Приключения, Фантастика № 2 (1998)

Серафина остановилась на дороге и снова, уже в который раз, огляделась. Куда же она попала? Аоки сказал – это здесь. Но почему она не узнает ничего вокруг? Конечно, она знала, Аоки объяснял ей, что время не стоит на месте, неумолимо движется вперед, и здесь, на Земле, возможно, прошло уже много лет. Она, Серафина, не очень в этом разбиралась, да и не пыталась разобраться. Одно – обрадовало – раз прошло так много времени, значит давно вымерли все ее враги и преследователи, и она спокойно и безопасно сможет навестить родные места.

Приземлилась Серафина не очень удачно. Снаряд завалился набок и незадачливая пассажирка изрядно помяла себе бока, а, выбравшись наружу, упала в мусорную кучу. И, оглядевшись, обнаружила себя на свалке. Некоторое время она лежала вверх тормашками, морщась от невыразимого мерзкого запаха и переживая первый острый приступ разочарования. И вдруг увидела в нескольких сантиметрах от собственного носа длинную усатую морду какого-то зверя, высунувшегося из мусора над самой ее головой. Крыса!

– Кыш! Кыш! – замотала головой Серафина.

Огромная толстая крыса шарахнулась ей на макушку, оттуда – на грудь, мазнув по лицу холодным ребристым хвостом. Неизвестно, кто удирал быстрее – гостья или хозяйка свалки. Опомнилась Серафина лишь на шоссе, ежели так можно было назвать эту неровную ухабистую дорогу. Тут она вспомнила, что впопыхах, убегая, оставила в снаряде оружие. Впрочем, это чепуха. Ни оружие, ни сам снаряд больше ей не понадобятся. Ровно через месяц ее заберут отсюда, с этого же места. Если она захочет, конечно.

Серафина уже знала, что непременно вернется. Никогда и ни за какие блага мира не покинет она друзей, пусть даже впереди ее ждут вечные скитания в мертвом межзвездном пространстве. Зачем ей оружие, если она почти у себя дома. Нужно только добраться до города, который смутно вырисовывался в сизой утренней дымке.

Впрочем, что там город, Серафина могла бы догадаться и не зная наверняка, так как над городом в небе висела плотная черная пелена – дым многочисленных заводов и фабрик, трубы которых в бесчисленном множестве вырисовывались на этом мрачном и зловещем фоне.

Серафина перекинула через плечо сумку с кое-какими необходимыми вещами и зашагала быстрее. На душе у нее было далеко уже не так легко и приятно, как вначале. Судя по теплому, пахнущему чем-то резким и ядовитым воздуху (Серафина решила, что воняет со свалки), стояла где-то примерно середина июня. Но почему же тогда не видно зеленой травы, лесов, уютных пригородных домиков? Почему тогда и слева, и справа от шоссе насколько хватал глаз расстилается безжизненная холмистая пустошь, покрытая хламом и мусором, да лишь кое-где чахлыми кустиками без листьев. Чего только не было здесь, по обочинам дороги! Ржавые остовы допотопных автомобилей, пустые бочки, ящики, коробки. Легкий утренний ветерок гонял туда-сюда бесчисленные бумажки и еще какой-то ни на что не похожий мусор. Удивленная Серафина взглянула на небо и не увидела его. Оно было затянуто сероватой дымной завесой, сквозь которую едва пробивались первые лучи солнца.

Серафина прибавила шагу. Она шла и мысленно прикидывала, сколько лет могло пройти здесь, на Земле, если в ее родном городе все так неузнаваемо изменилось. Поэтому она и спешила так, торопясь скорее все узнать.

Город поразил ее еще больше. Он оказался совсем не таким, каким она его оставила. Город только что начал просыпаться. Серафина с трудом пробиралась по заваленным мусором улицам, пока, наконец, не забрезжило что-то знакомое. Вот она, центральная площадь. Раньше посреди ее возвышалось великолепное белое здание – Дом Советов. Здесь же, у входа, стоял величественный чугунный памятник вождю.

Монумент исчез, мраморный постамент искрошился и осыпался, став похожим на бесформенный булыжник. Ступени, ведущие к центральному входу, пострадали еще больше, по ним нельзя было подняться, не споткнувшись, а само здание пришло в полную негодность. Окна его оказались почему-то забранными решетками. Что здесь теперь – склад, тюрьма или дом умалишенных?

Серафина оглянулась в поисках случайного прохожего, желая тут же, на месте, прояснить ситуацию. Ей удалось заметить несколько одиноких фигур, спешащих через площадь. Дождавшись, пока люди поравняются с нею, она подняла глаза и открыла было рот для вопроса, но приготовленные слова так и повисли у нее на кончике языка, и она застыла с «разинутой варежкой». Боже! Конечно, она предполагала, что люди могут измениться за прошедшее время, настанут другие порядки, другая мода, наконец. Но чтобы так… настолько…

Мимо нее прошествовало нечто толстое, бесформенное, с головой подобно груше – похожее на карикатуру обывателя. Жирные щеки прохожего складками свисали на плечи, верхняя часть головы была почему-то маленькой и узкой, как будто вдруг у людей сразу стало меньше мозгов. По одежде трудно оказалось определить, мужчина это или женщина. «Чудовище какое-то. Да ну его!» – подумала Серафина и стала искать дальше.

Людей становилось все больше, они наводняли площадь и целеустремленно куда-то торопились. И с ужасом она убедилась, что первый встреченный ей прохожий ни как не исключение, а скорее правило. Народ разделился на два типа – толстые и тонкие. Казалось, одних кормят на убой, а другие сидят на хлебе и воде. На лицах хозяев гостья не уловила ни единого проблеска живой мысли – все они сосредоточенно мчались к какой-то невидимой цели, словно торопились на пожар.

И Серафина решила ничего не спрашивать, просто пойти за ними и посмотреть, что будет дальше.

Между тем на проспекте стали открываться магазины. Что это магазины, она догадалась по широким витринам с выставленными там продуктами. Люди заходили туда и по старинке толпились в очереди, а через некоторое время появлялись с полными сумками. Серафина немного подумала и тоже вошла. Тотчас же ее прямо-таки оглушили шум, гам и едкая вонь, она поскользнулась на грязном полу и едва не упала. С трудом лавируя между людьми, она подошла к прилавку, чтобы посмотреть, чем торгуют продавцы и чем расплачиваются покупатели. На витринах она не увидела ничего особенного – мясо, колбаса, консервы… вот только у мяса был довольно интересный вид, не похожий ни на свинину, ни на говядину, ни даже на конину. Оно вызвало в мозгу Серафины какую-то странную и тревожную ассоциацию, но она никак не могла сообразить, какую и остановиться на нужной мысли.

Покупатели расплачивались маленькими разноцветными талончиками – зелеными, желтыми, синими. Оглушенная Серафина поспешно выбралась из магазина и пошла прочь, тщетно пытаясь отделаться от неприятного, грызущего душу чувства. Вместе с тем она бросала любопытные взгляды по сторонам, с трудом узнавая кое-какие сохранившиеся детали архитектуры зданий, и пытаясь определить, какой год и число сейчас на календаре. Не замечая любопытных взглядов, которыми награждали ее прохожие, она заглядывала в магазины и поражалась происшедшим там переменам. Где бесконечное разнообразие товаров, где все те дорогие и шикарные импортные вещи, которыми были завалены полки? В витринах промтоварных магазинов стопками лежали какие-то серые бесформенные робы. Зато власти, похоже, нашли способ накормить население. Во всяком случае, мяса и колбасы лежало хоть отбавляй. На вид продукты казались нежными и аппетитными. И хотя ее все не покидало то же неприятное чувство, Серафина поняла, что давно уже хочет есть, но как и где пообедать, она просто не представляла. Правда, в кармане у нее лежали таблетки синтезированного белкового препарата. Конечно, она предпочла бы хороший обед из первого, второго и третьего, но ничего не попишешь, пришлось довольствоваться тем, что есть. Все же надежда на приличный обед не покидала ее, и Серафина стала подниматься вверх по проспекту, то и дело спотыкаясь о неровности асфальта. По проезжей части мимо нее проносились автомобили, их становилось все больше. В принципе, их вид и форма не очень изменились, значит прошло не так уж много времени, быть может, век или два… Серафина усмехнулась про себя – век, два… Ну и отсчеты, словно время для нее ничего не значит. Но как изменились люди! Они словно выродились и стали не похожи на людей. Так, какие-то человеческие существа. «Ладно, пусть, сказала себе Серафина, – в остальном разберемся на месте, а там, может, и обед приспеет.» И, отгоняя от себя упрямо лезущие в голову худые мысли, она двинулась дальше, пока не оказалась на том месте, где раньше размещался автовокзал. Здание и сейчас еще стояло на месте. Там, где раньше была Площадь Победы и горел Вечный огонь, как память погибшим воинам, теперь собралась престранная компания. Их было человек – сорок молодых людей – юношей и девушек, и своим странным видом они напоминали панков. На головах их, совершенно голых, как колено, торчали пышные синтетические султаны, разноцветные и яркие, как светофоры, – у кого один, у кого два, а у кого и больше. Одеты они были в неописуемые лохмотья, едва прикрывавшие тело. Нахально торчали голые груди и задницы.

