Голос Вселенной № 5 (1995)

Полвека пронеслось с того ослепительного, великого, святого Дня Победы Русского Оружия, Русского Духа. Половина столетия! На обломках разгромленной, униженной, истерзанной, истекающей кровью Державы празднуем мы славный юбилей. И уже не Сталин и Жуков принимают парад, а Клинтоны и коли, окруженные местными холуями и вертлявыми, шустрыми нерусями («новыми русскими»). Тянут носок пред ними бодрые ветераны, держат равнение на новых победителей. Победители иноземные строго наказывают – танков должно быть столько-то, пушек – столько, штыков – столько… Услужливо гнутся спины туземных администраторов, чеканит шаг ядрено-импортный спецназ, готовый по первому мановению победителей разобраться с «этим народом», пьяненько, сквозь слезы и матерщину, в хмельном заполошно-цепенелом дурмане лыбится обманутая, затравленная, но неунывающая Русь-матушка – как-никак праздник.

Да. Великий Святой Праздник!

Праздник Победы в стране, потерпевшей страшное, сокрушительное поражение, в стране, упустившей свою Победу, погибающей.

С ранних лет меня мучил один странный вопрос: в Истории, за все ее тысячелетия не было еще поколения, на долю которого бы не выпала своя война. Недолог век человеческий, но обязательно в этот век была битва, была бойня, а то и две, три… И вот появляется наше поколение, послевоенное. Россия сильна как никогда, могуча, непобедима, Россия владеет половиной мира и диктует свою волю. Ядерное оружие, сверхтехнологии сводят на нет любые попытки ее завоевать или хотя бы оторвать от нее малый кусочек – война невозможна в принципе. Невозможна! Но я знаю, что она все равно придет, Историю не обманешь, не проведешь. И не мелкая какая-нибудь типа афганской, корейской, вьетнамской – в этаких не поколения участвуют, а по мировым масштабам горстки – нет, придет война большая, очень большая.

И она пришла, обманув всех, почти всех – под лживо-слащавой масочкой «перестройки» ворвалась в наш огромный Российский дом чудовищно-непривычная, неузнанная сразу, смертная Третья Мировая. Пришла… и не стала для нас Отечественной. Потому что в помутнении рассудка и сатанинской гордыне часть из нас растерянно подняла руки вверх, сдалась, а другая, огромная, не сравнимая с капелькой власовской армии, встала на сторону врага нашего, покорившего нас молниеносно и хитро, и по мудрой традиции еще Орды старопрежней оставившего нам «нашу» же колониальную администрацию. Свершилось! На руинах Третьей Мировой, как и полагается по итогам мировых войн, скоренько устроили передел сфер влияния на земном шаре, рынков сбыта, зон владычества транснациональных корпораций, перекроили в пользу победителей сырьевые карты… ну и как водится, поверженного расчленили по кусочкам, лишили оборонной промышленности, собственной валюты и прочего, чтоб труднее ему было на ноженьки подняться. Вот так и случаются ныне мировые войны новой формации. Да уж поздно горевать по отрубленной голове. Расчленить нас и всего лишить хотели еще и пятьдесят с лишним лет назад. Только тогда ничего не вышло. Тогда победили мы. А теперь мы проиграли. Но празднуем еще ту Великую и Святую Победу, оттянувшую срок нашей погибели на целых полвека, на половину столетия. Титаны жили в те минувшие времена. Исполины! Можно сколько угодно злопыхать и клеветать, но величие Российской Империи сталинской эпохи умалить невозможно. Мы можем любить или не любить Адольфа Гитлера, кое-кто, уподобившись известным моськам, лающим на слонов, может даже пускать в ход эпитеты типа «бесноватый» и пр., но не признать, что Гитлер был титаном нельзя. Титан, покоривший и заставивший работать на себя всю Европу, бросивший на Россию всеевропейские стальные легионы, не смог сокрушить Великую Империю. Ее сокрушили пигмеи… даже и не пигмеи, а мелкие грызуны-паразиты, они источили ее изнутри, выели глаза, уши и мозг Великого Народа и сдали его опутанным и лежащим врагу (подобное, как известно, проделали и лилипуты с Гулливером, но тот нашел в себе силы порвать паутину пут). Бесспорно, что все эти Горбачевы, Яковлевы, поповы, Старовойтовы, бурбулисы были лишь орудиями в руках «мирового сообщества», которое без объявления войны провело свою победоносную агрессию против России… и все же сколь низко мы пали – не титаны нас сокрушили, не исполины, но мыши, крысы, жуки-древоточцы, пиявки, солитеры и прочая мелкая и мерзкая паразитическая нечисть. Россия повержена.

И в этот Великий День остается лишь вспоминать о ее Величии.

Память нам нужна. Только она поможет нам когда-нибудь подняться. Недаром враг-победитель психологически убивает младые поколения, лишает их памяти. Уже не надо вешать и расстреливать, не надо рубить головы тем, кто выше колеса арбы, достаточно вытрясти из этой головы все, заморочить ее, вырастить слюняво-жующих жвачку рабов. У англо-американского спрута огромный опыт по «работе» среди колониального населения. Этот спрут закрепит свою победу, это вам не великодушные и благородные русские победители.

Нам оставят еще на какое-то время этот День. А потом коли и Клинтоны нам запретят и его праздновать. И мы будем отмечать свои празднества, свои победы – тайно, в катакомбах, как первые христиане. И мы должны будем помнить, что же произошло пятьдесят, и шестьдесят, и семьдесят, и сто лет назад – помнить, ибо вокруг есть и будет ложь.

А было вот что. Сороковые годы, даже конец тридцатых – Великая Россия сбросила сатанинское ярмо иудео-большевизма, сурово наказала страшных оборотней-убийц, «пламенных революционеров» (к сожалению, не всех). И лозунги остались те же, и вывески, и цели, но уже не ложно-лживые, маскировочные, а принятые русской душой, принятые и претворяемые в жизнь. Очистительные расстрелы середины и конца тридцатых все поставили на свои места, и уже ни один мыслящий Русский не сомневался – в расход пускали именно тех, кто этого заслужил, подлинных врагов народа, зверствовавших, пивших народную кровушку с самого семнадцатого и аж по тридцать второй – тридцать четвертый, всех этих бухарчиков, Каменевых, Зиновьевых и прочую сволочь. Тяжкое и праведное дело свершил человек непростой и неправедный – Сталин. Жизнь его грешная и святая состояла из двух половин черной и белой: во мраке он с «пламенными» плечом к плечу изводил Русь, в свете и возрождении – собирал ее, обустраивал, защищал, выводил с лица ее палачей. Россия двадцатых и Россия начала сороковых – это две совершенно разных страны: истерзанная жертва и могучий исполин-богатырь, бесправная расчлененная колония и Великая Империя. Плохой ли Сталин, хороший ли – но именно ему мы должны поклониться в ноженьки, он возродил подлинную Россию. А всякие лозунги и вывески – это мишура для человека понимающего.

Титан, гений, последний рыцарь-романтик XX-го века Адольф Гитлер не понял того, что произошло в России. И немудрено. Германия – и сама ограбленная, униженная, расчлененная, его недюжинным гением поднималась с колен, крепла, набирала мощь, готовилась отстоять право арийских народов жить не по торгашеской «морали», а по своим великим и жестким законам, по народным, проверенным веками традициям и нормам. Первая половина жизни Гитлера была ослепительно светлой и чистой. Великая нация не могла оставаться бесправным, обездоленным невольником посреди Европы. И Гитлер и немцы на данном этапе прекрасно понимали – у них один враг, страшный, чудовищный, безжалостный враг – англо-американский спрут, крепко-накрепко опутанный неразрывно-стальными цепями иудейского банковского капитала, спрут, разметавший свои убийственные щупальца по всему миру, давящий, губящий, беспощадный спрут.

Пожалуй, впервые за всю свою подлую и гнусную историю этот спрут, этот непомерный, разбухший на крови многих народов паучище, почуял смертельную опасность, испытал парализующий, ни с чем не сравнимый страх – возрождение двух арийских империй повергло кровососов в панический ужас. И тут же последовала чудовищная по своей подлости реакция. Нет, интернациональный симбиоз палачей и торгашей не встал лицом к лицу с противником. Спрут бросил миллиарды долларов и фунтов стерлингов в тайную, незримую войну. Были задействованы сотни тысяч агентов, тысячи влиятельных особ, в ход пошел шантаж, подкуп на всех уровнях, профессионально состряпанная дезинформация, сотни хитро спланированных и умело проведенных акций и провокаций – нечистые деньги, непостижимо огромные деньги работали. А цель была одна – посеять страх и ненависть между двумя братскими народами, меж двумя не покоренными еще державами, стравить их в лютой братоубийственной бойне, изничтожить их собственными их же руками. И русские и немцы – простодушны, доверчивы, открыты, в них никогда не было и нет азиатской, ближневосточной хитрости, коварства… Простота – хуже воровства! Сталин, глубоко просветленный, озаренный неземным Светом Создателя и сам созидающий, не поддался ни на провокации, ни на дезинформацию, ни на прочие уловки (в этом и секрет того, что он никак не мог поверить, что столь умудренный и гениальный политик как Адольф Гитлер, что называется, клюнул на сатанинскую наживку спрута). Но если Иосиф Виссарионович вышел из мрака и однозначно пребывал во второй половине своей жизни, светлой, то Гитлер от света шел в темень преисподней, точнее, его вели туда. Окончательно переступил он черту меж светом и тьмой 22 июня 1941 года. Великий гений, титан, рыцарь, последний романтик человеческой цивилизации стал чудовищным, непрощаемым преступником. Сама возможность создания в Европе и мире Арийской цивилизации Германцев и Русских, братьев-народов, была уничтожена. Вторую Мировую, Великую Отечественную можно было бы назвать и Тотальной Гражданской, братоубийственной войной – два народа-титана сошлись в смертной схватке. Карлики-пигмеи, прячась за «мировой кулисой» злорадно потирали ручонки, плотоядно облизывались. Они добились своего – брат убивал брата! Им оставалось лишь всадить нож в спину изнемогшему победителю.

Но Россия, Сталин обманули интриганов. Русский Народ, несмотря на чудовищные жертвы, не только не ослаб, но и стал самым великим, непобедимейшим народом в мире. Тяжкой ценой далась эта мощь. Но она пришла. Пришла вместе с Великой Победой. Наши отцы и деды сокрушили самого сильного противника в мире. Самого сильного, самого открытого, честного, благородного, рыцарственного. Но самый подлый и коварный враг остался. Он выжил и взрос на нашей крови и на крови поверженных германцев. И он победил нас. Мы оказались слабей, трусливей, глупей чем наши деды и отцы, чем Русские воины-богатыри минувших лет. Не мытьем так катанием чудовищный англо-иудео-американский спрут добился своего и стал полным всевластным господином на планете.

И все же Победа была! Наша Победа!

Многие говорят ныне, что побежденные (немцы) живут сейчас в тысячи раз лучше чем победители (русские). Это так, но только лишь с материальной стороны. Как народ немцы не существуют, они повержены, и власть над ними иная – у них, как и ныне у нас, заправляют не немцы, а «новые немцы», то есть все те же пришлые, чужие, запустившие свои щупальца и сжимающие горло нации. Немцы вздыхают, но молчат. Они виноваты со всех сторон. Они виноваты перед нами. Даже если бы в Россию были вывезены все ценности и богатства Германии, даже если бы в Сибирь и прочие места было бы угнано навечно все население Германии, даже в этом случае не возместилось бы и десятой части всех наших потерь, особенно людских. Они «виноваты» перед Израилем – ежегодно выплачивают огромные контрибуции, и даже сомневаться в законности этих контрибуций в Германии – уголовное преступление.

И все же мы празднуем Нашу Победу! Даже теперь, даже под ярмом чужеземцев. Почему? Просто по инерции? Или только лишь отдавая дань чести от слабодушных внуков-иуд дедам-победителям. Нет. История имеет особенность – она повторяется. И поэтому почти каждый Русский, пусть не осмысленно, пусть интуитивно, на уровне подсознания верит, нет, знает точно – придет Победа! Наша Победа! Настоящая! Как та Победа, что была полвека назад! Обязательно придет. Будет и на нашей улице Праздник! Мы свою войну, Третью Мировую, проиграли. Но наши дети, наши внуки победят!

Всех вас со Святым и Великим Праздником – Днем Победы!

Юрий Петухов

Это не победный плакат весны 45-го. Это плакат начала 1943 года, когда Земля Русская с десятками миллионов Русских людей стонала под сапогами захватчиков, когда границы Великой России сжались почти до размеров границ нынешней «росфедерации». Но этот плакат актуален именно сейчас – велика Земля Русская, а отступать дальше некуда! Миллионы квадратных километров нашей Родины отторгнуты, десятки миллионов Русских брошены на произвол нынешних «оккупантов», отданы в рабство иноземцам… Но наш 43-ий еще не наступил. Он впереди! И дай Бог, чтобы неминуемое воссоединение Державы Российской произошло без столь великой жертвы как в той, Святой Войне!

Народ наш Великий проголосовал за Единую Отчизну – так тому и быть! Победа будет за нами!

Вперед!

Жестокие морозы сковали земли царя Всеслава зимой накануне года Дракона. Повсюду царили голод и запустенье, погибло много людей и скота. И даже звезды перестали мигать в выстуженном, омертвевшем небе.

К середине января стужа спала, и бескровные, пожелтевшие лица с надеждой поднялись к холодному солнцу, моля его о милости и защите. Дрожа от мучительного запаха возложенных на жертвенные алтари зажаренных туш, тянулись тощие шеи, а голодные рты послушно бубнили древние, как мир, молитвы.

Но никто не в силах остановить вечное движение колеса судьбы – в полнолуние иззубренная крылатая тень закрыла диск луны – и год Дракона наступил, открыв дорогу бедам и злу.

Весной в обглоданные стужей поля и леса прилетели стаи черных воронов, предвестников войны, а ближе к лету пропал старший сын царя Ярополк.

Отправленная на его поиски дружина вернулась вскоре, неся тревожную весть: с запада на страну напали орды мохнатых варваров, скачущих верхом на волках и пожирающих человеческое мясо. Поспешно собрав рать, оставив править за себя среднего сына Ратибора, царь Всеслав отправился в поход.

Целыми днями, не зная ни сна ни отдыха, царевич Ратибор и его младший брат Тиудемир скакали по дорогам страны, карая расцветшее во время войны беззаконие, сражаясь с шайками таившихся прежде в лесах жестоких и наглых разбойников, укрепляя дух подданных, собирая новые дружины, запасы продовольствия, оружие, табуны лошадей.

К концу лета от царя стали приходить добрые вести: он начал одерживать победы и осенью надеялся возвратиться в столицу.

Но лето прошло, осень улетела с последними стаями птиц, а войне не было видно конца.

Забились о берег холодные волны, засыпало первым снегом сухую стерню на полях, и братья стали собирать новое войско, чтобы вести его на подмогу отцу.

Упершись ладонями в парапет повисшей над рекой каменной балюстрады, царевич Ратибор в тяжелом раздумье смотрел на беснующуюся у подножья утеса стихию. Грохот волн заглушил шаги подошедшего слуги, и только его вкрадчивый голос заставил царевича очнуться от дум и оторвать взгляд от бушующих вод.

– В чем дело, Ратша? – спросил он, оборачиваясь.

– Новая беда у нас, царевич, – поклонившись, начал слуга, – рыбаки взбунтовались. Отказываются выходить на ловлю. Говорят: в одной из пещер поселился злой дух. Говорят: его голос поет, как заморская арфа господина нашего Ярополка, и что он… – Ратша на мгновенье замолчал, – они твердят, что он призывает бурю.

– Глупые россказни! Чушь! Какой дух?! – выкрикнул царевич, – я в детстве сам облазил с братьями весь берег, все пещеры – ничего там нет, кроме воды и камней. Они просто боятся выходить в такую погоду! Возьми дружинников и заставь их!

– Не знаю, царевич, – слуга покорно, словно сам был повинен в случившемся, склонил голову. – Только на реку они не пойдут. Люди напуганы… предсказания жрецов, война, слух*… Плохо будет, если мы останемся без рыбы, впереди трудная зима, нужно кормить ратников.

Минуту Ратибор стоял неподвижно, затем с досадой ударил кулаком по изъеденному влагой и ветром камню и быстро зашагал внутрь дворца.

– Собери десяток воинов! Седлайте коней! Прихвати побольше факелов! – минуя многочисленные покои и палаты отрывисто бросал он спешившему за ним Ратше. – Я сам разберусь с этим духом! Я заставлю его замолчать навсегда! Вышибу его из этой пещеры, если только он там есть…

Вторя плеску волн, рыдали и вскрикивали струны диковинного инструмента. Казалось, неумелая рука ребенка терзает ради забавы арфу – дергает, тянет, рвет, но сила, с которой она исполняла свою дикую песню, была отнюдь не детской.

Ратибор обвел взглядом стоявших вокруг него людей, и презрительная усмешка оттянула уголок его рта-так поспешно спрятали они глаза.

– Факел и меч! – спокойно приказал он.

Несколько мгновений воины и слуги растерянно молчали, затем бросились к царевичу.

– Не ходите туда, господин наш, не ходите! Предками заклинаю! Там погибель! Не ходите! – запричитал верный Ратша, схватив Ратибора за край плаща, и все закричали следом за ним.

– Ну-у! – Ратибор яростно выбросил вперед руки, и люди разом смолкли – в его ладонь послушно легла холодная рукоять меча.

Пламя заметалось на ветру, швыряясь искрами и обрывками дыма, и Ратибор исчез в узком отверстии входа.

И сразу же темнота и тишина отделили его от людей. На мгновенье царевич остановился – в голове скользнула трусливая мысль: может быть все-таки вернуться – но тут же понял, что это уже невозможно. Долг и честь обязывали идти вперед, и он двинулся дальше.

Вскоре узкая горловина расширилась, скользкие холодные стены расступились, открывая глубокое мрачное подземелье. Слева, со стороны реки, в него проникал серый рассеянный свет. Черная студеная вода плескалась у самых ног. Гулко отдаваясь в невидимых сводах, стонала арфа.

Подняв над головой факел, царевич огляделся по сторонам. Что-то смутно забелело справа в темной глубине грота. Сердце скакнуло и лихорадочно забилось в груди. Водя факелом над головой, царевич пытался разглядеть, что ждало его там впереди, но было слишком темно. Ничего не разобрав, Ратибор осторожно стал пробираться вперед. Идти было трудно, ноги скользили на голых валунах, а песок и галька скрипели под каблуками, запечатлевая каждый его шаг.

Приблизившись вплотную, Ратибор облегченно вздохнул и опустил верный меч – это было всего лишь человеческое тело, сжимавшее в руках арфу. Проникавшие в пещеру волны накатывались на него и, задевая струны, вызывали те необычные звуки, которые напугали рыбаков.

Склонившись над водой, чтобы разглядеть утопленника, Ратибор вытянул факел впереди, вскрикнув, отпрянул назад: с черной поверхности, застывшее и белое, на него смотрело лицо старшего брата.

Царевич окинул взглядом разбитую золоченую арфу с обвисшими, частью оборванными струнами, перевел взгляд на еле плещущуюся у ног волну и резко сжал рукоять меча. Внезапная мысль пронзила его. Озираясь по сторонам, он медленно отступил к стене. Только сейчас он понял: арфа не могла звучать! Здесь было какое-то колдовство.

Пещера надвинулась на него тьмой и каменными сводами, вновь предстала обиталищем грозного духа. Некоторое время Ратибор, напрягшись, готовый ко всему, стоял, прижавшись спиной к сырой неровной стене, но ничего не происходило. Страх отпустил его, и царевич вспомнил свои хвастливые слова в палатах. Набравшись мужества, он шагнул к воде.

Лицо Ярополка было безмятежно, он даже как-будто… Ратибор опустил факел еще ниже. Да, он улыбался!

Как жутко!.. Как ужасна эта счастливая улыбка, навеки заледеневшая на губах брата.

Казалось, он просто спит и видит чудесный сон. Но скрюченные, окостеневшие пальцы, сжимавшие любимый инструмент, нарушали картину, вызывая ощущение какой-то неведомой жути.

Ратибор долго завороженно смотрел на Ярополка, и скорбь уже охватила его душу и сжала грудь, и мысли протянулись к будущему: к тому, как пошлют гонца, и он, словно стрела, пронзит сердце отца известием о смерти любимого сына, к похоронам, горю, плачу. Но сильнее горя было желание понять причину гибели брата – выражение его лица слишком противоречило смерти. Счастливый! Что может быть радостного в ней, когда тебе всего двадцать пять!

«Он не погиб в борьбе и не утонул, – размышлял Ратибор. – Не отравлен и не умер от голода или болезни. Но от чего?!.. Арфа? Колдовство?

Может быть он просто замерз? Злые разбойники отобрали у него теплую одежду, коня и бросили в безлюдном краю. И он шел, шел, шел, теряя силы и коченея, и погиб почти у порога родного замка.

Говорят, что замерзал, люди умирают без боли, и перед концом им часто грезится нечто прекрасное и волшебное… Может быть. Но ведь не настолько, чтобы испытывать счастье? А он счастлив! БЫЛ счастлив, – поправился царевич, вглядываясь в лицо брата, – в последние часы или минуты жизни… А холод мог дать только покой…»

Сделав несколько шагов в сторону, Ратибор крикнул. Звук его голоса мощно пронесся под сводами, но стиснутый в узкой трубе входа сник и долетел до стоявших снаружи людей слабым эхом. Ратибору пришлось крикнуть еще раз, прежде чем они поняли, что он зовет их, и вошли в пещеру.

Сбившись в кучу и боязливо вытягивая перед собой факелы, дружинники медленно приблизились к Ратибору.

– Возьмите царевича, – приказал он тихо, и огонь кроваво блеснул на острие его меча.

Широкая тропа, утопленная меж высоких пушистых сугробов, вывела Ратибора на узкую длинную поляну, в дальнем конце которой укрытая густой черной тенью стояла приземистая изба. В единственном, тускло освещенном окне что-то мелькало, поблескивало, над крышей вился густой белый дым.

Некоторое время Ратибор разглядывал этот приют нечистой силы, а затем, запахнув поплотнее длинную волчью шубу, решительным движением колен послал коня вперед.

Отворив скрипучую низкую дверь, он вошел и огляделся по сторонам. Посреди единственной комнаты над очагом в огромном котле бурлило неспешно какое-то варево. Затянутые льдом окна пропускали внутрь странный, как-будто выцеженный из вечернего сумрака синеватый свет. С потолка, явственно выступая при вспышках пламени из колышашейся, наполненной запахами тьмы, свисали чучела ящериц, тощие хвосты трав, в углах рваными шалями повисла густая паутина. Вдоль голых бревенчатых стен жались разные предметы: горбатые сундуки, пузатые кадки, лавки, метлы, ступы, между ними лежали груды одежды и совсем непонятного хлама.

Завороженный открывшейся перед ним картиной, царевич не заметил, из какого угла появилась ведьма. Она словно родилась из колеблющейся вокруг очага тьмы и заковыляла навстречу Ратибору.

Вид ее был страшен и дик. Короткие зеленые волосы курчавым лишаем покрывали голову, сквозь частые проплешины проглядывал бугристый сдавленный в висках череп, желтые кошачьи глаза, прищурившись, смотрели из-за острого горбатого носа, чуть не упиравшегося в презрительно оттопыренную нижнюю губу. Голую грудь закрывало широкое ожерелье из змеиных черепов и волчьих клыков. Повернутая мехом внутрь овечья безрукавка и грубые меховые штаны составляли весь ее наряд.

Ратибор шагнул вперед, и набрав в грудь воздуху, открыл было рот, чтобы заговорить, но ведьма остановила его взмахом когтистой руки. Ее щека дернулась, обнажив крупный волчий резец, и из угла рта вывалилось слово: «Знаю!» Указав царевичу на стоявшую поодаль лавку, она сделала знак, чтобы он придвинул ее к огню.

Усевшись возле очага, царевич распахнул шубу и, поставив между колен меч, оперся ладонями на круглую шишку рукояти.

Ведьма ненадолго скрылась в глубине своего жилища и вернулась с бледно-желтым вытянутым полированным диском. Прошептав заклинания, она бережно опустила его в котел.

Вопреки ожиданиям диск не утонул, а поплыл по бурлящей поверхности странного варева. Огибая его, начали пробегать голубоватые язычки пламени, огонь в очаге сам собой стал разгораться ярче и ярче.

Не отрывая взгляда от диска, ведьма протянула к Ратибору руки и переступила с ноги на ногу. В тишине раздался глухой костяной стук.

Протягивая кошель с золотом, Ратибор искоса глянул на ее ноги, и глаза его изумленно расширились: то были не меховые штаны, а обросшие шерстью козлиные ноги с черными раздвоенными копытами.

Ведьма молча швырнула золото через плечо в тьму и застыла, ожидая чего-то. Чуть погодя тяжелый металлический диск начал медленно подниматься в воздух. На высоте полуметра над котлом он прекратил свое движение и так же медленно стал поворачиваться на ребро. Наконец диск застыл перед лицом колдуньи и засверкал быстрыми переливами, словно огонь сквозь запотевшее стекло.

– Смотри, – сказала ведьма и уступила место Ратибору.

На гладкой выпуклой поверхности замелькали картины: скалистые горы, пейзажи пустыни, уродливый мрачный лес, тянущий стволы из туманного гнилого болота, белый с резными крышами терем посреди красивой зеленой поляны. Затем, выдвинувшись из глубины, из черных теней и огненных бликов, соткался образ страшного демона.

Словно гриб на тонкой кривой ножке, выросла из хилого женского тела огромная голова с вздыбленной массой волос, черными змеями уходящих за верхний край диска. Тяжелые и кривые мохнатые лапы занимали нижнюю часть диска. И наконец, выдвинувшись вперед, заслонив собой все, глянуло жестокое лицо духа-убийцы – белое и холодное, с неестественно застывшей улыбкой, придающей черным, кажущимся слепыми глазам, выражение бездонной и неумолимой пустоты смерти.

Затем видение пропало, и диск опустился в котел. Исчезли голубые язычки пламени, притих в очаге огонь, вокруг стало темнее и холоднее, Ратибор зябко поежился и повернулся лицом к ведьме.

Она криво ухмыльнулась и вновь указала ему на скамью. Царевич сел, сжав похолодевшими пальцами перекладину рукояти меча.

– Лучше бы ты оставил свою затею, – произнесла ведьма неожиданно молодым голосом. – Мой тебе совет. Ты не тот человек, который может тягаться с демонами. Да и вообще, нет такого, которому бы стоило это делать. Поверь мне, уж я-то знаю. Сама из той породы.

Она замолчала, ехидно поглядывая на Ратибора.

Сдержав вспыхнувший в груди гнев, царевич молча отстегнул от пояса еще один кошель с золотом и швырнул ведьме.

Поймав его цепкой когтистой рукой, она скривилась и стала подбрасывать кошель на ладони, над чем-то раздумывая. В тишине отчетливо стали слышны треск дров в очаге и глухое звяканье стиснутых материей монет.

– Не в деньгах дело, – сказала ведьма после долгой паузы. – Я тебе по добру советую. – Она пытливо прищурилась на Ратибора. – Ведь это ты не дал тем трусливым псам сжечь меня в прошлогоднюю засуху?

Ратибор удивленно посмотрел на ведьму. Она ухмыльнулась.

– Тогда я выглядела иначе: жалкая оборванная старушка с корзинкой в руке. Будь я такой как сейчас, ты бы не препятствовал им. – Ведьма опять ухмыльнулась.

Ратибор кивнул – он вспомнил этот случай.

– Добрый ты, – продолжала колдунья, – потому и говорю. А можешь за братцем следом пойти. Млава еще при моей бабке мужиков со света сводила, и похуже, и получше тебя, а до сих пор жива. А мы подо-олгу живем, гораздо дольше людей.

Колдунья замолчала и уставилась на Ратибора, в ее взгляде не было больше снисходительной смешливой искорки, он был серьезен и недобр.

– Я хочу, чтобы ты рассказала мне о ней все. Все, что знаешь. И помогла, – твердо произнес царевич. – Если ты, правда, благодарна мне.

Ведьма усмехнулась, но как-то уже по-иному, и поскребла когтями жилистую шею.

– Ну что ж… – медленно проговорила она, – расскажу.

– Зовут ее Млава. Она – дух-убийца, питающийся человеческой любовью. Так уж она устроена, что каждый мужчина, попадавший в ее терем, теряет голову, влюбляется в нее. И считай, дело сделано. Через поцелуи и объятья, все такое прочее, она выпивает его чувство, а вместе с ним и его разум и, насытившись, забывает навсегда, ожидая следующей жертвы. В ее коварство трудно поверить, потому что она любит от чистого сердца. И невозможно поэтому победить. Попробуй, представь, как будешь убивать прекрасную женщину, в которую ты влюблен и которая влюблена в тебя?..

– Твой легкомысленный брат попался на ту же приманку, а когда она забыла его, безумный свалился в реку. Из реки в море, по морю в наш край… да только уже не живой, – закончила ведьма, исподлобья глядя на Ратибора.

– Что же… нет на нее никакой управы? Никакого колдовства?! Ведь должно что-то быть?! Ты должна знать! Если средство есть, открой его мне, прошу тебя, открой! Я заплачу столько, сколько скажешь, сколько угодно! Что хочешь, для тебя сделаю! Но я должен ее убить! Должен! Должен!

Ратибор говорил тихо, не повышая голоса, но протянутая к колдунье рука заметно дрожала. Затем вдруг обмяк, вскипевшая ярость спряталась внутрь, только лицо жестоко застыло в невысказанном горе и ненависть крепко сжала пальцы на рукояти меча.

Скрестив руки на груди, ведьма наблюдала за царевичем. Когда он овладел собой, заговорила.

– Зря горячишься, молодец, зря! Поверь, биться с демоном нелегкое дело. Ее чары свели с ума не одного витязя..

– Такая уродина может свести с ума только дурака! – презрительно скривив губы, перебил ее царевич и передернул плечами. Его кольчуга тускло блеснула разноцветными искрами в отсветах пламени.

– Млава не уродина, – покачала головой ведьма. – Ошибаешься. Совсем не уродина. Любая баба отдаст свою душу в обмен на ее лицо и тело.

– Видел я, какая она красавица! – фыркнул царевич, махнув рукой в сторону котла, в котором еще плавал волшебный диск. – Уж такая красавица…

– Что ты знаешь, мальчишка! Замолчи лучше!

Некоторое время колдунья сердито сопела, исподлобья глядя на Ратибора. Затем, успокоившись, продолжила:

– Млава – прекрасна! Среди людей такие женщины и раз в сто лет не родятся. Иначе, как же твой брат?

– Ярополк был чересчур легкомыслен и доверчив, – не желая отступать, буркнул царевич, – она его околдовала!

– Да уж, ей попадались и поумнее и похитрее. Сиди, сиди! – махнула рукой на оскорбленно вскинувшегося Ратибора ведьма. – Так вот знай. В волшебном зеркале каждый не таков, каким родится на свет. Оно показывает суть, а не внешность. Любой писаный красавец, попавший в его магическую сферу, может предстать мерзким уродом, а урод – красавцем. Поэтому твои смешки глупы. Млава – красавица, запомни это! Да, впрочем, ты и сам скоро убедишься, потому что вижу, тебя не отговорить. Что ж… это похвально… Редко встретишь среди братьев, да еще царского рода, такую преданную любовь. Да и долг обязывает меня помочь.

Она потянула висевшее на груди ожерелье, и змеиные черепа и волчьи клыки переползли за спину, а на месте их засверкал большой зеленый камень. Впитав и преломив множеством граней свет рыжего пламени, он пустил по стенам десятки маленьких зеленых пятен, задрожавших и заплясавших в такт движущимся в очаге языкам огня.

– Будь он со мной тогда, никакой костер не был бы страшен, – сказала ведьма, любовно погладив камень.

– Но только дай Слово, что возьмешь клятву с брата, а ему накажешь взять с отца, не преследовать меня и не давать в обиду глупой черни. Чуть что, так бегут – дай, дай, помоги, а как собьются в кучу, так норовят отблагодарить костром.

Клянусь! – сказал Ратибор и поцеловал висевший на груди родовой талисман.,

Ведьма удовлетворенно кивнула и принялась рассказывать.