Несколько молодых людей пели, плясали и вертелись волчками в центре широкого круга. А на том самом месте, где раньше горел Вечный Огонь, теперь осталась яма, куда теперь вкопан был столб, на котором висело красное знамя с грубо намалеванной чьей-то рожей, быть может, нового политического лидера. Парни и девушки громко аплодировали пляшущим и тоже подпевали неприятными фальшивыми голосами. Шум стоял невообразимый. Из-за этого шума Серафина не сразу услышала оглушительный вой милицейской сирены.

Круг сразу сломался, плясуны бросились врассыпную. Серафину сбили с ног и чуть не затоптали. Кое-как ей удалось вскочить на ноги, и тут она с ужасом обнаружила, что площадь оцеплена милиционерами в черных мундирах. Большинство плясунов успело скрыться, а в кругу, вопя и воя, метались трое, причем не разобрать было, какого они пола – мужского или женского. Серафина успела только заметить на одном молодом человеке вырезанные сзади квадратом брюки и торчащую в прорезь голую задницу с выкрашенными яркой красной краской ягодицами. Она загляделась, как милиционеры ловили и совали в машину непутевых молодчиков. Один из них никак не давался в руки, милиционер гонялся за ним и колотил резиновой дубинкой по крашеной заднице.

Серафина не удержалась и громко засмеялась – жизнь в городе походила на пародию.

Вдруг она почувствовала, что ее хватают за руки. Она рванулась и шарахнулась прочь, но было уже поздно. Ее поволокли к выкрашенной в ядовито-зеленый цвет милицейской машине.

– Стой, стой, эта вроде не из них!

Серафину снова поставили на ноги.

– Позвольте, я… – начала было она, но ее бесцеремонно перебили.

– Смотри-ка, ну и уродина! – изумился тот, который гонялся за крашеными ягодицами. – На голове, как у заморского льва!

– И верно, грива, – удивленно хохотнул другой и потрогал пленницу рукой.

– Эй, грива, а документы у тебя есть?

– Ясно, нету. Это, верно, из тех, из цыган. А ну, бери ее и на завод.

– Может, в психушку? – засомневался тот, что с дубиной.

– Много чести! Пусть работает, смотри, какая жилистая. А в психушке отдохнут эти задохлики.

И, невзирая на ее вопли и протесты, Серафину на пинках затолкали в машину и захлопнули за нею дверцу.

Ехали совсем не так долго, как ожидала Серафина. Сначала остановились на площади, где раньше был Дом Советов и выволокли «панков». Она угадала правильно, здесь и оказался сумасшедший дом. Видно, много развелось в городе умалишенных, если под лечебницу для них заняли даже бывшее правительственное здание.

Серафину же повезли дальше и, пока везли, она успела подумать о своей незадачливой судьбе и о том, как любят ее всяческие опасности и приключения. Должно быть, на роду ей написано до самой смерти убегать и прятаться, как зайцу от охотника. И вот, не успев возвратиться в родные места, снова угодила в милицию. Ох уж, эта милиция!

Однако, стражи законности сами мечтали поскорее избавиться от задержанной. Они привезли ее в обычную заводскую проходную и сдали с рук на руки вахтеру в длинной черной шинели и с пистолетом на поясе. Похоже, здесь все стражи порядка носили черные мундиры. Неожиданно для себя Серафина успокоилась. Заводская проходная выглядела знакомо и мирно. В конце концов, подумала она, раз так вышло, придется на время подчиниться обстоятельствам и посмотреть, что будет дальше. Между тем, дальше происходило вот что.

Сидящая на вахте толстая старуха в шинели нахлобучила поглубже на грушевидную голову форменную шапочку и сказала неожиданным басом:

– Ну что, явилась – не запылилась? Уж я о тебе начальству доложу, – она стала набирать номер телефона, а сама тем временем бесцеремонно разглядывала Серафину маленькими глазками без ресниц. – А на голове у тебя что за грива? Из сектантов, что ль или из цыган? Вот нацепила так нацепила!

На другом конце провода ответили. Бабка оставила Серафину в покое и длинно принялась объяснять кому-то, что вот, мол, привезли, да здесь она и сидит, и жилистая такая, и здоровая, даже румянец во всю щеку, и шерсть на голове растет. Серафина снова не выдержала и рассмеялась. Старуха-вахтерша положила трубку и посмотрела на нее сердито:

– Вот погоди, поработаешь в цеху, смеяться враз отучишься.

Видя хорошее настроение вахтерши, Серафина решила кое-чем поинтересоваться, пока не пришло это неведомое начальство. Знать всегда лучше, чем не знать.

Скажи, бабусь, – елейным голоском начала она, – что это за страшный цех такой, что там делают?

– Работают, что ж еще, – прогудела старуха. – Во всех цехах работают, как кони. Слыхала про коней-то? Небось нет, а я-то еще помню. Звери такие были, они тогда и работали, а теперь люди работают, ясно?

Серафина фыркнула от такого невероятного объяснения.

– А едят-то они что, бабусь? – она не удержалась от вопроса, потому что голодный желудок снова настойчиво заявил о себе.

– Брюкву да картошку, чего ж им еще есть? Бывает, что и друг друга жрут. А на прошлой неделе в десятом цеху работяги мастера съели.

– Как это съели? – изумилась Серафина.

– Так вот, молча, зубами, – отрезала вахтерша.

– Ну и ну! – покрутила головой Серафина. – И давно такое у вас творится?

– Сколько сижу здесь, столько и творится.

– А какой же год сейчас на календаре? – осмелилась наконец спросить Серафина.

– Как-какой? Две тыщи пятьсот седьмой, как есть, от рождества Христова. А ты что, девка, никак с Луны свалилась? – настал теперь черед изумляться вахтерше.

Ответить Серафина не успела. Явилось пресловутое начальство – толстый мастер в спецовке и провел ее на территорию, иначе она бы так легко не отделалась. Наконец она получила возможность увидеть завод, так сказать, изнутри. Нельзя сказать, чтобы зрелище привело ее в восторг. Скорее, наоборот. Едва переступив порог проходной, она сразу же провалилась по колено в глубокую мазутную лужу.

– Экая непутевая девка, – заворчал мастер. – Смотри себе под ноги, не то башку свою свернешь.

Застеснявшись своих испачканных ног, Серафина тут же попыталась окунуться в другую лужу, на вид более чистую.

– Ну и дура! – не оборачиваясь, бросил ее попутчик. – Вот кислота ноги-то твои разъест.

Серафина запрыгала, будто ее кипятком ошпарили.

– Вон вода течет. Мойся, а то работать не сможешь, – и заворчал себе под нос. – Пожрете там друг друга, проклятые, а тут набирай, учи…

– Увольняются люди? Текучка? – понимающе спросила Серафина.

– Что-что? – громко удивился мастер и, повернувшись к ней, выразительно покрутил пальцем у виска.

– Ты что, с Луны свалилась? – повторил он уже слышанную ею фразу.

Пока дошли до цеха, она еще дважды провалилась, и под конец у нее отстали подметки. С сожалением смотрела Серафина на вылезшие из ботинок пальцы и тоскливо думала о том, не отвалится ли кожа от пяток. Наконец они вошли в цех – высокое одноэтажное здание из железобетона и стальных перекрытий. Мастер оставил Серафину возле доски с объявлениями и приказами, а сам пошел в контору, чтобы внести новую рабочую единицу в цеховую ведомость.