– Вся ее сила в красоте и глазах. Любой заезжий витязь, увидев такую красавицу, тотчас теряет голову, и сам идет на смерть. А для тех, кто предупрежден, кто жаждет отомстить, как ты, припасены ее чудесные глаза. Взглянешь в них и пропадешь. Сначала она лишит тебя воли, и ты полюбишь ее, потом выпьет твою любовь, а с ней заодно и разум. И нет тебя… Такова Млава. Промедлишь миг, потеряешь жизнь. Не подойдя, не сможешь убить. А приблизишься, погибнешь.

– А если подстрелить ее из лука?

– Она никогда не покидает терема.

– Тогда я подстрелю ее в окне.

– Вряд ли тебе это удастся, царевич. Она чувствует мужчину за несколько верст.

– Тогда я возьму с собой женщину, которая убьет ее. Закрыв глаза, ведьма покачала головой.

– Не тешь себя пустыми надеждами, ничего из этого не выйдет. Демон – не лесной олень. Неужели ты думаешь, Млава прожила бы столько, если бы ее было так просто убить?.. Не-ет! Единственный способ – рискнуть своей жизнью. Единственный!

– А чтобы ты не погиб наверняка, я дам тебе этот камень, – ведьма отцепила от ожерелья подвеску с изумрудом и протянула Ратибору. Ладонь, в которую он лег, озарилась зеленым светом. – Келагаст охранит тебя в минуту опасности, когда ты не в силах будешь попросить об этом, и исполнит любой приказ: убьет, укроет, укажет, сделает все.

Царевич кивнул, зачарованно глядя на магический кристалл. Видя, что он плохо слушает ее, ведьма сердито хлопнула Ратибора по плечу.

– Слушай, а то никакой камень не поможет. И не воображай, что с ним ты сможешь легко одолеть Млаву. Против Млавы он бессилен. Как только увидишь ее, бери меч и рази, что есть силы. Не гляди долго и не вступай в разговоры, иначе погибнешь. Защитить ее некому, с ней только одна служанка – такая же старая ведьма, как я. Но она тебе не страшна даже и без Келагаста.

– Но если не убьешь!.. – Глаза колдуньи расширились и застыли. Взгляд их уперся во что-то только ей одно видимое в темноте. – Пеняй на себя. Тебя ожидает незавидная участь. Она полюбит тебя и будет преследовать до тех пор, пока не добьется своего: настигнет и, заключив в объятья, поцелует. Ты превратишься в жалкого дурачка и вскоре умрешь. Такова любовь демона.

– А что станет с ней?

– С ней?.. Она тоже умрет, но не как ты, а от старости. Таково заклятье. Если Млава полюбит и не сможет погубить, исполнив свое предназначенье в последний раз, – ведьма нацелила желтый коготь в грудь царевичу, – она превратится в смертную женщину и, проживет ровно столько, сколько отмерено богами человеку.

– А сколько она погубила, ты знаешь? – опустив голову, тихо спросил Ратибор.

– Кто знает, кроме нее самой… Наверное, тысячи, а может быть больше. Ей самой уже за тридцать веков…

Царевич кивнул, глядя на огонь, и ведьма замолчала. Стало тихо. Снаружи временами доносился звук не то поднявшегося к ночи ветра, не то тоскливого волчьего воя.

«Ну что ж, вот мальчик и испугался, – подумала старая колдунья и, исподлобья окинув Ратибора быстрым взглядом, перевела его на огонь. – И хорошо. Жаль было бы, если б он погиб… Келагаст! Хм! Даже с Келагастом, зная о ней все, я и то не осмелилась бы пойти против Млавы!.. Потому он и рвался, что не понимал, что она такое на самом деле. Да и вообще, какой человек может представить демона во всей его силе. От тех, которые познают ее, остаются лишь кости.

Хорошо, что он испугался. Зачем ему умирать так рано? Постыдится немного, да и то… Кроме меня ведь никто не видел. Пусть поживет свое, успеет еще познакомиться с костлявой. Никто не минует…»

Но ведьма ошиблась, хитрая прозорливая старуха, она не угадала на этот раз. Ратибор не изменил своего решения, он думал о другом.

– Значит она… никого… никогда не любила… по-настоящему?.. Долго!.. – с запинкой спросил он. – Раз до сих пор жива… Как же она… может?

Ведьма с удивлением посмотрела на царевича.

«О чем он думает, дурачок?! Кому нужна его любовь?!»

Презрительная ухмылка покривила ее щеку, она покачала головой.

«Дурачок!»

– Любовь не для бессмертных, юноша. Запомни это навсегда. Или, вернее будет, на то время, пока ты еще жив. Чтобы существовать вечно или хотя бы достаточно долго, нужно выбирать такие удовольствия, которые не слишком сильно затронут твое сердце. Которые дадут, но не возьмут ничего взамен.

– Любовь только для человека, потому что она сжигает. А огонь, – подняв правую бровь, она на мгновенье застыла с приоткрытым ртом, – каким бы ни было большим и сырым дерево, в конце концов всегда сожрет его. Нужно выбирать, царевич, либо любовь, либо долгая и приятная жизнь.

Не зная, что ответить колдунье, Ратибор кивнул головой и поднялся.

Приоткрыв дверь, он замешкался на пороге, затем решительно захлопнул ее и повернулся к ведьме.

– Скажи! – начал он, глядя ей прямо в глаза. – Почему ТЫ помогаешь МНЕ?! Ведь ОНА ближе тебе, чем я, она – такая же как ты. А ты помогаешь мне против нее, помогаешь ее убить! Почему?!..

Не ответив, ведьма взяла огромный ковш и осторожно поддела им волшебное зеркало. Обтерев, она унесла его в темноту, и некоторое время стучала и звякала там чем-то. Затем вернулась.

– Если бы зло было едино, молодец, на свете уже давно не осталось бы ничего кроме зла, а людей и подавно. Вы существуете лишь потому, что зло есть зло и для самого себя, оно-зло для всех и творит его надо всеми. Прощай. И подумай над тем, как твоему мертвому брату удалось переплыть море. Это – ловушка! Колдовство! Мертвец – не корабль. Млава приманивает тебя. Она всегда поступает так. Выпив до дна одного, завлекает его родичей, друзей, врагов, слуг, всех, кого сможет завлечь. Ей всегда нужны новые жертвы. А сами они являются нечасто.

Помни это. Если будет нужен совет, Келагаст призовет меня.

Прошло три дня, и Ратибор, оставив престол младшему брату Тиудемиру, отправился в путь. Дорога его лежала на запад.

Уже вскоре ему стали встречаться страшные следы войны: разрушенные и сожженные города, покинутые селенья, прикрытые снегом выгоревшие поля. Над местами недавних битв тучами кружили вороны, яростно сражаясь за добычу с волками и бродячими псами.

Затем владения царя Всеслава кончились, и копыта коня застучали по раскинувшейся до горизонта, бесконечной чужой земле.

Местность стала более холмистой и голой. Лишь корявые сосны да серые валуны торчали на лысых буграх, меж которых вилась дорога, а как-то утром, в разрыве низких туч открылись близкие горы. Их остроконечные вершины были белы, а скалистые склоны покрыты редким темным лесом. Деревья, точно толпа, карабкались по ним вверх. Они натужно тянули вперед свои ветви и горбили длинные стволы, а высокие черные ели молча и недобро глядели вслед проезжавшему внизу Ратибору.

Двое суток спустя горы словно переломились и пошли на убыль, навстречу повеяло теплом. К закату пятого дня бесконечный лабиринт ущелий оборвался, и перед усталым путником раскинулась пустыня. Начинаясь у подножия скал, она простиралась во все стороны до горизонта, волнистой чертой срезая край садящегося солнца.

Отдохнув, набив дичи и запасшись водой, Ратибор углубился в пески.

Он шел только ночами, прихватывая часть вечера и утра, когда воздух начинал остывать или не успевал еще раскалиться. Днем спал, укрывшись под склоном бархана, раскинув над собой полог из привязанного к оружию плаща.

Однажды в полдень, когда путь через пустыню близился уже к концу – жившие на краю горной страны люди сказали, что он займет не более пяти полных переходов – высушенные и обессиленные жарой человек и конь были разбужены чистыми высокими звуками. Казалось, где-то вдали за песчаными холмами трубили в серебряные трубы. Звуки были мелодичны и приятны, но, приближаясь, вселяли в сердце Ратибора все возрастающую тревогу. Достав волшебный изумруд, он приказал ему призвать ведьму. Воздух задрожал, и мгновенье спустя над землей повис ее полупрозрачный образ.

– Пустыня поет, зовет песчаную бурю! – крикнула она. – Ляг наземь и укрой лицо и морду коня плащом, да поплотнее, иначе погибнешь!

– А Келагаст?! – крикнул царевич начавшему бледнеть видению.

– Он поможет… после… – донеслось сквозь гул налетевшего внезапно ветра. Тот быстро набирал силу, ревел, грохотал, катя по земле камни, срывая с барханов струи песка, превращая их в сказочных чудовищ, грозно размахивающих в багровой мгле извивающимися щупальцами.

Повалив наземь испуганно храпящего жеребца, Ратибор приник к его напряженно вздрагивающей шее и, следуя совету ведьмы, плотно закутал головы плащом. Некоторое время царевич еще слышал рев бури, боролся с наваливавшимся на него, забивавшим ноздри и рот, душившим песком, потом потерял сознание.

Оно возвратилось к Ратибору вместе с настойчивым царапаньем и тыканьем в спину. Царевич с трудом пошевелился, застонал и сразу же, проверяя, стиснул пальцы – нет, не потерял, камень был в руке. Извиваясь всем телом, расталкивая песок ногами и плечами, разгребая свободной рукой, Ратибор принялся помогать своему неизвестному избавителю.

Неожиданно что-то, крепко вцепившись в плащ и кольчугу, резким движением вздернуло его в воздух. Сквозь забивавший глаза песок и слепящую завесу солнечного света царевич различил большое темное пятно, раскачивавшееся перед ним и приобретавшее по мере того, как к нему возвращалось зрение, вид невероятного кошмарного чудовища.

Оно походило на живой клубок спутанной черной шерсти, с торчащими наружу двенадцатью паучьими лапами, две из которых цепко держали Ратибора в своих блестящих когтях-крючьях. Это был скунг – пожиратель химер, выходящий на охоту после песчаных бурь, чтобы поживиться легкой добычей, или подстерегающий ночных путников и зверей у входа глубокой подземной норы.

Поймавший Ратибора скунг медлил, приглядываясь, не грозит ли ему какая-нибудь опасность. Восемь, расположенных полукругом, бусинок-глаз внимательно наблюдали за человеком. Он сильнее сдавил добычу, и она задергалась, пытаясь вырваться, заколотила конечностями по его мощным, одетым панцирем лапам. Это было ему знакомо – движение и страх. Скунг присел на задние лапы и, разинув пасть, потащил в нее Ратибора.

Но этих коротких, отпущенных замешкавшимся хищником мгновений, хватило на то, чтобы царевич успел крикнуть:

– Келагаст, спаси меня!

Оборвав тонкую серебряную цепочку, он вытянул вперед руку, в которой сжимал камень, и направил его на чудовище. В миг яркое дневное солнце ворвалось в чудесный кристалл, рассыпав по песку прозрачные зеленые пятна, затем свет собрался в центре, превратившись в ослепительную пульсирующую точку, и тонкий белый луч, словно клинок, вонзился в мохнатую грудь зверя. Пробив три его сердца и перебив позвоночник, уже алым он вышел из спины и зашипел в глубоком песке.

Лапы скунга конвульсивно дернулись, и отшвырнув далеко в сторону Ратибора, забились в агонии.

Царевич мгновенно вскочил и, подхватив выроненный при падении изумруд, вновь направил его на скунга. Он до тех пор погружал в его тело клинок жгучего света, пока от хищника не осталась лишь кучка серого пепла.

Еще день пути, и пустыня кончилась, сменившись гнилыми туманными болотами. Теми, что Ратибор видел в волшебном зеркале лесной ведьмы. Вокруг было безлюдно и не по-доброму тихо. Гигантские цветы, росшие на замшелых деревьях, поворачивали к царевичу свои разноцветные получеловеческие лица. Источали сладкий дурманящий аромат. Словно магические знаки, светились на могучих стволах ядовитые лишаи. Что-то лопалось в глубинах трясины, вздыхало, распространяя удушливый запах гнили. Тоскливый крик выпи мешался со зловещим хохотом упырей. Кто-то ломился в чаще, не разбирая дороги. Странные желтые дымы, курившиеся над болотом, почуяв путника, подползали, стелясь по земле, к ногам коня, но верный Келагаст всякий раз отпугивал их пульсирующим зеленым пламенем.

К счастью болота вскоре кончились и вокруг раскинулась душистая цветущая степь.

Но и здесь было неспокойно: уже через несколько часов навстречу Ратибору стали попадаться беженцы, поспешно сворачивавшие при виде вооруженного всадника в травяные дебри. В дорожной пыли валялись обломки оружия, утвари, обрывки одежды, а иногда у обочины встречались оттащенные в сторону тела людей.

После полудня Ратибор выехал на перекресток, где дорога разделялась натрое. Долго вглядывался вдаль, в одинаковую везде степь, в которую уходили лежащие перед ним пути, но ничто не подсказало ему, какой из них следует выбрать. Тогда он мысленно обратился к Келагасту, и через несколько мгновений кто-то невидимый, легко взяв за подбородок, повернул его голову вправо.

Пришпорив коня, Ратибор поскакал по указанной дороге. Вскоре она стала уже, а к вечеру и вовсе превратилась в торную тропу, поросшую островками молодой травы.

«Ну что ж, тем лучше, – подумал царевич, – безопаснее будет путь».

До самой ночи он не встретил ни одного человека.

Когда совсем стемнело, слева вдалеке забрезжило зарево: что-то горело – не то степь, не то селение. Там за горизонтом, по рассказам беженцев, шли бои.

Неожиданно над головой Ратибора свистнул ременный аркан, и сдернутый с коня, царевич покатился по земле и упал в глубокую яму, где на него тут же набросились несколько человек. Они навалились сверху, жестоко выкручивая руки и сдавливая шею петлей, потом вдруг отпустили.

– Вставай, чужеземец, – освещенный луной старик в потертой, дрянной тюбетейке склонился над Ратибором. – Не сразу разобрали, кто едет, думали, ханский лазутчик. – Подняв лицо вверх, старик крикнул кому-то:

– Идите сюда, это свой! Богатур из земли россов!

В яму спрыгнули несколько темных фигур и тихо приветствовали царевича. Откуда-то появилась рваная овчина, и Ратибора усадили на нее.

Вскоре в яме разгорелся костер, а на нем в большом медном котле забурлила баранья похлебка с чесноком. Дожидаясь, пока она поспеет, старик-предводитель рассказывал царевичу о том, как они тут сидят в вырытых вдоль дороги ямах, те, кто уже не может сражаться в открытом поле, и подстерегают ханских лазутчиков или просто одиноких, отбившихся от отрядов воинов. Он рассказывал о том, что творится в их стране, называл имена, проклинал врагов, а Ратибор согласно кивал в такт его словам головой, усталыми до боли глазами глядя на огонь, на блики судьбы, мелькавшие среди изменчивых языков пламени. Очень хотелось есть, но еще больше хотелось спать. Речь старика удалялась журчащим ручейком, и веки бессильно падали на глаза.

Ратибор проснулся от ощущения давившей грудь тяжести и сбросил ее. Солнце уже взошло, царевич приподнялся на локтях – тяжестью, что лежала на нем, оказался вчерашний старик – он был мертв. Около ямы лежали еще трупы, ни одной живой души. Коня тоже не было. Безлюдная степь уходила во все стороны, ни следов, ни дорог. Трудно было представить, чем она живет, какие царства проходят по ней, чьи судьбы скитаются.

Еще раз Келагаст послужил ему – отвел руку неизвестных убийц. Сколько-то их еще будет впереди? Целящихся из засады, нападающих в открытую и… Млава.

Закопав старика и накрыв еще одного, чье лицо запомнилось с вечера, овчиной – хоронить всех у него не было сил – Ратибор продолжил путь. Степь – не пустыня, к закату он добрался до жилья, купил нового коня, и снова потянулась дорога.

Словно пороги, вырастали среди степного моря разбитые, стертые временем могилы. Зеленые пастбища и сияющие озера оставались ветрам. Войне, горю и надежде оставались люди. Все оставалось позади, волнами билось о грудь коня, расступалось, открывая Ратибору путь к неизвестности и смерти.

Белый терем вынырнул из лесной чащи внезапно. Он стоял точно так, как показало волшебное зеркало: посреди веселой, покрытой желтыми и белыми цветами, лесной поляны, и его стройные башни выглядели нарядно и мирно под широкими, изукрашенными затейливой резьбой крышами.

Ратибор резко натянул поводья, и конь замер в густой тени могучих деревьев. Долго и мрачно глядел царевич на красивое, беззаботное строение, а перед его мысленным взором вставали совсем иные картины: навеки застывшее лицо брата, окоченевшие руки, сжимающие арфу; слышался бестолковый и жалобный плач лишенных хозяина струн.

«В степи – ты гость волка», – вспомнились вдруг слова зарубленного в яме старика-командира.

«Здесь – я гость волка», – сказал про себя Ратибор и решительно тронул коня вперед.

Уже с раннего утра Млава чувствовала себя неспокойно. Ни обычные развлечения, ни шутки, ни болтовня старой ведьмы-служанки не занимали ее. Странное беспокойное чувство трепетало в груди. Оно не было ни пугающим, ни радостным – просто Млава знала: что-то должно случиться. Бесцельно бродя по замку, проходя анфилады комнат, покоев, спускаясь и поднимаясь по лестницам, она рассеянно скользила взглядом по предметам, словно ища тот, который откроет тайну ее странной тревоги, подолгу стояла у окна, следя за колышущимися в отступающем к лесу тумане изменчивыми тенями. Свободно проникавший сквозь распахнутые окна ветер шевелил волнистые пряди каштановых тонких волос. Иногда, прислушиваясь к чему-то внутри себя, Млава застывала то посреди комнаты, то с поднятой над шитьем рукой. Очнувшись, она снова возвращалась к прерванному занятию, но ненадолго – через минуту или немногим более снова рассеянно замирала, теряясь в туманных видениях, отрывками мелькающих в голове.

Ближе к полудню в ее памяти стали оживать звуки и картины: пение рогов и труб, ржание лошадей, темный блеск брони, склоненные головы… Закрыв глаза и вытянув вперед напряженное лицо, Млава вздохнула.

«Витязь! К замку едет витязь!» – родилась в голове мысль, наполняя тело радостным возбуждением.

«Как давно никого уже не было здесь! Как давно!.. Как долго она одинока!.. Витязь! Чудесный красивый юноша или зрелый мужчина – все равно – она заранее любила его, заранее не могла без него жить, она заранее знала, что погубит его, но что с того? Разве любовь не стоит смерти?»

Билось в нетерпеливом ожидании сердце, горели румянцем щеки, нервно ломали друг друга тонкие пальцы, туманился взгляд, уносясь к НЕМУ – она ждала, ЖДАЛА, ЖДАЛА!..

И он явился.

Зацокали звонко по булыжнику копыта коня, гулко прогрохотали по мосту, скрипнула дубовая дверь, и на лестнице раздались быстрые тяжелые шаги. Вот он прошел голубые палаты, розовый зал, где пол блистал, натертый для танцев, миновал золотую гостиную, восточную галерею и, подойдя к двери млавиной светлицы, резко распахнул ее. Словно бабочку порывом ветра, Млаву бросило навстречу ЕМУ.

Ратибор не успел даже вскрикнуть – чудесное виденье мелькнуло перед глазами, и он погиб.

Он прижал ее к закованной в кольчугу груди – желанную, любимую, ту, которую видел во снах и мечтах, и глухо застонал от безумного счастья, пронизывающего и терзающего его тело. А глаза-колодцы уже пили его страсть, высасывали ее безжалостно и бесконечно, и стоны понемногу слабели, уходили силы, сознание закатывалось за край жизни. Безумие стояло рядом…

«Келагаст!» – отчаянно вскрикнуло его сердце, и Ратибор очнулся, почувствовав жгучую боль в груди – раскалившийся камень, словно уголь, жег ее. Собрав последние силы, он оттолкнул Млаву и выхватил меч.

Взлетая вверх, сверкнула сталь, напоминая о возмездии, и замерла, дрожа, над головой Ратибора. Он не мог убить ее! Не мог! И никакое колдовство не было повинно в том, только он сам. Как он был слаб и растерян в эту минуту, как беспомощен. Он пришел убивать, но теперь не был уверен, что сможет хотя бы защитить себя. Как он был глуп и как страшно и беспощадно была права старая колдунья.

С жалобным криком Млава бросилась к Ратибору, но натолкнулась на холодную сталь щита и была отброшена назад. Она попыталась еще раз, но всюду была только сталь. Но не так-то просто победить демона. Не силой, так слабостью – и Млава неожиданно застыла перед Ратибором – прекрасная, любящая и беспомощная – попробуй, убей, и убьешь свое сердце. И Ратибор поддался на ее уловку – замешкался, и Млава вновь завладела его глазами. Оружие задрожало в ослабевшей руке царевича, он зашатался, из его груди вырвался мучительный крик.

Такие ужас и ненависть прозвучали в нем, что Млава, неожиданно для самой себя, опустила глаза. В этот миг она вдруг ощутила столь безмерную любовь, что его смерть показалась ей намного ужасней собственной. Она опустила глаза, и следом за ними опустился меч. Но не убил ее.

Колдунья-служанка, метнувшись через комнату, черной тряпкой повисла на нем и отвела в сторону. Меч лязгнул о стену и стряхнул тело на пол. Вздрогнув, оно съежилось, словно горящая в огне кожа, и, вспыхнув ярко, пропало. В воздухе резко запахло свечой, и в тишине внезапно спустившихся сумерек, как море, зашумел лес.

Млава вновь подняла свои колдовские глаза на Ратибора, и несколько мгновений они, не отрываясь, смотрели друг на друга, затем царевич начал медленно отступать к двери.

После бегства Ратибора Млава долго стояла посреди светлицы, на том месте, где он оставил ее. Затем вздохнула, и рука ее разжалась: белая кружевная шаль, скользнув из нее, распласталась на полу, точно обессиленные крылья. Млава шагнула к стоявшему у окна креслу и, опустившись в него, застыла.

А терем, не замечая происходящего, продолжал жить по привычному, тысячелетиями не изменяющемуся распорядку. Когда совсем стемнело, зажглись сами собой волшебные свечи и нарядные китайские фонарики. Легко стукнув гнутыми ножками, появился небольшой столик, накрытый для ужина. Наполнялись бокалы, сменялись блюда, но Млава не прикасалась ни к чему, и стол, отчаявшись угодить хозяйке, бесшумно исчез.

Та же участь постигла и невидимый оркестр, заигравший после несостоявшегося ужина. Призрачные пары беззвучно закружились по комнате и исполнив три танца, застыли, ожидая приказаний, и, не дождавшись их, тоже пропали.

Перед самой полночью в окно робко заглянул маленький лесной демон, распоряжавшийся снами и, помигав своими огромными розовыми глазами, так ничего и не поняв, скрылся.

Лишь волшебные свечи продолжали гореть, не сгорая, их пламя дрожало, заставляя мрак трепетать, словно крылья ночного мотылька. Крутились китайские фонарики, отбрасывая на стены разноцветные пятна света и показывая картинки – то розовых женщин в затейливых платьях, то двурогие лесистые горы на невероятно синем фоне небес, то черных драконов, с завитыми кольцами длинными красными языками.

Шевелились на стенах и полу тени, пробегали, колеблясь, по лицу Млавы. Что-то меняли, переделывали, сдвигали в нем, оставляя неприкосновенной лишь боль, которой обернулось непрошенно родившееся чувство. Их движение было столь неуловимым и изменчивым, что временами казалось просто шалостью ночного ветерка. Но нет! К утру, когда огненная карета солнца, приближаясь к восточному краю земли, возвестила о себе бледным широким заревом, из кресла поднялась уже другая женщина.

Она прошла восточную галерею, золотую гостиную, миновала розовый зал, голубые палаты и, спустившись по лестнице, вышла во двор. На мгновенье задержавшись на мосту у ворот, Млава бросила взгляд вниз, на темную мертвую воду рва, слезы блеснули в ее прекрасных глазах, и она впервые за тысячи лет вышла за стены терема.

Ее взгляд был прикован к цепочке следов, слабым опаловым цветом мерцавших средь утренней росы, уводивших Млаву в долгий и смертельный путь.

«Вот он! Вот он! Держите его! Держите!» – казалось, кричала в лицо Ратибору несшаяся впереди луна, а по бокам, вдоль дороги, во мраке леса, невидимый и молчаливый, скользил ужас. На опушке он остановился, не смея выскочить на свет, и долго, отдаляясь, смотрел в спину царевичу своими огромными черными глазами.

«Скорее! Скорее! – подгонял себя Ратибор, терзая шпорами и удилами коня. – Ведьма взяла мой след! Убийца идет за мной!» – И конь, которому передавался его страх, превратился в звенящие жилы и храп из ноздрей, в скачущий ветер, в безумную жажду спастись.

Царевич Ратибор не одолел своей части зла, и теперь все оно надвигалось на него.

– Наконец от дикой скачки и страха конь и человек выбились из сил. Свернув к ближайшему холму, Ратибор спешился и развел костер. Сняв с груди волшебный изумруд, он положил его на вытянутую ладонь и проговорил:

– О, Келагаст! Будь мне защитой на эту ночь и призови свою хозяйку.

Камень тотчас поднялся в воздух и, повиснув над холмом, накрыл его конусом бледного света, прозрачным шатром лунного шелка, проникнуть сквозь который не могла никакая сила. А над костром возник, словно стеклянный, образ плешивой ведьмы.

– Как мне теперь быть? – тихим глухим голосом спросил Ратибор, глядя сквозь ее тело на звезды.

– Как! Как! – зло передразнила его ведьма. – Раньше надо было думать, как! Не сделал того, что я говорила, пеняй на себя! Знала бы, так и камень не давала! Гер-рой! Зарубил старуху и удрал! И что теперь?!.. ЧТО?!.. Здесь не царские палаты, здесь жизнь! И никто не уступит тебе только потому, что ты царевич!

– Брось! – устало оборвал ее Ратибор. – Что толку кричать после всего. Лучше научи, как быть. Должен же быть какой-то выход?

Раздув ноздри, ведьма презрительно скривилась.

– Вы-ыход! Я тебе уже говорила: выход один – убей ее, если у тебя хватит на это смелости, а не хватит, значит она убьет тебя. Нет другого выхода, и не надейся, нет! Есть только выбор между тем и тем: жизнью и смертью. А что тебе больше нравится, решай сам!

«Странно, – слушая ее, думал Ратибор. – какая жуткая связь: любовь-безумие-смерть. Все наоборот! Любовь должна означать жизнь! – Перед ним встало лицо Млавы – как оно было прекрасно, какое было любимое, родное, мирное. – Вот ужас-то! Любить свою погибель… Как это может… одно с другим?.. Через смерть. Через смерть! Ее любовь – смерть, моя любовь – смерть, моя смерть – ее жизнь, ее смерть – моя жизнь. Боже, сколько смертей сплелось вместе! Боже, как я ее люблю! Если бы у меня хватило сил убить ее!» – Закрыв глаза, царевич тихо застонал.

Видя, что Ратибор не слушает ее, ведьма злобно выругалась и начала таять в ночной тьме.

– Подожди! – очнувшись, крикнул царевич, протягивая к ней руку. – Подожди! Как я могу убить ее?! Ты ведь знаешь, я люблю ее!

Ведьма хмыкнула озадаченно.

– И верно, – она долго скребла когтями плечо.

– Вот что, молодец-удалец. Может быть кто и больше меня, старой яги, знает, но я свое скажу.

Есть только два способа, как извести любовь. Первый: ожесточить сердце. Да так, чтоб стало, как камень! Чтоб ни-ка-кая любовь в него не пробилась и старой чтоб не на чем было цвести. Другой: клин клином вышибить – старую любовь новой.

Лицо Ратибора озарилось надеждой. Ведьма злобно захохотала.

– В грязи изваляться да не вымазаться! Нет уж! Нет уж! Размечтался! Не выйдет! Любовь – цветок капризный, редкий. Пока будешь искать, Млава тебя настигнет. К тому ж, тебе не простая любовь нужна, а такая, чтоб колдовскую одолела. Сыщешь ли, не знаю… А жестокости вокруг, как песка. Тебе надо научиться убивать – ради выгоды, по злобе, бездумно, безучастно! Тогда сможешь снова поднять меч на Млаву и опустишь не дрогнувшей рукой.

– Не сделаешь того, что говорю, будешь вечно скитаться, кто-нибудь прикончит тебя – люди ли, демон ли, не ведаю, кто-нибудь найдется. А нет, так страх источит тебя и ты зачахнешь. Страх, как лихоманка, замучит тебя. Так и знай. И не ищи других советчиков, не помогут. Совет дадут, обнадежат, но это будет ложь. Надежды нет. Жестокость – вот твое спасенье. Взлелей ее в себе, вскорми невинной кровью, и Млаве конец. Убьешь Млаву, великая судьба откроется тебе. Я прорицаю это, вижу земные богатства у твоих ног, все услады, послушными твоим желаньям и приказам. Все! Прощай!

Царевич поднял глаза, встретился взглядом с глазами ведьмы – в них горела неумолимая жестокость. Глотнув с усилием, он прохрипел:

– Погоди еще!..

– Ну?!.. Что молчишь?!

– Сколько мне осталось?

– Откуда мне знать! Смотря, что будешь делать.

– Да нет. Как скоро она нагонит меня?

– Если будешь всю жизнь бегать от нее, может и никогда. Но тебе потребуется много прыти: днем на коне, ночью – в постели, и никаких поблажек. Все время только вперед. Толь-ко-вперед. Ты готов?..

Ратибор молчал, опустив голову, прятал глаза.

– Впрочем, ты не слишком доверяй всему, что я болтаю. В старой ведьме яду больше, чем в гадюке. Вы связаны заклятьем… И оно должно исполниться… Это – главное… Сколько времени отпустят вам боги, не ведаю, что предначертано вам – не знаю. То ли Млава сядет на коня, то ли с тобой что случится, и судьба остановит твой бег, не возьмусь даже гадать. Пока ты в безопасности: я видела ее в волшебном зеркале – она далеко, идет пешком и отстает все больше и больше. Ее колдовство в смертоносной любви, а в остальном она почти человек. На твое счастье она не из всемогущих. Будет идти и идти, идти и идти, пока жива, пока шагают ноги. Все ее мысли только о тебе. Ни о чем, кроме любви она и думать не может. И в этом тоже твое счастье: если б не ее огненное сердце, затмевающее разум, Млава давно бы сообразила, как добраться до тебя. Любовь!

Лесная ведьма злобно оскалилась, скрежетнула зубами.

– Как сумасшедшая! Как слепая! Бредет, незнамо куда, не видя, не понимая, что творится вокруг. Но торопись! Богам наскучит ваша игра и они просветлят ее разум, а хуже того, пошлют Млаве помощника. Прощай!

– Скажи хоть, как узнать о ее приближении?!

– Келагаст подскажет тебе! – донеслось эхом из темноты.

Ранним, ранним утром, когда наступило тусклое серое безвременье – ни ночь, ни день – а из оврагов и низин пополз прядями сырой туман, Ратибор отправился в путь.

Дорога его была бесконечна и так далека, как велик страх перед Млавой. Вечный скиталец, он нигде не задерживался дольше недели. К концу пятого дня к чистой зелени изумруда начинала примешиваться какая-то посторонняя струя, к началу шестого он уже явственно отдавал красным, а к середине – грозил превратиться в рубин. И Ратибор понимал – Млава совсем рядом. В очередной раз он прощался с новыми друзьями, садился на коня и гнал, гнал его до тех пор, пока Келагаст не утрачивал зловещий кровавый оттенок и вновь не начинал светиться спокойным зеленым светом.

Так скитался он долго – почти три месяца. И все надеялся, ждал, упрямо верил: обязательно встретится на ее пути некто или нечто и остановит демона. На свете много бездушных и жадных людей, есть дикие звери и ядовитые змеи, топи и пустыни, глубокие реки и горные пропасти.

По вечерам целые часы просиживал царевич, не отрывая глаз от Келагаста. В сердце его боролись надежда и страх, оно трепетало в муках от противоречивых чувств к этой любимой и ненавистной женщине. Но ждал он напрасно – кровь неминуемо затопляла зелень и обращала Ратибора в бегство.