Серафина подошла поближе к доске и с интересом стала читать приказы и изыскания. Она бы и снова засмеялась, но после первых же строк смех как-то весь вышел. «Запрещаются, – прочитала она, – следующие нарушения режима: пьянство и драки на рабочем месте, умышленная порча оборудования и рабсилы („Непонятно“, – подумала Серафина.), а также поедание друг друга и вышестоящих (последнее карается особо)».

От изумления Серафина чуть не села там же, где стояла. На самом деле они едят друг друга, что-ли? Или это чья-то идиотская шутка?

Пока она стояла под доской объявлений, из табеля вышел человек с фотоаппаратом, наскоро, без лишних слов, щелкнул ее личность, не потрудившись усадить ее в фотогеничную позу, и так же молча удалился. Потом из уборной вышли трое мужчин в одинаковых замасленных спецовках и с сигаретами в зубах. Создавалось впечатление, что они никогда в жизни не мылись и не стирали свои робы. В отличие от публики на улицах, рабочий люд не был ни толстым, ни тощим, а жилистым и каким-то вечно голодным. Только головы у них оказались такие же грушеобразные, что подтверждало предположение о начисто атрофированных там мозгах.

Увидев Серафину, мужчины остановились и уставились на нее не менее удивленно, чем прохожие на улицах. Под их нескромными взглядами она невольно поежилась.

– Вот так штука? Это что еще за оказия? – удивленно проговорил один.

– А чудна-то, чудна! Ну есть макака! А на голове-то, смотри, на голове! – засмеялся другой.

– Шерсть!

Серафина уже в который раз с изумлением обнаружила, что на голове людей нового поколения напрочь отсутствует волосяной покров. Лишь у некоторых женщин кое-где на узком черепе торчали реденькие пучочки волос. Мужчины обступили новенькую и с веселы ми шуточками и подковырками принялись ее разглядывать.

– Откуда ты взялась, эй, Макака? Где тебя такую вырастили?

– А на голове у тебя что, парик?

Кто-то протянул руку и больно дернул ее за волосы.

– Пошел вон, ты, козел! Протяни еще мне руки! – окрысилась она.

– Ого, еще кусается! – с явным уважением протянул рабочий. – А только все равно Макака, страшна, как смертный грех.

Серафина выпустила когти и хотела вцепиться обидчику в морду, но тут из табеля вышел мастер. Услышав последние слова, он утвердительно кивнул:

– Верно, так и запишем, – и крикнул конторским, – запишите там новенькую Макакой.

И уже к Серафине:

– Пошли, Макака, на рабочее место.

– Так у меня ж имя есть! – воспротивилась было Серафина.

– Вот и оставь его за проходной, – был ответ.

«Ладно, черт с ними, – со злостью подумала Серафина, – все равно я долго здесь не задержусь».

– Сначала поставим тебя на «пшонку», – сказал мастер. – Как наловчишься, переведем на пресса.

Серафина шла и глазела по сторонам. Ни разу в жизни не видела она такого огромного цеха. Они шли по длинному проходу, а по обеим сторонам возвышались грандиозные, с пятиэтажный дом, пресса. Поначалу лязг и грохот оглушили се. Пресса работали, а около них суетились неуклюжие приземистые фигурки рабочих, казавшиеся совсем крошечными по сравнению с огромными машинами. Они что-то подвозили, штамповали и снова отвозили. Мастер привел Серафину в дальний конец цеха и поставил к длинному столу, за которым стучали молотками несколько мужчин и женщин.

– Вот здесь будешь вырубать тавро. Как деталь – так номер, как деталь – так помер, пояснил он. – А что сама не допрешь, так они, – кивок в сторону, – и расскажут и покажут.

С этими словами мастер удалился, а Серафина в растерянности осталась одна.

– Эй ты, чего стоишь, начинай вкалывать! – закричала баба с другого конца стола.

А так как за шумом и грохотом она не расслышала, то к ней подскочил долговязый парень и показал наглядно. Тюк – шлеп! Тюк – шлеп! – и пошла работа. Серафина орудовала молотком и прикидывала, как отсюда удрать. «Сначала за проходные, потом скорее ноги. Хватит, насмотрелась, дальше не хочется».

Лязг и грохот вдруг смолкли, как по команде. От прессов к столу стали подтягиваться рабочие. Их оказалось человек пятьдесят. Стол быстро очистился.

– Видали? Это Макака. А страшна-то, страшна, господь с ней, – тот час же представил ее один из работяг, тот, кому она была обязана своим крещением.

– А вот это не твое собачье дело! – отрезала Серафина и в свою очередь поинтересовалась. – Зачем вы сюда собрались?

– Обед сейчас привезут, – пояснили ей.

Подспудная тревога снова всколыхнулась в ее душе.

– А что там у вас на обед?

– Картошка с брюквой, что ж еще? Мясо только по субботам дают.

Хотя есть хотелось невыносимо, но после всего увиденного и услышанного Серафина справедливо побаивалась мяса. Наконец обед привезли и раздали в больших алюминиевых мисках. В них лежали нечищеные вареная картошка и брюква. Да по большому ломтю черного хлеба. Прежде чем начать есть, Серафина внимательно исследовала содержимое миски, но, к счастью, ничего подозрительного не обнаружила, иначе сидеть бы ей голодной.

После обеда работа возобновилась с новыми силами, но потом вдруг застопорилась. «Пресса отключили!» – пронеслась ликующая весть. Серафина обрадовалась передышке. Рабочие разбрелись по своим углам. На «пшонке» уселось человек шесть, те, кто работал на ближайших прессах.

– Эй, Макака, иди сюда, что там одна торчишь! – закричал ей здоровенный губастый парень с головой, почему-то раздвоенной на макушке наподобие ягодиц.

– На сегодня все? – подходя, с надеждой спросила Серафина.

– Может еще включат. А ты чего, Макака, или перехряла на первый раз? Вот погоди, на пресса поставят… – покосился рыжий тип с прищуренным глазом.

Серафина торопливо прикидывала в уме, как узнать у этих людей кое-что полезное и самой остаться в тени.

– Ты, Синюшный, не бреши на новенькую, а поясни ей, что к чему, – сказал двухголовый.

– А ну тебя, Татарин, сам поясняй, а и пойду напьюсь, – Синюшный встал и направился к вделанному в стену крану, из которого тонкой струйкой бежала желтая от ржавчины вода.

Вдруг оттуда донесся треск, стук, а потом торжествующий вопль. Затем появился сам Синюшный, неся за хвостик дохлого мыша. Увидев его с добычей, молодая баба с большим животом соскочила с железного табурета и бросилась вперед:

– Давай его мне, Синек! Помнишь, ты мне грача был должен?

– Так жди, пока я грача поймаю, а этого не дам!

Серафина не успела заметить, куда и как исчезла из рук Синюшного мышь, увидела только, как резво задвигались его массивные челюсти.

– Не дал? Ну да не плачь, Нинка, сама поймаешь, – покровительственно похлопал ее по плечу Татарин.

– Как же я поймаю, когда с животом тяжело? – снова усаживаясь на табурет, плаксиво захлюпала Нинка.

– Нина Вино скоро родит, – пояснила невысокая худосочная девица с острой лисьей мордочкой.

– А что же она не в декрете? – не удержалась от вопроса Серафина.

– В де… в чем?

Серафина поняла, что сморозила глупость.

– Ну, этот… у вас, разве не отпускают домой, чтобы родить?

– В общагу-то? А зачем? – удивилась худосочная Люська Редиска. – Как приспичит, так начальство вызовет черный воронок.

– И куда же потом? – с ужасом спросила Серафина.

– Потом в лепрозорий. Как младенца заберут, так обратно сюда отпустят.

– Зачем забирают ребенка? Разве он не с матерью? – спрашивала Серафина, чувствуя, как у нее начинают холодеть руки от страха.

– Ну конечно заберут, – бодро подтвердила Редиска. – А то не ровен час съедим мы его. Зачем лишние соблазны?

– Так вы мастера и вправду съели? – ужаснулась Серафина.

– О, что тут было, уй! – Люська всплеснула руками. – Обеда в тот раз нам не привезли и мяса в субботу не выдали. А он явился и давай орать – работу ему, видишь ли, подавай, а пресса тоже стояли. Татарина по спине ка-ак дубиной переехал, он так и сел.

– Ладно, молчала бы, Редиска, много ты знаешь! – сердито оборвал Татарин. – Он-то меня треснул, да и я ка-ак двину ему в глаз, так с копыт долой. Тут голову ему болванкой и прищемило, целый штабель на себя опрокинул. Кровищи было – жуть! Ну, мы решили семь бед, один ответ, поджарили в литейке, да и съели.