Четвертый месяц был на исходе…

Узкая горная долина открылась перед Ратибором. Посредине, в кайме деревьев небольшое озерко, питаемое ручьем, выбивавшимся из-под скалы. Множество звериных следов пятнало берега. Слева в каменной стене скалы виднелась черная дыра.

Спешившись, царевич обнажил меч и вошел в нее. Небольшая сухая пещера с черными пятнами старых кострищ открылась его взору. Ратибор вышел. Солнце опускалось за гигантскую громаду горы. Сумерки ползли по долине. Одинокий далекий волчий вой разорвал тишину. Конь беспокойно запрядал ушами.

Пустив его пастись на свежей траве, Ратибор занялся сбором хвороста. Рубил сучья, таскал в пещеру, пока не решил – до утра хватит. Конь подошел к нему, потерся мордой о плечо. Царевич, задумчиво глядя на тускло поблескивающее озерко, погладил его морду.

Снова завыл волк, другой ответил ему – их голоса волнами прокатились по долине и стихли вдали.

Ратибор завел коня в пещеру, разложил у входа костер. Поев, лег на охапку мягкой травы. Долго смотрел на огонь. Разные вещи мерещились в его глубине – то черепа и разрушенные дома, то лошади, то разные лица, светлые и темные.

Солнце зашло, угасло закатное зарево, на мир пала тьма. Тишина сковала землю.

Ратибор расстегнул рубаху, достал камень на цепи. Долго смотрел на него и не мог понять: то ли рыжее пламя играет на его гранях, то ли Млава догоняет его. Сердце сжалось от тоски и любви. Он видел ее только раз и увидит еще один – последний, но воображаемая Млава являлась царевичу непрестанно. Он вводил ее во дворец отца, радостные лица окружали их, а рядом с Всеславом и Тиудемиром стоял живой Ярополк. В другой раз Млава являлась ему с младенцем на руках – прекрасное лицо ее светилось счастьем.

Ратибор закрыл глаза, откинулся на спину. Но сон не шел к нему. Зашептали в травах ветры, в их голосах были и покой и тревога. Царевич слушал: их голоса, голоса ночных духов, добрых и злых, были обращены к его душе. Она трепетала, внимая им.

Ветер крепчал, выл в расселинах. Засверкали молнии. Несколько раз громыхнул гром, и пошел тихий крупный дождь.

Сердце внезапно стукнуло сильно и замерло, затем забилось по-прежнему ровно. Цокнул копытами, переступив с ноги на ногу, конь. Ратибор хотел сесть, чтобы подкинуть в костер дров, но не смог пошевельнуться. Тело вдруг стало до странности легким, кружилась голова. Пламенные блики, радужные пятна вспыхивали и плыли под смеженными веками.

…Тускло светилось открытое окно. Ратибор заглянул в него и увидел у противоположной стены постель. На полу возле нее – кувшин и лампа. Язычок огня дрожал в прорезях узорчатой меди. На постели женщина. Светлые волосы рассыпаны по подушке, лицо повернуто к стене. Длинные стройные ноги сомкнуты, нежная округлость под локтем примята телом.

Трепет пронзил его тело. Ладони, губы жаждали прикосновений, тянулись вперед. Чудо! Хотелось поднять ее на вытянутых руках вверх – к небу – натянувшись струной, ибо нельзя иначе было выразить страсть и восхищение…

Женщина вздохнула глубоко и повернула голову. Холодный ужас сковал Ратибора – это была Млава! Он сделал мучительное усилие, пытаясь вырваться из колдовского сна, чувствуя, что через миг она проснется и взглянет на него, но не мог. Лишь прошептал, а может быть только подумал:

«Келагаст, защити меня!»

И с отчаянным криком обрушился в бездну.

Утром, когда Ратибор проснулся, костер по-прежнему ярко горел перед входом в пещеру. Заготовленные дрова лежали нетронутые справа от него. Коня в пещере не было. Царевич вскочил, выбежал наружу – жеребец мирно щипал траву возле озерка.

Оперевшись рукой о выступ скалы, Ратибор опустил голову. Еще одна встреча – всего лишь во сне – а какая паника охватила его! Как заскулил и заметался в страхе!

Что делать?! Что делать?!

Кони стояли оседланными, яростно отбивались хвостами от злой мошкары. Огромное красное солнце коснулось края земли, его лучи скользили по блестящей траве, били прямо в глаза. Ратибор туже затянул пояс с мечом, долгое ожидание томило его. Он оглянулся на окружавших его воинов – они застыли, как изваяния. Только их предводитель Кучук негромко говорил что-то молодой жене. Она смеялась, преданно смотрела в глаза, сияя красотой и любовью.

Топот копыт нарушил тишину. Кучук оборвал разговор и свистнул: воины вмиг вскочили в седла.

Подскакали двое разведчиков, наклонившись к вожаку, рассказывали, возбужденно размахивая руками. Кучук выслушал их, повернул жестокое лицо к воинам.

– Караван пройдет здесь. По лощине. Мы возьмем их в клещи. Ты, Чаур, бери половину людей и спрячь их в кустах на той стороне. Я с остальными засяду здесь. Если кто шелохнется раньше времени, зарублю! Давай! – Кучук махнул обнаженным клинком.

Пронзительно взвыла сигнальная стрела со свистулькой на хвосте. Кочевники с двух сторон бросились на караван. Сопровождавшие его воины на мгновенье застыли, потом поскакали навстречу врагам.

Всадник на черном коне летел прямо на Ратибора, целя копьем в грудь. Царевич нырнул влево и копье прошло поверх конской головы. Молнией блеснул меч и обрушился на шею воина. Разрубленный до середины груди, он свалился наземь.

«Учись убивать бездумно, по злобе, ради своей выгоды», – послышался голос лесной ведьмы.

Он ударил коня шпорами и ринулся в гущу боя. Обе стороны дрались яростно, со злобной отвагой. В клубах пыли мелькали свирепые лица, оскаленные морды лошадей. Звон железа, топот копыт, предсмертные и торжествующие крики, ржанье обезумевших от крови коней – все слилось воедино.

Из клубов пыли возник воин. Нахлестывая коня плетью, как безумный, пролетел мимо, ища спасенья в бегстве.

Царевич развернул жеребца, бросился в погоню. Воин обернулся: в лице ни кровинки, в глазах ужас. Смерть неумолимо нагоняла его.

Настигнув беглеца, Ратибор наискось рубанул по незащищенной шее. Охранник ткнулся лицом в гриву коня, стал сползать из седла.

Царевич натянул поводья, повернул скакуна. Окинул стремительным взглядом поле боя. Кочевники медленно, но верно сжимали кольцо. Но до победы было еще далеко. Седобородый воин в блестящих доспехах и золоченом шлеме бил плетью по спинам жавшихся к повозкам охранников.

Усилия его были тщетны. Тогда, отбросив плеть, старик выхватил меч и кинулся в бой. За короткие мгновенья он сразил троих. Кочевники отпрянули от него, вокруг седобородого образовалась пустота. Подняв над головой меч, он закричал, и воины каравана яростно ринулись в бой.

Ратибор набрал полную грудь воздуха, задержал его на мгновенье, выдохнул резко и пришпорил коня.

«Жестокость можно воспитать лишь неправыми делами, взрастить на невинной крови».

Как стрела вонзился он в гущу сражающихся. Пробился к седобородому, крутился рядом, выжидая. Когда еще один кочевник, пронзенный мечом, начал валиться с коня, прыгнул на спину старику. Падая вместе с ним, ударил его в шею кинжалом. Тело напряглось струной и обмякло. Ратибор вскочил на ноги, огляделся: воины каравана отхлынули к повозкам. Он рассчитал верно: чтобы сломить сопротивление, нужно было переломить хребет их мужеству.

Все теснее и теснее сжималось кольцо. Уже слышны были испуганные крики женщин, горестные причитания старух, жалобный плач детей.

Ратибор отбил нацеленное в грудь копье, легко, будто игрушечное. Рядом, нагнувшись с седла, Кучук подхватил раненого охранника и с ревом швырнул на копья его товарищей. Не отстававшая от мужа Бичике пускала стрелу за стрелой: влево, вправо, влево, вправо. Многие из них находили жертву, пили кровь мягких тел.

Упали изрубленными последние защитники каравана, вожделенная добыча открылась взору нападающих: мешки на повозках, на спинах коней и верблюдов, кованые сундуки, тюки с тканями, трепетные женщины, рабы, запечатанные кувшины с вином.

Ратибор слез с коня, вытер с лица пот. Руки и ноги дрожали, кровь молотами била в висках. Царевич обессиленно опустился на камень. Смотрел равнодушно, как воины Кучука хватают женщин, вспарывают тюки, взламывают сундуки, добивают раненых. Ему тут не было нужно ничего, разве что кувшин дорогого бессельского вина, чтобы скорее забыться ночью.

Ратибор сидел в стороне от костров, возле которого бесновались и пели пьяные песни кочевники. Луна плыла в вышине, ее нежный свет лился на холодные лица мертвых. То ли мерещилось это, то ли виделось на самом деле – Ратибор не мог разобрать. Но вставали перед глазами искаженные смертной мукой лица, облитые лунным серебром. Лица воинов, стариков и старух изрубленных безжалостно на закате.

Ратибор поднял кувшин с вином, потряс: плескалось на самом дне. Пьяно улыбнувшись, допил, отбросил пустой сосуд, завернулся в плащ и лег.

Прошло немного времени, за спиной послышались шаги. Ратибор повернулся, приподнялся на локте. Подошел Кучук. Остановился, покачиваясь на каблуках, похлопывал плетью по сапогу.

– Ты хорошо бился, чужеземец. Будь с нами, пока твой путь не уйдет в сторону.

– Спасибо, хан, – глухо проговорил Ратибор и лег, повернувшись к Кучуку спиной.

Тот постоял еще немного – царевич слышал, как стучит плеть по голенищу – затем ушел.

Всю ночь Ратибору снился один сон: он падал в черную бездну, онемевший, неспособный двинуть рукой. Ветер свистел в ушах.

Наутро двинулись на запад – в город, где Кучук рассчитывал продать рабов и товары. Шли по долине, мимо места вчерашней схватки, мимо белеющих в траве трупов, с которых кочевники содрали одежду. Стервятники, переваливаясь, ходили между телами.

Тысяча человек сгрудились перед огромной зловонной дырой в холме, плюющейся стрелами, воющей множеством голосов, то устрашающих, то страшащихся. Кучук вел свое воинство на приступ города земляных людей.

Бледные, выходящие из своих пещер лишь после заката, они были свирепы и вечно голодны. Те немногие, кому удалось бежать из их плена, рассказывали невероятные, жуткие истории о жизни подземных городов. О людоедских пиршествах, на которых поедались пленные мужчины, о детях рабынь, откармливаемых для вождей, о страшных каменных богах и несметных богатствах, добытых в недрах земли или в ночных набегах на поселения земных людей, о демонах, обитающих в глубоких ямах, питающихся теплыми внутренностями умерщвленных жертв, о бесконечных лабиринтах подземелий, освещенных гроздьями разноцветных гнилушек.

Удачные походы множили славу Кучука, искатели приключений, жаждущие богатств, стекались к нему со всех сторон. Царевич Ратибор – для хана безродный чужеземец – стал сотником, сидел на военных советах и пирах вторым по правую руку, следом за любимцем Кучука Чауром. Слева сидела красавица Бичике.

Кучук стегнул плетью по траве, как ножом срезал головку белого степного цветка. Обратив скуластое, застывшее маской лицо к Чауру и Ратибору, обронил небрежно:

– Начинайте.

Воины побежали к своим сотням. Зажглись смолистые факелы, стаи черных дымных змей взвились в небо. Сотня Чаура первой вошла в подземелье. Воины выстроились по шестеро в ряд – по ширине коридора. Каждая тройка несла деревянный щит, закрывавший людей от стрел людоедов. За щитами прятались лучники, метавшие горящие стрелы в воющую тьму.

Следом за сотней Чаура Ратибор вел колонну копейщиков. За ними шли 60 лучников, далее, предводительствуемые самим Кучуком, семь сотен разноплеменных, разноязыких, но объединенных жаждой богатства людей.

Наступающие продвигались вперед молча – все было непривычно в этом сражении: земляные люди – люди тьмы, сама тьма, полная неизвестных опасностей, гулкость и протяжность звуков, все было непривычно и страшно. Свистели стрелы, глухо били в щиты, иногда слышался вскрик раненого, металось пламя факелов, словно почуявшее опасность животное, стремящееся вырваться из каменной трубы.

А из подземелья, отступая вглубь перед вторгшейся силой, несся непрерывный вой. Временами казалось: там не люди, а гигантский волк, отползающий вглубь норы. Коридор кончился, и щитоносцы вступили в пещеру. Светящиеся пятна усеивали стены, но свет их был так слаб, что только намечал контуры предметов. Пещера была велика – сотни людей помещались в ней. Ни вглубь, ни ввысь свет факелов не достигал ее пределов.

Выходя из горла туннеля, сотня Чаура торопливо строилась рядами напротив волнующейся массы людоедов. Их вой становился громче и громче, голоса все выше и выше. Внезапно вой оборвался и земляные люди с ревом кинулись на кочевников. Лучники Чаура дали залп, выкосив передние ряды нападающих, но расстояние между врагами было столь невелико, что мало кто успел послать вторую стрелу.

Раскатом грома пронесся грохот и треск – копья, палицы, камни ухнули в деревянные щиты. Земляные люди карабкались друг другу на плечи, прыгали через головы щитоносцев, бились меж их рядов с лучниками.

Вот уже истаял один ряд, не стало второго, орда перемолола их, подмяла, растоптала.

Копейщики Ратибора почувствовали вскоре давление спин передней сотни. Щиты, сослужившие хорошую службу в коридоре, стали теперь почти бесполезны. И Кучук приказал Ратибору пропустить остатки авангарда сквозь ряды.

Лучники дали последний залп, остановив наступающих, копейщики раздвинулись, и воины Чаура, побросав щиты, побежали сквозь открывшиеся проходы. Впереди остались лишь шеренги, сдерживавшие людоедов, пока железный еж расправлял свои смертоносные колючки.

Земляные люди нахлынули волной и откатились. Накатились снова и опять были отброшены. Они попытались действовать по-старому, прыгал с плечей соплеменников через головы воинов передней шеренги, но натыкались на поднятые копья следующего ряда и гибли.

Сотня Ратибора развернулась полностью – пятью изогнутыми шеренгами по двадцать человек в каждой. Через головы копейщиков лучники, почти не целясь, обрушили ливень стрел на орду земляных людей.

Стрела ударила в щит Ратибора и упала, переломившись, к его ногам. Он окинул взглядом ряды своей сотни – они стояли незыблемо, непрестанно звенели тетивы луков, вразу уже приходилось растаскивать завалы из убитых, чтобы подобраться к кочевникам.

На миг перед мысленным взором Ратибора возник образ великана, с оскаленным в жуткой ухмылке черепом вместо головы. Сидя на корточках, он с усердием тер друг о друга два гигантских жернова. Жернова грохотали и выли, кричали предсмертными человеческими голосами. Кровь капала с них и между ног чудовища росла груда остывающих тел.

Свет факелов в руках воинов, столпившихся за спинами лучников, слабо и неровно освещали место сражения, выхватывая из тьмы то закованные в панцыри и кольчуги ряды копейщиков, то бледные оскаленные лица жителей подземного города. Земляные люди изменили тактику: пользуясь своим преимуществом – способностью видеть в темноте – они нападали молча, метали дротики, копья, камни. Прижимаясь к полу, прятались за трупами, и стрелы, летевшие из-за спин копейщиков, уже не так часто достигали цели. С беспокойством смотрел Ратибор, как то одну, то другую надламывавшуюся фигуру его воина поглощал мрак. Ряд смыкался, в него вставал новый боец из следующей шеренги, а пятая, последняя, быстро укорачивалась.

Вот их уже четыре, три. О чем думает Кучук?! Может быть он решил пожертвовать сотней?!

Кучук думал о свете. Сейчас он видел свою ошибку – нужно было больше света, нужно было разжечь в подземелье костры – иначе наступление станет невозможным, победа достанется слишком дорогой ценой или окажется недостижимой. За исключением воинов своего рода и таких чужаков, как Чаур и Ратибор, составлявших костяк его отряда, Кучуку не было жаль никого. Он готов был послать их всех на смерть, но не делал этого, понимая, что легкие победы и богатая добыча множат его славу, а слава множит ряды его воинства, его силу. Целую сотню отправил он наверх за топливом, а к Ратибору послал телохранителя с приказом: держаться, пока не будут разожжены костры. Приказ он подкрепил полусотней копейщиков, вооружив стольких бойцов, для скольких нашлось оружие и доспехи.

Царевич оглядел их – сброд – у половины нет щитов, у другой – лат. Но выиграть время они позволяли. Как-будто предвидя события, Ратибор заменил присланными Кучуком людьми первые две шеренги своих копейщиков. Надо дать им передышку, рассудил Ратибор, чтобы они могли дольше продержаться, когда людоеды покончат с первыми двумя рядами.

Только он успел перестроить свою сотню, как земляные люди бросились в новую атаку. В полутьме царевич не сразу разобрал, что творится впереди, он лишь почувствовал, ряды его воинов качнулись назад, заволновались. Протиснувшись в третий ряд, Ратибор понял – земляные люди придумали новую хитрость. Подвое подхватывали они тела убитых и кидались вперед, нанизывал их на острия копий, и наваливались сверху всей своей тяжестью. Соплеменники карабкались по их спинам, прыгали на копейщиков, падали, пронзенные воинами задних шеренг, но главного достигли – строй разрушался медленно, но верно. Бойцы первого ряда не успевали освободить копий, падали под ударами палиц, пронзенные дротиками, оглушенные камнями. Они бросали копья, рубились мечами. Шеренга таяла на глазах. Земляные люди подступили ко второй.

Ратибор тревожно оглянулся: ну, хан, где костры?! Если они не будут зажжены немедленно, то надо вводить в бой основные силы! Мы пришли нападать, а не защищаться! И опять его мысль только на короткий миг опередила события.

Два костра вспыхнули по краям передней шеренги копейщиков, осветив нападающих. С яростными воплями людоеды бросились к ним, чтобы разметать, затоптать огонь, но, не добежав, пали, пронзенные стрелами. Свист стрел заглушил все остальные звуки. Орда отхлынула, теряя десятки бойцов, земляные люди припадали к полу, прятались за убитыми. Не смея подняться под смертоносным ливнем, они выли в бессильной злобе.

Вспыхнули еще два костра, и вой неожиданно оборвался. Ратибор увидел, как масса укрытых шкурами спин зашевелилась, раздвигаясь в стороны, освобождая посредине широкий проход. Послышались тяжелые шаги, клацанье когтей о камень. И перед остолбеневшими от ужаса копейщиками возникло чудовище. В нем было не менее двух человеческих ростов в высоту и четырех в длину. Оно остановилось и зашипело по-змеиному.

Такой, какой Ратибор увидел гигантскую тварь в это мгновенье, она навсегда запечатлелась в его памяти. Огромная тупорылая морда, покрытая костяными бляшками, метровые челюсти с крючковатыми зубами. На затылке топорщился рыбьим плавником острый гребень. Закованная в роговой панцырь грудь, маленькие передние лапы со скрюченными пальцами, огромное лоснящееся брюхо, птичьи трехпалые ноги, толстое бревно хвоста.

Стрела царапнула по морде, не причинив чудищу вреда, копье отскочило от груди. Зверь наклонился, вытянув вперед оскаленную морду, задрал хвост и зашипел злобно.

– Цельтесь в глаза! Бейте по глазам! – закричал Ратибор лучникам.

Чудовище сделало прыжок, подмяло двух воинов и, повернувшись боком, ударило хвостом. Пятеро с переломанными костями опрокинулись на землю. Новый удар поверг еще троих. Копейщики в панике отступили.

Зверь глянул на них из-под роговых пластин, прикрывавших глаза, наступил на труп лапой, впившись зубами, дернул головой и, оторвав полтела, проглотил. Шагнув вперед, ткнулся мордой в острия копий, отпрянул, снова ударил хвостом, сметая людей. Воины передних рядов, бросал в панике оружие, врезались в задние, тесня их на лучников.

Ратибор, прижавшись к стене, стоял возле костра. Чудовище склонилось к земле, топорща драконий гребень. В полумраке мелькнули руки, ноги – вскинув рывком морду, зверь подбросил добычу вверх и перекусил пополам. Работая челюстями, тварь повернула голову и посмотрела Ратибору прямо в глаза. Куски окровавленного мяса и лохмотья одежды свисали меж зубов чудовища.

Пальцы Ратибора зашарили по груди, ища Келагаст, но везде натыкались на чешую кольчуги. Он готов уже был закричать, взывая о помощи, но внезапная мысль остановила его.

Выхватив у стоящих подле него воинов два факела, царевич метнулся к зверю и ткнул ими в сунувшуюся к нему морду. Хлестнул по черным дырам ноздрей. Чудище отпрянуло, выпрямилось во весь свой огромный рост, взвыло, запрокинув морду.

– Ослепите его! Бейте по глазам! – закричал царевич.

И тут же меткая стрела прилетела сзади и вонзилась монстру в правый глаз. Десятки стрел обрушились на него, впиваясь в лапы, брюхо, ломаясь о роговой панцырь. Две из них одновременно поразили левый глаз чудовища. Зверь ослеп.

Ратибор отпрыгнул назад, покатился по полу к стене и тут же следом услышал яростный удар хвоста: тело убитого шмякнулось о стену и упало на царевича. Жуткий вой наполнил пещеру.

Новый удар пришелся по стене. Он был так силен, что с потолка пещеры посыпались камни. Третий разметал костер: полетели в стороны горящие сучья, зверя обдало снопом искр, обсыпало углями. Он отпрянул от огня, развернулся и ринулся на земляных людей. С воплями разбегались они по углам, гибли, растоптанные чудовищем, давили друг друга в туннелях, ведущих в соседние залы подземного города.

Чья-то рука помогла Ратибору подняться. Рядом стоял Кучук. Его скуластое лицо было бесстрастно, только темные узкие глаза блестели в отсветах пламени.

– Нужно прикончить его, – сказал хан.

– Как?! – выкрикнул Ратибор, ища на полу свой меч.

– Когда он издохнет, я погоню вперед всех. Будем бить их, пока не опомнились.

– Кто же прикончит его? – с усмешкой спросил Ратибор.

– Я, ты, Чаур, мои самые отважные воины. Вот эти десятеро, – хан указал на толпившихся за его спиной людей.

– Ну что ж… – пробормотал Ратибор и, наклонившись, вырвал из руки убитого копье. – Покажи нам, как сделать это, хан, – сказал он ожесточенно.

Кучук взял копье и легкими кошачьими шагами пошел к чудовищу. Оно стояло посреди пещеры, ворочая головой из стороны в сторону и выло от боли. Маленькие передние лапки, судорожно подергиваясь, скребли пальцами грудь.

Кучук размахнулся и метнул копье. До половины оно вошло в мягкое серое брюхо. Зверь прянул в сторону, заметался по пещере, круша все на своем пути.

Кучук, Ратибор, Чаур и воины опрометью бросились к тоннелю, ведущему на поверхность. Заслышав топот ног, зверь ринулся вперед, но остановился, ощутив жар огня.

– Кидайте все! Все разом, неповоротливые псы! – завизжал Кучук, хватая за шиворот одного за другим перепуганных воинов и выталкивая их вперед.

Чудовище неуверенно шагнуло на голос, и в этот миг десяток копий пронзили его внутренности. Зверь зашатался и повалился на бок, гигантская лапа со скрюченными когтями в агонии замолотила по воздуху.

Новые и новые копья вонзались в огромное раздувающееся и опадающее брюхо.

Кучук подхватил с полу копье, приблизился бесшумно и вонзил его в глазницу зверя. Тварь, взревев, дернула головой, отшвырнув хана к стене, и замерла. Челюсти несколько раз сжались и, приоткрывшись, застыли. Узкий змеиный язык вывалился набок. Чудовище было мертво.

Хан поднялся держась за затылок, огляделся. Ни одного живого людоеда в пещере не было.

– Огня! – крикнул хан. – Огня! Чудище умерло! Мы пойдем вперед и возьмем сокровища этих земляных червей! Вы все станете богаты, как ханы!

Затрещали свежие сучья в старых кострах, загорелись новые. Пламя взметнулось под своды, осветив пещеру: два хода вели вглубь подземного города.

– Чар-яр! Чар-яр! – завизжал Кучук, саблей указывая путь своим воинам.

Предводительствуемая Чауром орда с ревом бросилась вперед. 20 воинов охраняли хана. Знаком он приказал Ратибору остаться с ним.

– Там справятся и без нас. Дух врага надломлен. Я не хочу случайной смерти. Мы пойдем сзади.

Он положил руку на плечо жены и сказал:

– Не воины – эта женщина первой поразила чудовище в глаз, когда ты подпалил ему морду.

Ратибор склонился в поклоне.

– Прими мою благодарность, ханум, я обязан тебе жизнью. Бичике смущенно улыбнулась.

– Ничего, у тебя будет случай вернуть долг, – сказал Кучук и махнул саблей.

– Пошли.

Окруженные стеной щитов, Кучук, Бичике и Ратибор двинулись вглубь подземного города.

Они миновали 20 небольших жилых пещер, наполненных зловонием, хламом и трупами. Множество узких ходов вело влево и вправо. Из их темных глубин доносились истошные женские вопли, детский плач, победные крики и смех нападающих. Там сражение уже закончилось, и воины Кучука брали свою законную добычу – трепещущие тела женщин племени земляных людей, рабынь – всех без разбору.

Мелькнула тень, свистнула сабля, воин охраны переступил через корчащееся тело с рассеченной спиной. Шедший сзади ударил раненого мечом в затылок.

Впереди открылся широкий коридор, подобный тому, что вел с поверхности в первую пещеру. Истыканные стрелами тела в шкурах указывали путь, которым шло воинство Кучука. Звон оружия, крики слышались впереди. Свистнула стрела, высекла искру из каменной стены. Охрана сжала кольцо вокруг хана, его жены и Ратибора.

Вскоре они вошли в огромный зал. Лес четырехгранных колонн заполнял его ближнюю часть, в дальней – открытой – шел бой.

Ощетинившись копьями, земляные люди отчаянно отбивались от наседавших кочевников. За их спинами пылали костры, огромные котлы стояли на огне. Множество фигур скакало вокруг них в диком танце. Хан и его свита застыли, пораженные открывшимся зрелищем.

Каменными топорами людоеды срубали макушки черепов лежавшим рядами возле костров связанным жертвам, рвали живой теплый мозг, пожирали его, стремясь насытиться перед неминуемой смертью. Другие крючьями доставали из кипящих котлов части тел, впивались зубами в мясо. Иные жертвы живьем сталкивали в огромный круглый колодец. Вой и шипение неслись из него. Можно было только гадать, какие ужасы скрыты в его глубине.

Людоедское пиршество продолжалось недолго. Пали под ударами воины подземного города, следом за ними обезумевшие пожиратели человечины. Хан и сопровождавшие его воины приблизились к краю колодца – смрад разложения ударил им в ноздри. Две пары узких глаз из-под костяных надбровий встретили их взгляды, злобно оскалились окровавленные морды.

Закрыв лицо рукой, отшатнулась Бичике, отошел от края, скривившись, хан, смертельно побледнел Ратибор.

– Опрокиньте в колодец котлы! Засыпьте чудовищ углями, горящими сучьями! Чтобы следа не осталось от этих исчадий ада!

Воины бросились исполнять волю хана. Уперевшись копьями в бока котлов, они сталкивали их вниз. Грохот, клубы пара, истошный визг ошпаренных чудовищ смешались под гулкими сводами.

Хан приблизился к краю: один зверь издыхал, второй метался, бил хвостом по стенам.

– Забросайте его огнем! – приказал Кучук, отходя от края зловонной ямы.

Пока воины добивали вторую тварь, Ратибор осмотрелся. Три хода вели из зала вглубь города. Простенки между ними были выложены человеческими черепами. Принц осторожно заглянул в средний туннель – все стены, насколько позволял разглядеть свет факела, тоже были выложены черепами. Ратибор содрогнулся. Веками здесь поедали себе подобных и выкладывали их черепами стены. Ряд за рядом, до высоты поднятой руки.

Послав вперед полусотню воинов, Кучук в сопровождении охраны вступил в коридор черепов. Колеблющиеся тени оживляли их застывшие оскалы, в глубине пустых глазниц мерещилось движение. Казалось, изнутри кто-то со злобной усмешкой наблюдает, выжидает момента, чтобы напасть.

Коридор вскоре кончился, и охрана уткнулась в стену спин молчаливо застывших кочевников. Растолкав их, Кучук, Бичике и Ратибор прошли вперед и замерли.

Длинный с низким сводом зал открылся их взорам. Все было черным в нем: ряды тонких завитых спиралью колонн у стен, пол, выложенный истертыми поколениями плитами, два гигантских идола, сидевших на тронах у дальней стены. У их подножия белым кругом черепов был очерчен широкий колодец. Для подземного города в этом зале было необыкновенно светло. Прозрачные трубы, свисавшие на цепях с потолка, бычьи пузыри, привязанные к колоннам, испускали голубоватый бледный свет.

Ратибор с любопытством подошел к ближайшему пузырю и брезгливо поморщился: светящиеся черви грудой лежали на дне, свивались в кольца, переплетались, непрерывно и отвратительно копошились.

Царевич посветил факелом за колонны – узкий проход шел вдоль стены.

«Келагаст, защити меня», – шепнул он и протиснулся меж колонн.

Подняв над головой факел, долго разглядывал покрывавшие стены барельефы. Они были выполнены искусно, мастерами, за плечами которых стояла многовековая культура. Значит, земляные люди не всегда пребывали в дикости и их народ знал свой расцвет? Но насколько страшным и чуждым было человеку все, запечатленное на этих стенах! Умерщвляемые и мертвецы – живые были лишь материалом, отображавшим убийства-смерть в сценах, выбитых на черном камне.

Ратибор выбрался в зал и увидел Кучука, стоящим на коленях перед идолами. Хан лихорадочно хватал и рассматривал насыпанные у подножия тронов камни.

Подойдя, Ратибор понял, что это самородное золото. Рядом в деревянных чашах мерцали драгоценные камни, найденные людоедами в недрах земли, украденные у людей. Все богатства они приносили в дар двум уродам: толстому мужчине с головой чудовища, которое земляные люди выпустили против воинов Кучука, и женщины с черепом вместо головы.

Идол-мужчина сидел, наклонившись вперед, уперев руки в бедра, вытаращенные глаза его глядели на людей, костяной гребень топорщился на затылке. Идол-женщина, напротив, откинулась в кресле, взгляд пустых глазниц был устремлен вдаль.

– Вот оно! – ликующе повторял Кучук, запуская пальцы в чаши с драгоценными камнями.

– Вот оно! – взревел он и воины ответили ему торжествующим громовым криком. Толпой подступили к богатствам, пожирая их взглядами, не смея коснуться их – по закону добычу делил хан.

Некоторое время царевич стоял, равнодушно взирая на происходящее, губы его брезгливо кривились – вот и с Кучука спала маска – в этих блестящих грудах ему видится райская жизнь, неземное блаженство, наслажденье, экстаз. Все это призраки! Призраки! Вещи не могут принести счастье, оно скрыто в самом человеке, в окружающих его людях. А для Кучука человеческая жизнь дешевле комариной.

Как ни понятны рассуждения в статье «Семнадцативековая дистанция» и «двойники», жизнь, однако, показывает, что нередко люди не принимают истины даже тогда, когда она раскрыта перед ними до полной очевидности, не принимают потому, что она противоречит их привычкам, мировосприятию, вере, не согласуется с их общественным положением и житейской обстановкой. Не претендуя, однако, на бесспорность, хотелось бы расширить список «двойников» событий, имевших место в истории нашей Родины и Древнего Рима.

С конца X в. Русь пользовалась календарем, новый год, согласно которому, начинался 1 марта. Древнеримский царь Нума Помпилий ввел календарь, новый год по которому тоже начинался 1 марта.

Для уменьшения расходов на содержание армии с III в. до н. э. в Древнем Риме появились поселенные войска, сочетавшие несение военной службы с ведением сельского хозяйства. В XV–XIX вв. поселенные войска были и у русских.

С середины I в. до н. э. легион насчитывает вместе со вспомогательными войсками до 10 тыс. человек, имеет легионную стенобитную и метательную технику и обоз. В начале XVIII в. в русской армии появляется дивизионная организация войск. Дивизия насчитывает вместе со вспомогательными войсками до 10 тыс. человек и более, в том числе имеет дивизионную артиллерию, обоз, который позже стали называть тылом дивизии.