– Пока начальство прибежало, мы уж последнюю косточку обглодали, – продолжала Люська Редиска. – Зато потом ну и повкалывали на литейке, чуть все на пот и сало не изошли.

– А Губошлепу еще и сотню плетей ввалили, до сих пор сидит, как собака на заборе, – захохотал Синюшный.

– Ладно-ладно, не заливай! – окрысился Татарин. – Забыл, как самого на прошлой наделе в табеле дрючили?

Нина Вино покосилась на круглые настенные часы и сказала довольно:

– Работы больше не будет. Скоро в общагу пойдем.

– А домой-то когда? – поинтересовалась Серафина.

– Ну так я и говорю – домой.

– За проходные?

– Тю, дура, Макака! Не видать тебе больше проходных. Пожизненно осела. Общага-то на территории.

– И вы никогда не выходите за проходные? – срывающимся от ужаса голосом спрашивала Серафина.

Рабочие от души наслаждались смятением новенькой.

– А как ты думала? Тут родимся, тут и пашем, тут и мрем.

Серафина сидела, как деревянная и чувствовала, как наэлектризованные страхом, на ее голове медленно поднимаются дыбом волосы…

В конце смены Серафине принесли пропуск с уже приклеенной фотографией. На снимке лицо ее казалось глупым и испуганным. Рядом с фото жирными черными буквами значилась кличка Макака и номер 345.

– Вот так! Макака за номером триста сорок пять, пряча пропуск в карман мешковатой спецовки, пробормотала Серафина.

Как только прозвенел звонок к окончанию смены, работяги толпой ринулись к выходу, без всякой жалости давя и толкая друг друга.

– Что стоишь, Макака? Беги, занимай очередь на ужин! – на бегу прокричала Редиска.

На ужин подавали ту же брюкву с картошкой. Зато этого добра ели от пуза, каждый по несколько раз подходил за добавкой. Хлеб с водой шел на третье в качестве десерта. После этакой трапезы Серафина долго плевалась и пила воду, но и вода была тут премерзкая – отдавала хлоркой и унитазом. Пока поужинали, стемнело. Тоска взяла Серафину еще пуще прежнего. Она хотела потихоньку смыться и впотьмах поискать брешь в заборе, но на нее снова закричали:

– Пошли, Макака, покажем нары!

Всей бригадой пошли по территории, громко чертыхаясь и обходя вонючие лужи. Мужчины отборно матерились, женщины визгливо вскрикивали, когда, взбудораженные топотом ног, мерзкие обитатели водоемов бросались врассыпную, обдавая проходящих зловонными брызгами. Серафина успела заметить кого-то большого и темного, вильнувшего в сторону из-под ее ног и почувствовала, как толстый липкий хвост будто кнутом хлестнул ее по ногам.

– Чем это у вас здесь воняет? – нюхая воздух, с гадливостью поинтересовалась она.

– А это с мясокомбината несет, он тут, за стеной, – пояснили ей. – Сейчас еще цветочки, а то такая тухлота бывает!

Шли долго. Переходили по доскам канавы и лужи, взбирались на пригорки и спускались в ямы, миновали глубокий глинистый карьер, на дне которого всегда стояла вода.

– Слышь, Макака? Держись крепче. Кто сюда упадет – амба, Слопает, – громко предупредил идущий впереди Татарин.

– Кто слопает?

– А бес его… Кто-то, кто на дне живет.

Серафина хотела удивиться вслух, но обнаружила вдруг, что удивляться давно перестала. И она употребила все силы на то, чтобы не свалиться в яму.

– В прошлом месяце Рыжий по пьяни сюда загремел. Все, кранты, – констатировал печальный факт Татарин. – А жаль, мировой был мужик. Вон, с Редиской спал.

– А с тобой, Макака, и спать никто не станет, уж больно ты страшна, – с нескрываемой радостью заметила Люська.

– А я и не жажду! – отрезала Серафина, и мысленно возблагодарила своего ангела-хранителя.

Общага оказалась таким же серым пятиэтажным зданием с узкими окнами, похожими на бойницы. Сегодня Серафина смертельно устала от множества выпавших на ее долю слишком ярких впечатлений. Единственным желанием ее было помыться и поскорее добраться до койки.

Комнату ей дали – один из узких закутков в длинном коридоре, где помещались только тумбочка и кровать. Этот длинный, освещенный лишь несколькими тусклыми лампочками коридор делился на множество мелких отсеков. Серафине это напомнило коровьи стойла в хлеву, только что работяг там не привязывали. Соседями по «стойлам» оказались с одной стороны Люська Редиска, а с другой молодая девица по кличке Гуйша.

– Залегай теперь на бок, завтра рано вставать, – сказала Редиска и полезла под одеяло.

– Эй, а мыться как же? Разве у вас душа нет? – разволновалась Серафина.

– Зачем тебе душ? Сегодня ж не суббота, и горячей воды нет, – лениво отозвалась Люська.

– Так мыться же…

– А зачем тебе мыться? Завтра на работе снова грязной станешь, – резонно заметила Гуйша.

– Но если я хочу помыться!

– Ну так иди в конец коридора. Ну и дура же ты, Макака, – сонно пробормотала Редиска.

Прошло три дня, а Серафине все казалось, что ей снится дурной сон. Не раз хотелось ей ущипнуть себя покрепче, чтобы оборвать этот жуткий кошмар. Но сколько не щипала себя Серафина, кошмар не кончался. К сожалению, это был не сон, а дикая правда. И хуже всего то, что ей некого было винить в своих злоключениях, кроме себя самой. Она сама полезла в эту глупую и никчемную авантюру, сама и влипла. А значит, самой ей и выкручиваться, потому что помощи ждать неоткуда.

И она старалась, как могла. После работы тщательно обследовала все подступы к ограждению. Увы, забор сделали на славу – высокий, кирпичный, с протянутой поверху колючей проволокой. У Серафины были все основания полагать, что по проводам пропущен электрический ток. Удобного случая для побега пока не представлялось. А время между тем было ограничено, до срока оставалось меньше месяца.

Основное место в жизни здешних обитателей занимала работа – по двенадцать часов в сутки. То время, что они не трудились, то ели, спали или пили и трахались, ежели с получки. Зарплата выдавалась самогонкой. Получив свои заветные четыре литра, работяги пили пять дней, не просыхая. Эти пять выходных давали им раз в месяц на то, чтобы упиться, проспаться и по истечении срока снова выйти на работу. Зарплату получали не все сразу, иначе бы завод встал. Нет, получки и выходные были умело распределены между цехами, так что, когда одна партия пьянствовала, другие работали, и так по очереди. Когда в цеху появилась новенькая, выходные и день получки давно прошли. Смена проштрафилась, съев собственного мастера, и была лишена премиальной водки, которую в качестве поощрения за перевыполненный план выдавали в дополнение к заработку.

Однажды вечером, когда в женском отделении улеглись уже спать, входная дверь вдруг приоткрылась, и ночными татями проскользнули Татарин, Синюшный и Гнилой. Женщины зашевелились, перешептываясь. Здесь давно закрепились парочки. Татарин ходил к Нинке Вину, Синюшный – к Гуйше, а Гнилой навещал толстую бабу по кличке Шапокляк. После того, как в карьере сожрали Рыжего, Люська Редиска осталась не у дел. Когда подруги залегали с мужчинами на постель, она томилась за тонкими перегородками, исходя слюной и желчью.

Мужики прикрыли за собой дверь и на цыпочках прокрались внутрь.

– Вставай, бабы, смотрите, что мы принесли!

Татарин вытащил из-за пазухи пузатую бутыль с денатуратом и, бахвалясь, поведал, как ловко ему удалось стырить ее в кладовой.

– Только Нюшка – дура засмотрелась, а я – цап!

Тотчас женщины вскочили, забегали и стали доставать из тумбочек кое-какие припасы.

– Эй, Макака, у тебя где-то картошка оставалась!

– Редиска, доставай ворону, ишь, хитрая, припрятала!

Появились вареная картошка, брюква и нащипанная дохлая ворона с душком.

– Смотрите, что я сегодня поймала в луже, – Люська показала длинного черного угря с широкой зубастой пастью и выпученными глазами. – Чуть палец мне не откусил, мерзавец!

Угорь был длинный, скользкий и противный.

– Жри его сама, Редиска, он соляркой отдает, – пробурчал Синюшный.

– Ну и съем! Мне больше достанется, – обиженно сказала Люська.

На Нинкиной койке расстелили одеяло и устроили импровизированный стол. Разлили по железным кружкам денатурат:

– Ну, ваше здоровье! Садись с нами, Макака, так и быть, угостим за знакомство, – радушно пригласил Татарин.

– А ну вас к черту, – буркнула Серафина.

– Ну и бес с тобой.

Пирующие чокнулись и выпили. Потом еще раз и еще, и так до тех пор, пока бутыль не опустела. Языки ослабели, голоса зазвучали громче и невнятней. По коридору полетели черные перья – это Нинка щипала дохлую ворону. Потом в воздухе разлился неприятный запах тухлого мяса – ту ворону ели. Слышался хруст костей – Татарин грыз худосочное птичье крылышко. Потом со всех сторон заскрипели кровати – это начиналось массовое удовлетворение половых потребностей.

Серафина с омерзением плюнула, сползла с койки и направилась в уборную. Из темноты соседнего закутка высунулась рука с консервной банкой.

– Принеси, Макака, водички.

Серафина открыла дверь уборной и застыла на пороге. Глазам ее предстало зрелище мерзкое и непотребное. Там, прямо на грязном полу, распластались в неприличной позе Татарин и Люська Редиска. Губошлеповы штаны валялись около двери, а сам он был в одной серой рубахе до пупка. Голые его ноги торчали в разные стороны, слышалось тяжелое мужское дыхание и слабое попискивание женщины под ним. Так и не взяв воды, Серафина повернулась и хлопнула дверью.

– Ну что, принесла водички? – жаждущий голос Нинки звучал как-то хрипло и с придыханием.

Должно быть ей стало нехорошо от выпитого.

– Не принесла, – сказала Серафина.

– Почему?

– Там трахаются Татарин и Редиска.

– Редиска? Чего? – Нинку как ураганом подняло, оттолкнув Серафину и топая, будто слон, она помчалась по коридору. Ее огромный живот тяжело раскачивался из стороны в сторону. Тот час же из уборной послышались визгливые вопли подравшихся баб.

Разбуженные работяги сломя головы мчались на шум – все они оказались на редкость любопытны. Прибежала и Серафина, выглянула из-за плеч и спин зевак. Зрелище показалось бы смешным, если б не было таким грустным. Огромная массивная Нинка Вино, ухватив за шкирку тщедушную Редиску, без всякой жалости волочила ее по полу и охаживала кулаками по спине. Татарин громко хохотал, сидя на подоконнике с широко расставленными ногами. Штаны его так и валялись на полу, а мужской срам вульгарно торчал в сторону публики.

Наконец Редиске удалось вырваться, вопя и воя, она пустилась наутек. Нинка разом как-то вдруг обмякла, согнулась в три погибели и склонилась над унитазом. Через некоторое время обнаружили поганую кучу и на лестнице – это сдурнило губастого Татарина. В коридоре мерзко пахло блевотиной. Чтобы уснуть, Серафине пришлось натянуть на голову одеяло.

Наутро все упившиеся с трудом вставали на работу. Напрасно толкали в бока Гуйшу – она не просыпалась.

Когда стянули одеяло, обнаружили распухшее и посиневшее лицо. Опившись денатурата, Гуйша скончалась. Взволнованные женщины столпились вокруг, с верхнего этажа спустились мужчины.

– Все ясно, ей достался осадок. А в осадке всегда самый яд, – глубокомысленно заметил Гнилой.

– Надо было подонки вылить. Верно говорят, жадность фраера губит, – с сожалением заметил Татарин.

– И накажут опять. Премии лишили, и получки лишат, а все из-за вас, проклятых, – уныло высказался кто-то с больших прессов.

– Может спрячем? – Нинка оглядывалась в поисках места, куда можно засунуть труп. А потом вечером съедим и кости в карьер.

Но предпринять ничего не успели. Прослышав о катастрофе на третьем этаже, явился комендант. На труп наложили вето и послали за начальством.

– Беда. Жди теперь грозы, – уныло проговорил губастый Татарин.

Работа шла полным ходом, когда снова вырубили электричество. Пресса встали. Ясно было, что с электроэнергией здесь настоящее бедствие.

– Опять, черт побери! Как пить дать, в конце месяца заставят пахать сверхурочно, – зло проговорил Татарин и промасленной тряпкой стал вытирать руки.

Бригада расселась было по своим насестам, когда с больших прессов прибежал Ванька Каин.

– Эй, вставайте! Начальство уехало, пошли на склад крыс ловить.

– Крыс ловить!

Все разом повскакали со своих мест, зашумели и загомонили. Вместе с остальными Серафина спустилась в подвал. Честно говоря, предстоящая охота ее не воодушевляла. Зато на лицах работяг так и светился захватывающий охотничий азарт. Вниз, в подвал, вела узкая крутая лестница. Здесь располагался склад запчастей. Тут-то, под ящиками и коробками, водилась «дичь».

Боевые силы тотчас же рассредоточились. На правах бригадира распоряжался Ванька Каин. Охотники вооружились палками и стальными стержнями. Вручили такой железный штырь и Серафине.

– Как увидишь крысу, коли или бей, да в угол, в кучу. Становись туда, будешь гнать.

Представив подробности предстоящей охоты, Серафина вся передернулась. Но коллектив есть коллектив и, скрепя сердце, пришлось подчиниться, и с палкой в руках встать на указанное место. Мужчины засучили рукава и принялись отодвигать ящики. В тот же миг из-под коробок с надписями «не кантовать» метнулась здоровенная, с кошку, крыса. Татарин метко пустил в нее острый железный прут и пригвоздил животное к полу. Раздался режущий ухо визг, крыса выгнулась в лугу, забила хвостом и лапами и сдохла.

– Готов! – провозгласил Губошлеп, гордо поднимая на вертеле добычу.

Мужчины приналегли дружно и отодвинули еще несколько ящиков. Целая стая ослепленных и перепуганных крыс ринулась в разные стороны. Крики, топот, азартные возгласы наполнили помещение. Серафина ошеломленно вертела головой в разные стороны, удивляясь, сколько здесь этих противных тварей. Крысы мчались по ее ногам, ее толкали со всех сторон, пока не опрокинули навзничь, под ящики. Тотчас же стая мелких колючих лапок промчалась по ее лицу и груди, а в пол около уха, вибрируя, вонзился длинный железный прут. Серафина вскочила, как ужаленная.

– Озверели совсем, людоеды, – сквозь зубы процедила она.

Бойня продолжалась не меньше часа, пока вдруг не осталось ни одной крысы – некоторые из них были убиты, некоторые попрятались по норам, а в углу у стены возвышалась целая куча отловленной «дичи». Возбужденные удачной охотой, хохоча и оживленно переговариваясь, рабочие связывали крыс гроздьями за хвосты, как бананы, и вешали на деревянные реи. Каждый нес за плечами не менее восьми – десяти штук. Серафина для отвода глаз взяла в обе руки по крысе и вместе со всеми поднялась в цех. После мрачного подвала цех показался ей райским местом, а громадные пресса милейшими игрушками. С тоской подумала она о заветном, но пока для нее недосягаемом месте за городом, где ждет ее верный Аоки.

– Смотри-ка, Макака весь день сачковала, а схватила самую толстую! – возмущенно заорал Синюшный, подскочил к Серафине и вырвал крысу у нее из рук.

– Да подавись ты ими! – она швырнула ему в морду и вторую.

– По-оду-умаешь, цаца какая! – возмущенно протянул Синюшный, но крыс подобрал, не оставив Серафине ни одной.

– Не будешь губами шлепать, Макака! – крикнула Редиска.

Серафине стало интересно, что работяги станут делать с пойманной добычей. «Неужели съедят?» – даже с каким-то ужасом думала она.

Когда, спустя некоторое время, она вышла на улицу, чтобы на досуге заняться подсчетом скудных шансов на спасение, то почувствовала вдруг аппетитный запах жареного мяса. Густые клубы ароматного дыма валили из зарослей бурьяна на свалке. Серафина почувствовала, как противно засосало под ложечкой, и она вспомнила, что неделю уже не видела никакой людской пищи, кроме опротивевшей брюквы, да сухой картошки. Заинтересовавшись, она перепрыгнула через яму с трубами теплотрассы и заглянула в заросли.