В Древнем Риме основным родом войск являлась пехота, вспомогательным – конница. На Руси в IX–X вв. основным родом войск являлась пехота. С XI в. начинает возрастать роль конницы, но пехота, которую мы и сейчас зовем «царица полей», никогда не теряла своего значения…

В IX–XV вв. русское войско обычно насчитывало 15–50, редко 100–150 тыс. человек. До III в. до н. э. римское войско обычно насчитывало 10–40, редко 60–80 тыс. человек…

В 30–70 гг. XVI в. при ведении боевых действий, особенно при осаде и штурме городов и крепостей, русские широко используют «гуляй-города» – штурмовые башни, подвижные укрепления из деревянных щитов с прорезанными в них бойницами и аналогичные им штурмовые и полевые сооружения, передвигаемые в сторону противника летом на катках и колесах, зимой – на полозьях. Римляне при ведении аналогичных боевых действий тоже применяли штурмовые башни, штурмовые сооружения, «черепахи» и т. п. Штурмовые башни – гелеполи – достигали в высоту 30–40 и более метров и передвигались, как правило, на катках; наиболее широко применялись во II в. дон. э.

Создание постоянной римской армии, начатое при консульстве Мария в 107 г. до н. э., было завершено императором Гаем Юлием Цезарем Октавианом Августом, внучатым племянником Гая Юлия Цезаря, который довел численность армии Римской империи до 25 легионов. Иван Грозный в 1550 г. создает постоянное стрелецкое войско – 6 полков по 500 человек, а в 1565 г. – «опричное войско», первоначально насчитывающее около 6 тыс. человек. Петр I создает регулярную русскую армию и флот. Во второй половине XVIII в. численность войск Российской империи достигала 400–500 тыс. человек, к июню 1812 г. – 600 тыс. человек. К середине первой мировой войны Российская империя имела 13 полевых армий (каждая полевая армия насчитывала 220–250 тыс. человек). Семнадцатью столетиями ранее численность войск Римской империи доходила до 300–350 тыс. человек и более.

В 1550 г. в стрелецком войске появились воинские звания: стрелец, десятник, пятидесятник, сотник, полуголова, стрелецкий голова. «Семнадцативековой дистанцией» ранее в римском войске тоже появились воинские звания: декурион, центурион и т. д.

С XVI в. в русском войске выделялись специальные отряды для постройки дорог и мостов. «Семнадцативековой дистанцией» ранее в римском войске тоже начали использовать специальные отряды для постройки дорог и мостов.

С начала XVII в. стрелецкие полки (стрелецкое войско уже насчитывало 25–30 тыс. человек) имели однотипное обмундирование и различались между собой по цвету кафтанов, воротников, петлиц, подбоя, сапог и верха шапок. «Семнадцативековой дистанцией» ранее в Древнем Риме были установлены для легионов единообразные предметы одежды, доспехи, вооружение, а различались легионы между собой по цвету перьев на шлемах.

«Семнадцативековая дистанция не отменила… общности» между комплексами следующих событий. С одной стороны – дворцовый переворот, совершенный гвардией 28 июня 1762 г., «Колиивщина», восстания, движения, волнения и бунты казаков и солдат, инородцев, крестьян, дворовых и «работных» людей, ремесленников и прочей «черни» в губерниях, городах, на заводах и мануфактурах, восстание яицких казаков в 1772 г., крестьянская война 1773–1775 гг. под предводительством Е. И. Пугачева, называвшего себя Петром III, и отношение к этим и многим другим событиям А. С. Пушкина («История Пугачева», «Капитанская дочка», «Дубровский»). С другой стороны – подготавливаемый знатнейшими римскими патрициями государственный переворот, появление в Италии самозванца, называвшего себя «младшим из внуков Августа – Агриппой Постума», восстания в паннонских и в германских легионах, восстание населения Африки в 17–24 гг., возглавляемое Такфаринатом, восстания в Галлии и Фракии в 21 г., попытка бывшего преторианского воина поднять восстание в 24 г. на юге Италии среди рабов, пасших стада на горных пастбищах, что вызвало в Риме панику. «Рим, – отмечал К. Тацит, – объят был трепетом из страха перед постоянно возрастающим множеством рабов…».

По мере расширения границ Российской империи в XVIII–XIX вв. возникает система пограничных укрепленных линий, состоящих из крепостей и укрепленных городов, между которыми создавались полевые укрепления обычно в виде земляного вала иногда с деревянным тыном наверху и рва. В I–II вв. по государственной границе Римской империи была создана система оборонительных сооружений: построены сильные крепости, от одной крепости до другой были вырыты глубокие рвы, насыпаны валы (на отдельных участках возведены каменные стены), поставлены частоколы из заостренных вверху бревен. На валах строили дозорные башни, в которых располагались сторожевые посты, наблюдавшие за местностью…

Еще во времена Пунических войн римляне для выведения из строя боевых слонов карфагенян применяли металлические ежи, наступая на которые слоны поражали ноги и не могли продолжать участие в сражении. В Троице-Сергиевой лавре в числе многочисленных экспонатов внимание посетителей привлекают металлические колючки-ежи, называемые их современниками «чесноком» или «русским чесноком», который применяли против преследовавшей конницы, сбрасывали со стен осажденной крепости и т. п.

С VI в. до н. э. в Риме строятся канализационные каналы (так, например, канал «клоака максима», частично используемый в современной канализации). Проходит «семнадцативековая дистанция», и в Новгороде, Москве и других городах начинают строить подземные каналы для отведения загрязненных вод. Значительное применение канализационные каналы получили в Российской империи лишь в начале XIX в. (в дореволюционной России канализация имелась в 18 наиболее крупных городах). В наиболее крупных городах Римской империи тоже имелись канализационные каналы…

В 379–352 гг. до н. э. в Риме была создана каменная крепостная, так называемая Сервиева, стена. Дмитрий Донской построил в Москве белокаменный Кремль.

В 1485–1495 гг. вокруг Московского Кремля были построены новые кирпичные стены и башни (подобные древнеримским цитаделям), существующие и теперь.

Карп – одомашненная форма сазана. В Россию попал XVII в. из Германии или Польши. В СССР разводится в специальных прудах. Карп неплохо переносит осушение. Легко перевозится во влажной упаковке, зимой – в снегу. Крупный знаток наших рыб Л. П. Сабанеев рекомендовал при перевозке класть карпов во влажную траву и засовывать за жаберные крышки по небольшому ломтику яблока. Так рыбы могут выживать в течение нескольких суток, чего даже в дотехническую эпоху было достаточно для перевозки на сотни километров. В Древнем Риме, например, доставляли эту рыбу с Дуная, а позже стали разводить в специальных прудах.

Теплицы нашли распространение в Древнем Риме с I в. до н. э. В Российском государстве первые теплицы появились в 70-х гг. XVII в.

С XVII в. в Москве строят через Москву-реку и ее притоки арочные каменные мосты. Со II в. до н. э. в Риме сооружаются через Тибр арочные каменные мосты.

Первое законодательное упоминание о политической ссылке в Российском государстве относится к 1582 г. «Семнадцативековой дистанцией» ранее в Римской республике появились первые политические ссыльные.

В 60-х гг. II в. до н. э. в Риме возникли грамматические школы с преподаванием латинской грамматики, римской литературы и греческого языка. К середине I в. до н. э. в Риме насчитывалось около двух десятков грамматических школ, которые получили распространение также в Италии и провинциях. В XVII в. В Москве и других городах (главным образом при монастырях) создаются грамматические школы, в которых изучают греческую и латинскую грамматику и античную литературу, а в 1687 г. в Москве открывается Славяно-греко-латинская академия.

Изобретение в I в. до н. э. способа свободного выдувания стекла с помощью стеклодувной трубки, а также повышение температуры его варки дали древнеримским мастерам возможность получать тонкостенные (иногда двуслойные) более прозрачные и однородные по массе изделия относительно крупных размеров. Стало возможным создавать простые, доступные всем предметы обихода, например, посуду, украшения и т. д. Прерванное татаро-монгольским нашествием производство художественного стекла возродилось в Российском государстве лишь в XVII в.: в 1635 г. был основан первый стекольный завод.

Термин «профессор» (от лат. professor – преподаватель, учитель) впервые стал употребляться в Римской республике в середине I в. до н. э. (профессорами тогда называли учителей грамматических и риторских школ, учителей-наставников и др.).

Проходит «семнадцативековая дистанция», и в учебных заведениях Российского государства появляется термин «профессор» не только как символ высокой научной квалификации, но и как звание преподавателя высшего учебного заведения.

В I в. в Риме и больших городах Римской империи появились грамматические школы для девочек из высших сословий. В 1764 г. в Петербурге открывается «Воспитательное общество благородных девиц» (впоследствии Смольный институт), в 1798 г. – Екатерининский институт. Открывается Екатерининский институт и в Москве (1802 г.), и в Харькове (1811 г.), и в некоторых других губернских городах. В 1869 г. в Петербурге и в Москве, а затем и в других больших городах возникают высшие женские курсы.

Со II в. в учебных заведениях Римской империи появились группы правоведов, занимавшихся только обучением лиц, желавших специализироваться в данной области. Эти юристы-профессора согласовывали свое преподавание друг с другом и постепенно образовали более или менее устойчивые группы, получившие название «кафедр» права. По такому же типу оформляются кафедры риторики и философии, затем медицины и архитектуры. По такому же типу оформляются кафедры высших учебных заведений Российской империи.

В период расцвета Римской империи утверждается несколько высших школ: Атенеум – высшая школа в Риме по образцу Афинской высшей школы, высшая юридическая школа в Бейруте, высшая Константинопольская школа и другие. Во II в. получила дальнейшее развитие высшая школа в Афинах, собиравшая студентов из разных частей империи. Студенты организовывались в «хоры» – землячества. На почве соперничества между землячествами и материальных невзгод возникали студенческие беспорядки, в которых участвовали и городские низы. Проходит «семнадцативековая дистанция», и в Российской империи ведется обучение студентов в десятках, а в СССР – сотнях высших и средних специальных учебных заведений. Со второй половины XIX в. студенчество объединяется (организовывается) в землячества. Остро реагируя на социальную, политическую, материальную, правовую несправедливость, студенчество активно включается в революционное движение, приобщая к нему и широкие слои народных масс… Обучающиеся в вузах СССР студенты из других стран организовываются в землячества.

Со времен императора Александра Севера студентам, слушающим лекции на кафедрах права, медицины и др., если они материально не обеспечены, начинают выплачиваться стипендии. Проходит «семнадцативековая дистанция», и в СССР студентам выплачиваются стипендии…

Самовар, появившийся в Российской империи в 1740-х гг., имел древнеримский «прототип» – автепс.

Римлянами почитались добродетели – Мужество, Справедливость, Снисходительность, Щедрость. На знаменах и оружии русской армии XVIII в. можно прочесть: Мужество, Справедливость, Щедрость, Добродетель, Благодать, Милосердие, Истина, Вера, Надежда и т. д. (Зачастую надписи делались на латыни).

Император Август создал преторианскую (дворцовую) гвардию, состоящую из 9 отборных когорт по 1000 воинов в каждой. Преторианской гвардии, которая размещалась в Риме и других городах Италии, были предоставлены Табелью о рангах большие по сравнению с легионерами преимущества. В России гвардия была создана Петром I в 1687 г. из потешных войск в составе Преображенского и Семеновского полков, официально получивших звание гвардейских в 1700 г. В 1716 г. Петр I для воспитанников старших рот школы математических и навигационных наук при направлении их на практику установил звание гардемарин – морская гвардия. По Табели о рангах 1722 г. офицеры гвардии получили старшинство в 2 чина перед армейскими офицерами. Примечательно, что в разговорной речи XVIII в. гвардейцев императрицы Анны Ивановны часто называли преторианцами…

Император Септимий Север распустил старую преторианскую гвардию и вместо нее создал новую, комплектовавшуюся главным образом из солдат провинциальных легионов… 1 сентября 1941 г. родилась Советская гвардия…

Император Август, по его словам, принял Рим глиняным и оставил его мраморным. Петербург строился и в изобилии украшался мрамором.

В XVIII–XIX вв. (до 1881 г.) русскими войсками применялось каре. Воины Древнего Рима строились против конницы в своего рода каре с обозом в центре (obvis).

В русской армии (особенно это характерно для XVIII в.) было распространено награждать нижние чины (главным образом – рядовой состав), отличившиеся в сражениях, медалями-монетами. Обычно награждали серебряными рублями с пробитым в каждом из них отверстием (или солдаты сами пробивали в «наградных» рублях отверстия), через которое пропускался шнурок или лента для ношения награды на шее. Высшие чины награждали медальонами, цепочками и обручами на шее, украшениями, носившимися на мундире, головном уборе или оружии, награждали оружием. У римлян тоже было в обычае награждать нижние чины медалями-монетами, высшие чины – медальонами, цепочками и обручами на шее и другими украшениями.

Царь Иудеи Ирод I Великий, мнительный и властолюбивый, беспощадно уничтожавший всех, в ком видел своих соперников, даже членов своей семьи. Библией ему приписывается повеление уничтожать всех младенцев при известии о рождении Христа («избиение младенцев»). Все это сделало имя Ирода нарицательным для обозначения злодея. С XVII в. религиозная пьеса «Царь Ирод» пользовалась большой популярностью в представлениях батлейки – белорусского народного кукольного театра (от Betleem – польское название Вифлеема – места рождения Христа)… Если Екатерина II произносила слово «Ирод», то приближенные знали: речь идет о прусском короле Фридрихе II Великом.

Меценат Гай Цильний оказывал покровительство и защиту Горацию, Вергилию, Проперцию и другим. Проходит «семнадцативековая дистанция», и имя Мецената как покровителя деятелей науки и искусства стало нарицательным.

Историки и сейчас не могут объяснить, почему многие русские дворяне (особенно это характерно для второй половины XVIII в. – первой половины XIX в.) вдруг «захотели мнить себя в Древнем Риме не только душой, но и телом». Для этого они обучали своих слуг латинскому языку и заставляли их говорить только на нем, одевали их в одежды, аналогичные древнеримским, в театрах ставили спектакли, балеты на древнеримские и мифологические сюжеты.

В I в. в Римской империи возникает новый тип монеты с изображением императора внутри круговой надписи. Выполненные в невысоком рельефе профильные погрудные портреты императоров отличаются строгим отбором наиболее существенных портретных черт и тщательностью моделировки форм, не уступают по художественным качествам произведениям римской круглой скульптуры. Подобное происходит в монетном и медальерном деле, круглой скульптуре Российской империи. Кроме того, использование благородных металлов (золота) в ювелирном и монетном деле в Римской империи приходится на I–V вв., в Российской империи – на XVIII–XIX вв. С екатерининских времен государство ведет борьбу с фальшивомонетчиками… В Римской империи, особенно со II в., активизируют свою деятельность фальшивомонетчики. Во II–III вв. на государственной службе находятся аргироскопы – проверяльщики, «дегустаторы» золота.

Промежуток в «семнадцативековую дистанцию» разделяет

создание публичных библиотек в Петербурге, Москве и других городах Российской империи – с одной стороны, Риме и в городах Римской империи – с другой стороны.

«Семнадцативековая дистанция» укладывается и между основными этапами эволюции глиптики. Так, и в Римской, и в Российской империях геммы, в том числе и портретные, ценили и собирали как произведения искусства и предметы роскоши, причем широко было распространено делать с инталий и камей слепки и отливки, используя стеклянные пасты аналогичного состава.

В Российской империи впервые сведения о торфе и его использовании появились в XVIII в. в трудах М. В. Ломоносова, И. Г. Лемана, В. Ф. Зуева, В. М. Северигина и др. В Римской империи впервые сведения о торфе как «горючей земле» для нагревания пищи восходят к 46 г. и встречаются у Плиния Старшего.

Во II в. в Римской империи сложился архитектурный тип батального рельефа. Проходит семнадцать столетий, и тип батального рельефа возрождается в Российской империи.

В Александровском саду в Москве находится грот, построенный в 1820–1822 гг. по проекту архитектора О. И. Бове. Гроты были широко распространены в русской садово-парковой архитектуре в XVIII–XIX вв. Прообразами гротов можно считать построенные «семнадцативековыми дистанциями» ранее древнеримские нимфеи в виде архитектурно обработанных стен с нишами и фонтанами.