И что же она увидела?

Вся смена в полном составе сидела группами возле пылающих костров, нанизав на стальные прутья ободранные тушки пойманных сегодня трофеев. Земля вокруг была усеяна серыми хвостатыми шкурками и грудами дымящихся внутренностей.

– Что, Макака, прибежала все-таки, не утерпела? – довольно захохотал Татарин. – Присаживайся уж, не стесняйся, угощенья много. Хоть и не работала ты сегодня, а на одной брюкве и картошке далеко не уедешь.

– Жаль только, выпить нету, – посетовала Нина Вино.

– Слишком жирно тебе будет – сразу и выпить, и закусить, – поддел Синюшный. – Вытаскивай, сжарились уже!

Вынули из огня истекающее соком жаркое, щедро посолили, поперчили и тут Татарин заграбастал себе львиную долю. Первый трофей был мой? Мой! Значит, и большая часть добычи моя.

– На-ко, выкуси, Губошлепище! – не своим голосом заревел Синюшный. – Делись поровну, или пустим твою барабанную шкуру на шашлык!

Воспользовавшись моментом, Люська и Нинка тут же отобрали лишнее.

– На, жри, – Серафине на колени упала закопченная крысиная тушка.

Вдруг к горлу ее подкатила волна омерзения. Закрыв руками рот, она бросилась прочь.

– Вот дура-то, Макака! Как есть, с Луны свалилась, – удивленно промолвил Татарин и из-под локтя подтянул брошенную крысу себе в кучу. Потом долгое время из бурьяна доносились хруст костей и громкое чавканье. Смена пировала! А Серафина в который уж раз без толку ходила вдоль забора и тщетно высматривала хоть малейшую щелочку, в которую можно пролезть и бежать, бежать подальше от этого кошмарного Содома.

Сегодня была суббота, и поэтому выдавали мясо. Рабочие пребывали в приподнятом настроении. Им объявили, что со следующей недели на первое ежедневно станут выдавать суп из потрохов. На радостях смена выдала двойную норму.

Нинка Вино запоздала на раздачу. Последние дни она ходила очень тяжело, держась за живот и на каждом шагу останавливаясь и приседая, а норму выполняла еле-еле до половины.

– Слышь, Макака, не забудь, сегодня моя очередь менять брюкву на мясо.

– Бери и жри, – брезгливо сказала Серафина. Ей противно было притронуться к окровавленному свертку, в котором явственно вырисовывалась чья-то нога. Тогда она вспомнила странный вид мяса в витринах магазинов и только тут с ужасом сообразила, почему столь подозрительными показались ей аппетитные с виду продукты. Невероятно, но факт ее соотечественники стали каннибалами и едят человеческое мясо. И там, в магазине, и здесь, в пакете – везде человечина. Серафину снова зашатало и замутило. Нинка с готовностью схватила мясо и съела прямо тут же, сырым и без соли.

– Что-то на меня аппетит напал. Должно, рожать скоро, – догадалась она, что и высказала вслух.

Серафина мгновенно вспомнила рассказы, и ее вдруг осенило. Она подошла к Нинке.

– У тебя, значит, заберут ребенка?

– Заберут, – уныло кивнула Нинка.

– А куда денут?

– Увезут. Уж мне-то не оставят.

– Какие мерзавцы. Что же делать? – задумалась Серафина.

Нинка что-то сообразила своим коротким умишком, наклонилась к ее уху и зашептала:

– Вот если ты за меня немного нормы сдашь, чтобы думали, что я на месте, то я спрячусь где-нибудь здесь…

– Валяй, – велела Серафина и пошла к прессу.

Нина Вино тут же скрылась в неизвестном направлении, а Серафина разрывалась между столом и прессом, взмокла от напряжения и все прикидывала, как спасти мать и младенца от «черного воронка».

После смены она отправилась разыскивать Нинку. Ее грызло какое-то недоброе предчувствие, и она тщетно силилась понять, откуда оно исходит, и в чем его причина. Это было что-то иное, чем постоянно сверлящая мысль о воле. И наконец Серафина поняла – она беспокоилась за

младенца.

Она обошла весь цех, заглянула в каждый уголок, пока не догадалась спуститься на склад, где в прошлый раз гоняли крыс. И там она обнаружила роженицу. Та уже освободилась от тягости и выглядела здоровой и довольной, хоть и сидела голой задницей в большой тягучей кровавой луже. Ее замасленная роба была завернута до подмышек, толстые, поросшие свиною щетиною ляжки бессовестно раздвинуты в разные стороны и меж них премерзко выглядывал послед. Зато в руках мамаша держала упитанного новорожденного и подбрасывала его в ладонях, как-будто прикидывала, сколько он весит. Младенец сучил ножками и пронзительно кричал – прохладный воздух подвала оказался ему явно не по вкусу.

– Заверни младенца, дура, ведь простудится! – грозно сказала Серафина.

– Ничего, авось не успеет, – ухмыльнулась Нинка и стала собирать на широкий железный противень щепочки и картонки.

– Ты что, здесь ночевать собралась? – встревоженно спросила Серафина.

– А ну тебя, – отмахнулась Нинка, уже занятая своим.

Казалось, она перестала замечать назойливую гостью и, чиркнув спичкой, разожгла небольшой, но аккуратный костерок. Непонятно откуда в руках у нее оказался длинный штырь – из тех, которыми кололи крыс. И, прежде чем ошеломленная Серафина успела опомниться и крикнуть, та с садистской жестокостью насадила собственное дитя попкой на острый штырь, проткнув его насквозь от головы до задницы. Несчастный младенец, посинев, зашелся в отчаянном крике, извиваясь на вертеле, как наколотый на булавку жучок. Серафина с воплем бросилась вперед и вцепилась Нинке в рожу.

Людоедка ногами и кулаками отталкивала Серафину, не позволяя ей приблизиться. Наконец, поняв, что в одиночку ей не справиться, она с криком бросилась вверх по лестнице, во весь голос призывая на помощь. Смена еще не разошлась. Рабочие устроили собрание, шумно обсуждая какую-то проблему, судя по их возбужденным физиономиям, для них очень важную. Должно быть, дело касалось собственных желудков, что же еще могло задержать всех после работы. Серафина ворвалась, растолкав публику.

– Скорее! Там! Там! – кричала она, показывая в сторону подвала.

– Что? Где?

– Пожар?!

Рабочие всполошились и ринулись за ней. Запах жаркого донесся еще с лестницы. В подвале, под потолком, горела тусклая лампочка, скудно освещая леденящую кровь картину. Мать-людоедка не дождалась, пока изжарится мясо ее несчастного ребенка. Она сожрала его почти сырым, и остатки страшного пиршества валялись по всему полу. На противне догорал костер, в котором обугливался расколотый и высосанный детский череп. Сама людоедка даже не потрудилась никуда скрыться. Ослабев от родов и отяжелев от съеденного, она привалилась спиной к ящикам и сочно похрапывала, распустив слюни.

– Уже сожрала! И когда только успела, проклятая! – со злостью сказал Татарин, обследуя место преступления.

Он поднял с пола послед и, воровато оглянувшись, спрятал его за пазуху. Двое рабочих подхватили отяжелевшую Нинку и поволокли к выходу. Другие торопливо распихивали по углам остатки злодейской трапезы.

– Слышите? Об этом ни слова, – обернувшись у двери, предупредил Ванька Каин. – Иначе последнюю получку начальство скостит.

– Поняла, Макака? Ни гугу! – поднеся к носу Серафины грязный кулак, добавил Синюшный.

– Пошел ты! У-у, людоеды! – прошептала Серафина и, всхлипывая и шатаясь, как пьяная, поплелась прочь.

Рабочие разговаривали и матерились меж собой так, как будто ничего не произошло. Жизнь несчастного младенца, в котором здесь видели только лишний кусок мяса для еды, ничего не стоила в этом непонятном и страшном мире.

Начальство все же пронюхало о съеденном в ночной смене новорожденном младенце. Судя по всему, кто-то донес, и с подробностями, потому что «на ковер» вызвали не только виновную Нинку, но и Серафину. В табеле присутствовало все начальство от мастера до зама. Виновных ни о чем не спрашивали, так что им не пришлось и оправдываться. Наказание определили соответственно проступку. Нинку, как главную виновницу, растянули на топчане и всыпали полсотни горячих по заднему месту, а Серафину за укрывательство напрочь лишили премии.