Со времен Римской империи залив Атлантического океана у юго-западного берега Британии называют Бристольским заливом (ширина у входа 126 км., вдается на сушу на 230 км., глубина до 50 м.). Со времен Российской империи залив Берингова моря у юго-западного берега Аляски тоже называют Бристольским заливом (ширина у входа около 480 км., вдается на сушу на 400 км., глубина до 84 м.).

«Семнадцативековая дистанция» укладывается между датами основания римлянами и русскими одноименных городов. Так, например, императором Траяном в 102 г. заложен город Никополь (в Нижней Мезии). В 1782 г. село Никитине (в Новороссийской губернии) было переименовано в город Никополь.

В древнеримских городах с I в. до н. э. появился обычай на стенах домов делать надписи, извещавшие жителей о театральных и цирковых представлениях, гладиаторских боях, скачках. Проходит «семнадцативековая дистанция», и в городах Российской империи появляются афиши, затем рекламные, информационные и другие объявления.

Со II в. в древнеримских театрах пронумеровывают места для зрителей. Проходит «семнадцативековая дистанция». В театрах, цирках, кинотеатрах Российской империи тоже пронумеровывают места.

В XIX в. во многих городах Российской империи появились кафе. «Семнадцативековой дистанцией» ранее во многих городах Римской империи появились пиццерии.

Драматурги и художники, литераторы и поэты, композиторы и скульпторы Российской империи в своем творчестве часто обращаются к тем же историческим, мифологическим, религиозным и т. д. событиям и сюжетам, которые мы находим в истории, искусстве и литературе «семнадцативековой дистанцией» ранее в римской империи. Так, К. П. Брюловым на сюжеты античной мифологии написаны картины «Встреча Аполлона и Дианы», «Сатурн и Нептун на Олимпе». При работе над картиной «Последний день Помпеи» стремление к психологической достоверности подтолкнуло автора к глубокому изучению археологических и документальных материалов. Примечательно, что раскопки Помпей, погребенных в августе 79 г. под 5-9-тиметровым слоем пепла и пемзы на семнадцать столетий, начались в середине XVIII в. Были извержения Везувия и землетрясения и ранее. Так, например, после землетрясения 5 февраля 63 г. было проведено специальное заседание римского сената, на котором решался вопрос: стоит ли восстанавливать Помпеи, значительно пострадавшие во время землетрясения. Извержения Везувия повторялись в 202, 472, 512 гг. «Проспав тысячелетним сном», Везувий пробудился: наиболее сильные извержения произошли в 1631, 1794, 1822, 1872, 1906 и 1944 гг. (Даже между извержениями укладывается «семнадцативековая дистанция»).

…Во многом аналогичны интерьеры административных, общественных, жилых помещений. Одни и те же прически украшают, головки представительниц прекрасного пола. Особенно это характерно для России второй половины XVIII в. – первой половины XIX в. и Рима вв.

В I–IV вв. в Римской империи главенствующим типом архитектурного памятного монумента является триумфальная арка, а надгробия, в республиканскую эпоху достаточно скромные, превращаются в крупные, подчас грандиозные сооружения. Минуют семнадцать столетий – и Россия переживает нечто подобное: триумфальные арки и ворота Петербурга и Москвы, мраморные, бронзовые, латунные надгробия Александро-Невской лавры, Новодевичьего кладбища, Донского монастыря.

Рельефы на триумфальных арках и колоннах (живопись и скульптура) прославляют победы римских и российских императоров, их добродетели, военные подвиги, причем российские императоры, их фавориты и полководцы зачастую изображаются в древнеримских одеждах, вооружении и снаряжении, подобно римским героям простирают правую руку…

В Римской империи была распространена военно-голубиная почта. В Российской империи в конце XIX – начале XX вв. для поддержания связи с осажденными крепостями, для передачи донесений от разведки на флоте и т. п. тоже применялась военно-голубиная почта.

В Римской империи, особенно со II в., рабовладельцы-землевладельцы переводят на оброк часть своих рабов, предоставляют им певулий. Развилась система колоната. Со времен императора Августа развитие получает вольноотпущенничество. По прошествии «семнадцативековой дистанции» российские помещики переводят своих крестьян на оброк, развитие получает вольноотпущенничество, а в результате отмены крепостного права в 1861 г. было освобождено 22,5 млн. помещичьих крестьян.

В Римской империи мужчины брили бороды до той поры, пока император Адриан не ввел ее снова в моду. Проходит «семнадцативековая дистанция» – и в России императоры, военачальники, чиновники, купцы снова носят бороды.

Со II в. и с XIX в. в литературную жизнь втягиваются обширные римские и российские провинции.

Мы обустраиваем города, живем в квартирах со всеми удобствами. Почти в 100 городах Римской империи были построены водопроводы и канализация, а древнеримские «сантехники» могли не только «подвести водопровод», но и могли, используя вентили, краны, смесители, оборудовать ванные комнаты, куда по водопроводным трубам подавалась как холодная, так и горя-чая вода. Со II в. в Римской империи широко применяется обогрев терм горячим воздухом, подаваемым по трубам. Проходит «семнадцативековая дистанция», и паровое отопление находит широкое применение для обогрева наших зданий.

Инженеры Российской империи достигли определенных успехов в разработке конструкций легких, экономичных перекрытий. Еще в XIX в. для промышленной выставки в Нижнем Новгороде академик В. Г. Шухов построил павильон «с облегченной крышей без опор», представляющую собой натянутую стальную мембрану. Подобные идеи нашли распространение и в наше время. Например, дворец спорта «Юбилейный» в Ленинграде накрыт стальной крышей-мембраной без опор. В Римской империи арену Колизея укрывали от солнца и дождя «крышей-мембраной» – тентом из парусины, укрепленным по периметру Колизея.

В городах Римской империи имелись театры и булевтерии, библиотеки и одеоны, рынки (крытые и открытые, т. е. без крыш) мясные, овощные, суконные, магазины, термы, пиццерии, кабаки, пекарни, лавки, больницы, мануфактуры, бассейны, ипподромы, палестры, гимназии, всевозможные школы и училища, цирки, в которых в перерывах между заездами колесниц выступали акробаты, жонглеры, эквилибристы, дрессировщики и дикие редкие звери, комики и другие артисты.

У русских есть традиция: не говорить плохо об умерших. Эта традиция существовала и у древних римлян.

«Ave rara» – редкая птица – так древние римляне называли людей, на других не похожих. Что-то вроде «белой вороны»…

Красный цвет испокон веков был любимым на Руси и в Древнем Риме.

У русских есть пословица: лук – от семи недуг. В древнеримской армии лук заставляли есть каждый день – для бодрости.

Борщ, колбаса – это не только национальные блюда славянских народов нашей Родины, но и древнеримские национальные блюда.

Мороженое любят и взрослые, и дети. Многие рецепты мороженого созданы давно. Так, например, рецепт земляничного мороженого приводится в оригинальной книге «Старинная русская хозяйка, ключница и стряпуха», изданной в Петербурге в 1794 г. Были замороженные напитки (фруктовые соки, молоко и т. п.) и в Римской империи. Так, например, Сенека (воспитатель Нерона) упрекал своих сограждан в чрезмерном увлечении замороженными фруктовыми напитками. После гибели Римской империи о мороженом надолго забыли.

Во II в. в Римской империи было много больших городов с населением по нескольку сотен тысяч человек, а в Риме еще больше – 1–2 миллиона жителей. Проходит «семнадцативековая дистанция», и у нас появляется много городов по численности населения превышающих большие города Римской империи и сам Рим в том числе.

Военно-морской флот Российской империи состоял из Балтийского и Черноморского флотов и 2–5 флотилий. В Римской империи при императоре Августе было создано два сильных флота с легионом солдат в каждом, дислоцировавшихся в Мисене и в Равенне. На Дунае, Сене, Рейне и т. д. действовали флотилии.

Что представлял собой Российский военно-морской флот? Мы сразу вспоминаем корабли, ощетинившиеся жерлами пушек; вспоминаем линкоры с установленными на палубах десятками тяжелых орудий. С 1861 г. широко развернулось строительство броненосного флота. Во второй половине 60-х гг. XIX в. появились первые башенные броненосцы, в которых увеличен угол обстрела и улучшена защита орудий главного калибра. В древнеримском военно-морском флоте на тяжелые многопалубные корабли устанавливалась броня против таранов, а носы кораблей были снабжены таранами, окованными медной броней. При ведении боя древнеримским флотом широко применялись метательные машины, обшитые железом снаряды с абордажными якорями, зажигательные копья с пропитанной горючей смесью паклей, «вороны», «огнеметы» и т. д. На верхних палубах устанавливались двух-трехэтажные осадные башни (как стационарные, так и на колесиках – для маневра во время боя), в которых укрывались воины с метательным оружием. Инженеры постоянно работали над улучшением системы жизнеобеспечения. В период империи римские корабли располагали поршневыми помпами и насосами для откачивания воды, противопожарными трубами Ктесибия. Крупные корабли несли на палубе шлюпку в дополнение к той, что, как правило, сопровождала корабли, привязанная на длинном канате к корме.

Первые пассажирские лифты в России были построены в середине XVIII в. (Царское Село, усадьба Кусково)… В 1988 г. были найдены доказательства, подтверждающие письменные источники I в., в которых сообщалось, что Нерон поднимался с этажа на этаж в специальном лифте, приводимом в движение с помощью блоков и тросов… В период Римской империи находят распространение винтовой пресс, токарный станок, хирургические инструменты, кран (со ступенчатым приводом, канатным поворотным устройством и полиспастом), поднимающий и передвигающий глыбы весом до 5 тонн. Столяры, мебельщики, строители использовали различный столярно-плотницкий инструмент, в том числе стальные пилы с различной формой зубьев и толщиной полотна в зависимости от назначения инструмента. На окраинах переселенных городов строились 5-6-этажные дома. В середине I в. число пожарных в Риме увеличено до 7000 человек. В сельском хозяйстве нашли распространение сложный плуг с отвалом, молотилка, различный садово-огородный инвентарь, в Колизее установлен эскалатор со ступенчатым приводом.

Братья-хирурги Косьма и Домиан в начале 11 в. пересаживали органы от одного человека к другому. Картина знаменитого художника Франческо Пезеллино, выставленная в Лувре, изображает Косьму и Домиана у постели пациента – белого мужчины с черной ногой. Не сохранилось сведений о том, как закончилась данная и подобные операции. Скорей всего операции не имели успеха, в противном случае братья-хирурги не были бы обезглавлены по приказу императора Траяна… Научная трансплантология развивается с начала XIX в. Важную роль сыграли исследования Н. И. Пирогова, Ю. К. Шимановского. Дальнейшее развитие трансплантологии в Российской империи связано с работами Н. Штрауха, Н. Фейгина, В. Антоневича, К. М. Сапежко и мн. др.

Клавдий Гален – римский врач и естествоиспытатель, классик античной медицины – в опытах с перерезкой на разных уровнях мозга свиней показал значение функций корешков спинного мозга: чувствительных задних и двигательных передних… В XIX в. эти опыты были повторены и описаны рядом ученых.

Соран Эфесский и Клавдий Гален разработали и осуществили поворот плода за ножку, применяемый с незначительными изменениями в современной акушерской практике.

«Семнадцативековая дистанция» укладывается между многими другими комплексами событий периодов расцвета Римской и Российской империй. Так, например, в I–II вв. в Риме и других больших городах империи строили водопроводы, имеющие небольшие, но ровные уклоны вниз к городам. Для этого, как правило, разыскивались источники на возвышенностях или в горах. Чтобы создать ровный уклон, на высоких местах прокладывали трубы в земле, а на низких – строили виадуки. По трубам и широким желобам вода сама текла в город. Подобные инженерные идеи получили реализацию и в Российской империи, например, водопровод из Мытищ в Москву.

Сооружение фонтанов, крытых рынков, ростральных колонн, массовое строительство казарм, использование кирпича и бетона при строительстве – эти процессы с разницей в «семнадцативековые дистанции» принадлежат истории обеих империй…

Для поражения живой силы и разрушения оборонительных сооружений противника и римляне, и русские широко использовали метательное оружие. Древнеримские воины применяли дротики, пращи, баллисты, баробаллисты, луки, с V в. до н. э. – пилумы, и с конца V в. до н. э. – катапульты. Древнерусские воины применяли луки, саадаки, сулицы. В X–XV вв. на Руси применялись метательные машины, которые назывались самострелами, пороками и пускичами. С появлением на Руси огнестрельного оружия (1382 г.) значение метательного оружия стало падать. Примечательно, что с III в. до н. э. в римских баллистах и баробаллистах в качестве метательных снарядов распространение получили свинцовые ядра. Проходит «семнадцативековая дистанция», и свинцовые ядра получают распространение в русской артиллерии. Так, например, фальконеты с середины XVI в. до начала XIX в. стреляли преимущественно свинцовыми ядрами…

По преданию, Рим был основан в 753 (или 754) г. до н. э. По археологическим данным, Рим возник приблизительно в X–IX вв. до н. э. Ранее всего был заселен Палатинский холм, находящийся у брода через реку Тибр. Затем появились поселения и на других холмах (Капитолии, Авентине, Эсквилине, Виминале, Квиринале и Целии). Самое раннее дошедшее до нас летописное упоминание о Москве относится к 1147 г. По археологическим данным, уже в XI в. на берегу Москвы-реки (на месте современного кинотеатра «Зарядье») была оборудована пристань для судов (а пристани для судов в Древней Руси строились, как правило, в больших населенных пунктах), на территории Кремля была обнаружена деревянная мостовая, построенная в XI в. Считается, что Москва начинала расстраиваться с Боровицкого холма, находящегося у брода через Москву-реку (с давних времен этот брод назывался Ближним, в отличие от Дальнего, который находился в районе Крымского моста). Археологические данные также дают информацию и о том, что уже в XI–XII вв. на территории современной Москвы находились деревни вятичей. Примечательно, что и римляне, и москвичи считают, что их город расположен на семи холмах. И Рим, и Москва развивались за счет наращивания застроечных структур по кольцевому принципу.

С переносом Петром I столицы в Петербург, Петербург становится преемником Рима в большей степени, чем Москва. Именно в Петербурге появились Марсово поле, Александровская колонна, Исаакиевский собор…

«Семнадцативековая дистанция» укладывается между многими другими аналогичными сооружениями в Петербурге и Риме периода империй, например, между периодами строительства арочных мостов на быках через Неву и Тибр.

В V в. до н. э. – III в. н. э. римляне провели комплексы мероприятий по осушению земель в окрестностях Рима. Такие же работы проводятся в Петербурге и его окрестностях. Даже пригороды Петербурга выполняли функции, аналогичные тем, которые возлагались «семнадцативековыми дистанциями» ранее на пригороды-Рима. Так, например, в 1703 г. на острове Котлин, находящемся в 27 км. на запад от Петербурга, был заложен Кроншлот (Кронштадт) – военно-морская крепость-порт. Семнадцатью столетиями ранее в дельте Тибра примерно в 25 км. от Рима интенсивно стал разрастаться город Остия – торговая гавань и военный порт Рима.

Примечательно, что Кронштадт часто называют Петербургом (Ленинградом) в миниатюре. В Кронштадте имеются Летний сад, Обводный канал, гостиный двор, памятник Петру I… Во времена Римской империи Остию тоже называли Римом в миниатюре. В Остии строили подобные римским храмы, термы, 5-6-этажные инсулы, пиццерии…

Петербург (Ленинград) и его пригороды пережили десятка крупных наводнений. Катастрофический характер наводнения носили 7 ноября 1824 г. (подъем воды выше ординара на 3,75 м) и 23 сентября 1924 г. (подъем воды выше ординара на 3,69 м.). В момент наводнения 1924 г. было затоплено около 70 квадратных километров территории города… «Семнадцативековой дистанцией» ранее Рим и его пригороды также много раз заливало водой. Так, например, в 9 г. чрезвычайно высоко поднялась вода в реке Тибр. Рим залило водой. Люди разъезжали по улицам города в лодках. Подобное явление повторилось в I в. еще 6 раз: в 15, 36, 51, 69, 70, 97 гг. Для Остии же последствия наводнений оказывались настолько катастрофическими, что жители в IV в. были вынуждены бросить обживаемые столетиями кварталы и поселиться на более высоких местах.

С переносом столицы из Петрограда в Москву, Москва снова становится преемником Древнего Рима в большей степени, чем Ленинград.