– Обе на месяц в литейку, чтоб в другой раз неповадно было, – приказал зам. начальника цеха. Он пунктуально исполнял распоряжение вышестоящих органов.

– Подохнут ведь, – равнодушно бросил мастер.

– Туда им и дорога.

Что такое литейка, Серафина слышала, но видеть еще не приходилось. У цеха существовала задняя пристройка, в которой находились сталелитейная печь и пресса горячей штамповки. Проходя по улице мимо пристройки, еще издали можно было почувствовать палящий жар, исходящий от стен, выстроенных из огнеупорного кирпича. Сюда, в литейку, ссылали в наказание нарушителей дисциплины. В знойном воздухе литейки больше месяца пе выдерживали и здоровенные мужики. Ссылка сюда на месяц считалась приговором.

Они выходили из цеха, когда впереди, за поворотом, послышались громкие крики.

– Сторонись! Эй, сторонись!

В лицо Серафине дохнуло жаром, как из Каракумов. Из-за угла показалась странная и жуткая процессия.

По цеху на электрокаре везли штабель железных брусков. За рычагами сидел унылого вида работяга в замасленной брезентовой спецовке и низко надвинутой на глаза бесформенной шапке. Тяжело груженый кар двигался медленно. Остановившись и замерев от ужаса, Серафина не отрываясь смотрела на то, что волоклось сзади, привязанное веревкой к крылу электрокара. Оно было похоже на длинный сверток и лишь смутно напоминало фигуру человека. Крепко привязанного за ноги, его ничком тащили по цементному полу. Серафина вздрогнула и инстинктивно схватилась рукой за стену.

– Что встала, проходи! – закричал мастер и, видя смятение новенькой, равнодушно добавил. – Окачурился он в литейке. В морг волокут.

Серафина с трудом перевела дыхание. С души словно свалился огромный камень. Человек мертв и ничего не чувствует, а значит ему не больно. Около лестницы, ведущей на улицу, кар остановился. Водитель слез с сиденья, отцепил веревку и потащил умершего по лестнице вверх. Бум! Бум! Бум! – стучала по ступенькам голова покойника. Серафина мельком увидела его лицо – серое, бесцветное, ничего не выражающее, даже предсмертных страданий. Люди здесь жили и работали, как скоты, скотами и умирали, без чувств и без эмоций.

Покойника унесли, кар поехал дальше. Серафина на ватных ногах плелась за мастером и Нинкой, чувствуя, как ледяная рука страха и безнадежности сдавливает сердце. «Думай, думай, иначе на месте этого покойника окажешься сама!». Бежать, бежать отсюда, каким угодно способом, и как можно быстрее. У нее слишком мало осталось времени. Должен же быть какой-то выход. Она твердо знала, что выход есть, надо только его найти. Нужно хорошенько подумать… А думать было совершенно некогда, работа не оставляла времени на размышления.

Литейка представляла собой помещение, в два раза меньше основного цеха. Большую часть ее занимала громоздкая сталеплавильная печь, которую обслуживали пять бригад. Две загружали уголь в жерло, еще две открывали желоб и выпускали расплавленный металл, а пятая следила за приборами и регулировала температуру. Остальные работали на прессах, где штамповали раскаленный металл. Самая тяжелая работа была у тех, кто заливал в формы заготовки. Это отсюда ежедневно тащили трупы умерших от удушья и от ожогов, и уводили покалеченных. Состав смен постоянно менялся, потому что людей присылали сюда для отбытия наказания. Постоянно работать здесь не смог бы ни один нормальный человек. Раскаленный воздух обжигал легкие, в нем носился ядовитый запах гари и летали мельчайшие частички сажи и копоти, от которых свербило в носу, разъедало глаза и горло. Создавалось впечатление, что прогресс двинулся вспять, и люди снова возвращаются к каменным орудиям труда, сами постепенно деградируя и превращаясь в обезьян.

Серафине вручили тачку и велели возить готовые детали в цех. Работа состояла в том, чтобы загрузить только что отлитые и проштампованные, еще горячие заготовки и отвезти на пресс Ваньки Каина. Ей выдали брезентовый фартук и такие же рукавицы, но это мало спасало от ожогов. После первого же вояжа руки у Серафины покрылись ссадинами и волдырями. Ей также вручили большой бесформенный малахай, похожий на воронье гнездо.

– Надевай, а то грива обгорит.

Проезжая с тачкой мимо глянцевитой железной перегородки в коридоре, Серафина взглянула на себя и ужаснулась, увидев нечто бесформенное, похожее на огородное пугало. Огромный малахай венчал ее голову, как папаха батьки Махно. Впрочем, едва ли здесь помнят, кто такой был батька Махно. Похоже, здесь начисто забыли и свою историю, и литературу, и искусство, осталась одна только работа. Исполняя, как автоматы, одну свою операцию, никто не знает и не хочет знать, что же на самом деле производят на заводе.

Размышляя так, Серафина снова загрузила тачку и повезла свой груз в цех. Проклиная начальство и литейку, она даже с сожалением вспоминала о своем столе, где по сравнению с этим адом было хорошо и прохладно, она повернула голову в сторону «пшонки» и увидела собравшихся за столом рабочих. Они возмущенно кричали и матерились. Серафина стащила с головы малахай и прислушалась. Потом, бросив тачку, протискалась поближе.

На «пшонке» судили Люську Редиску. В цехе ничего не скроешь, и в тот же день стало известно, кто заложил начальству Макаку и Нинку Вино. Люську притащили на расправу. Из кладовой принесли брезент, чтобы устроить виновнице «темную». Редиску посадили на стол, как на скамью подсудимых, ее скрюченная тщедушная фигурка вздрагивала от нервного озноба. Видимо, здесь прекрасно знали, что такое «темная» и ничего хорошего это не сулило.

– Эй, послушайте, что вы хотите делать? – встревоженно спрашивала Серафина, но ей никто не отвечал.

Ее просто не замечали. Все были заняты предстоящей расправой.

Татарин, Синюшный и Гнилой разворачивали брезент. По праву того, что виновная оказалась из их бригады, им же и отвели роль палачей. В этой, на первый взгляд невинной процедуре таилось что-то неприятное и жутковатое.

На какое-то время все засмотрелись, и подсудимая воспользовалась моментом. Она совершила поистине рекордный прыжок, повисла на перекладине с лампами, оттуда сиганула на пресс, с пресса – на пол позади толпы и во весь дух помчалась к выходу.

– Держи! Лови ее! – закричал Ванька Каин.

Все бросились в погоню. Серафину снова едва не смахнули. Томимая предчувствием чего-то жуткого, что должно было вот-вот случиться, Серафина бросилась следом, забыв об оставленной посреди цеха тачке.

– Держи ее! Она на гальванику побежала!

Вся смена в полном составе мчалась по следам беглянки. Вместе со всеми мчалась и Серафина. Она видела, что готово вот-вот случиться убийство, но не могла ничего придумать, чтобы остановить озверевший сброд. Маленькая фигурка Редиски мелькала уже около гальванического цеха. В азарте погони рабочие напрочь забыли о строжайшем запрете покидать свои места во время смены.

В гальваническом цехе прекратили работу, криками приветствуя ввалившуюся толпу. Бедным, измотанным работягам каждый малейший предлог для передышки казался даром свыше. Люська уже ныряла между ваннами, стараясь запрятаться подальше, что ей и удалось бы, потому что здесь полно было укромных закоулков. Но рабочие гальваники уже рьяно включились в травлю. Они выгоняли Редиску из укрытий, швыряли в нее чем попало, неумолимо тесня к толпе преследователей, словно затравленного на охоте зверя. Эта забава доставляла всем огромное удовольствие, со всех сторон неслись свист, крики и дьявольский хохот.

Зажатая меж двух огней, Редиска стала карабкаться вверх по стойкам с деталями. Там, наверху, под куполом цеха, постоянно стоял густой желтый туман – испарения многочисленных ванн с кислотами и щелочами. Туман постоянно конденсировался, превращаясь и жидкость, и с потолка на головы рабочим непрерывно капал кислотный дождь. Беглянка намеревалась взобраться под потолок и укрыться в тумане. И это ей удалось. Гон прекратился. Преследователи растерянно задирали головы вверх и матерились.

– Ушла, проклятая! – воскликнул Татарин.

– Никуда не денется, ночевать все равно придет! – угрожающе проговорил Ванька Каин.

С исчезновением жертвы интерес к погоне иссяк. Работяги стали расходиться. Серафина испытывала ни с чем не сравнимое чувство ликования и злорадства. «Ушла! Не догнали, проклятые!» В этот момент она ненавидела их всех, и эта ненависть душила ее, жгла раскаленным железом. «Сволочи! Людоеды! Выродки!»

Короткий вскрик раздался наверху, и в тот же миг в воздухе мелькнуло тело, с плеском упав в большую ванну с кислотой, курящуюся желтым вонючим дымком. Еще раз донесся тихий булькающий всхлип, и все стихло. Не помня себя, Серафина бросилась к ванне и, привстав на цыпочки, заглянула внутрь. Ничего. Поверхность мутной желтоватой жидкости была гладкой и ровной. Но вдруг на ней вспух и лопнул большой воздушный пузырь, потом еще один и еще, а следом вырвалась целая серия мелких пузырьков.

– Готово! Потонула, – с сожалением от того, что отняли добычу, заметил Татарин.

Работяги из десятого цеха сломя голову бросились прочь с гальваники, торопясь на свои места, словно там намереваясь укрыться от всевидящего ока начальства.

– Эй, вы, а доставать нам? Оставили труп и смылись! – хором раздалось со всех сторон.

Но незваные гости уже скрылись, все, кроме Серафины. Она стояла возле ванны с трупом, как громом пораженная.

– Быстрее, пока бугры не пришли! – крикнул кто-то рядом с нею.

Отодвинули в сторону стойки с деталями и подогнали кран-балку. На ней повис один из работяг и стал шарить в ванне длинным крюком.

– Есть, поймал!

Крюк закрепили на кран-балке и стали тянуть вверх. Забурлила желтоватая поверхность жидкости, из ванны показалось беспомощно висящее на крюке обмякшее тело.

– О, боже! Помогите же ей! – отчаянно выкрикнула Серафина.

– Тю, дура! Посмотри получше! – грубо крикнул ей в ухо краснорожий мужик в панаме.

Прямо к ногам Серафины тяжело шлепнулось мокрое, ставшее каким-то вязким тело, обдав ее едкими кислотными брызгами. То, что осталось от лица Редиски уставилось на нее жуткой расплавленной гримасой. На глазах кислота съедала лицо утопленницы, мясо стекало с костей скелета медленными тягучими каплями, обнажая оскаленные зубы. Тело сморщивалось, оседало во все стороны, из-под него побежали густые ручейки коричневатой жидкости. Рабочие спешно волокли тачку и лопату.

– Скорее! Скорее!

Серафина сорвалась с места и, не разбирая дороги, понеслась прочь. Ее неотступно преследовало кошмарное, изъеденное кислотой лицо, на глазах растекающееся вязкими каплями, и невозможно было убежать от этого и забыться.

Сговорившись, оба цеха утаили несчастный случай. В пустом цехе пресса стучали вхолостую, и мастера не успели заподозрить неладное. Никто не заметил исчезновения одного человека. Едва ли мастера сами точно знали, сколько рабочих в цехе, потому что состав смен постоянно менялся, людей переводили с места на место, часто пригоняли новых, что и неудивительно. При такой смертности рабочих смены постоянно требовали пополнения. Но что-то, видимо, все же просочилось до начальства, потому что Синюшного, Татарина и Гнилого на неделю перевели в литейку. Но, быть может, это объяснялось тем, что сейчас там не хватало рабочих.

На следующий день выдали зарплату, сильно урезанную многочисленными взысканиями за участившиеся в последнее время проступки. Получила свою дозу и Серафина. Пять дней работяги гудели. Пили, не просыхая, предаваясь друг у друга на глазах мерзким оргиям и нимало этого не стесняясь. Опившись, несколько человек отдали богу души, и никого это не удивило и не огорчило. После выходных все чуть живые и помятые еле выползли на работу.

Прежде чем начать новую рабочую неделю, Серафина достала из-под кровати бутыль с зарплатой и выпила целый стакан, закусив брюквой. Она чувствовала, что натянутые в струнку нервы не выдержат и лопнут, а тогда она сломается, так как трезвому человеку не было сил выносить то нелепое подобие жизни, на которую обрекли несчастных деградировавших людей.

Серафина не зря приняла свою дозу, потому что и сегодня ей понадобился максимум выдержки. Конечно, речь шла не только о тяжелой атмосфере литейки и удушающей жаре, которая припекала людей, а с похмелья в два раза сильнее. Понедельник – день тяжелый, издавна это известно всем, а после получки особенно. Рабочие двигались, как сонные мухи и все время пили воду, бочка с которой стояла у самого выхода. Но и это мало помогало. В раскаленном воздухе литейки привезенная вода мгновенно становилась горячей и не утоляла жажды, а только выходила едким соленым потом.

Серафина видела все как в тумане – выпитое натощак зелье оказалось на редкость крепким. Но никто не обращал внимания на ее неверные движения и шатающуюся походку. С похмелья едва ли работяги видели что-нибудь у себя под носом. То и дело кто-нибудь прекращал работу и забирался в угол. Тогда мастер, который в такие дни ходил с резиновой дубинкой, находил саботажника и выгонял обратно к рабочему месту. Краем глаза Серафина заметила Нинку Вино. Она залезла в щель между двумя прессами. Засаленная роба на ее груди распахнулась настежь, и две огромные титьки вывалились наружу, словно булки из печи. Одна грудь торчала у Нинки подмышкой, и с нее на пол капало молоко, а другую людоедка обеими руками подтянула ко рту и сосредоточенно высасывала, прижмурившись и громко чмокая от наслаждения. Она так увлеклась этим приятным делом, что не заметила, как подошел мастер и с размаху треснул ее дубинкой по макушке. Нинка щелкнула зубами и прикусила собственную грудь. Визжа и воя, она никак не могла выбраться из узкого пространства между прессами, и мастер помогал ей изрядными тычками своей дубины.

С другого конца цеха рабочие под руки тащили Синюшного. Голова у него моталась в разные стороны, изо рта вперемешку со рвотой текли слюни. Его притащили и поставили к прессу.

– Птичья болезнь, – смеясь, объяснил Татарин.

– Что-что? – не поняла Серафина.

– Не видишь – перепил!

Синюшного «подключили» к прессу, нужно было видеть, как он работает. С закрытыми глазами он брал детали и совал их вперед, сам с трудом сохраняя равновесие. На полу около него росла гора брака, потому что похмелье плохой помощник, и Синюшный бросал под пресс заготовки вкривь и вкось.

И вдруг, перекрывая грохот прессов и гул пламени в печи, по цеху пронесся хриплый нечеловеческий вопль, полный боли и муки.

– Синюшного придавило!

Рабочие, сломя голову, бежали к месту происшествия. У грохочущего вхолостую пресса, широко разинув в крике рот и закатив глаза, стоял, покачиваясь, Синюшный. Две алые струи фонтанами били от него в разные стороны. Там, где у него должны были быть кисти рук, не было уже ничего. Тяжелый пресс размеренно и бесстрастно добивал на чугунной плите густое кровавое месиво – то, что минуту назад было человеческими руками. Рабочие молча стояли и смотрели, как заваливается навзничь пострадавший. Расталкивая их, вперед прорвалась Серафина, держа в руках длинные ленты обтирочной ветоши.

– У-у, людоеды! Лишь бы пожрать друг друга, проклятые!

Она торопливо стягивала тряпками культи, пытаясь остановить кровь.

– Зря, Макака, безразлично сказал Гнилой. – Все равно ведь околеет в лепрозории.

– Кто-то вызвал мастера, хотя некоторые уже примеривались запустить зубы в еще живое тело. Пострадавшего подхватили под микитки и вынесли из цеха. Больше никто о нем ничего не слышал. Рабочие вернулись на свои места. Настал хлопотный момент заливки форм, и все тут же забыли о случившемся. Впрочем, в обед нашелся предлог помянуть Синюшного добрым словом. Начальство не досмотрело, и на его долю выдали обед, который тут же был поделен в бригаде и съеден за доблестную кончину пострадавшего.

Так прошло еще три дня. Серафина чувствовала, что силы ее на исходе. Не переставая, она думала об освобождении. Слабая тень надежды забрезжила после одного небольшого случая.

Через цех везли длинные газовые баллоны с надписью «ОГНЕОПАСНО». Серафину и еще одну из баб послали накрыть кузов электрокара мокрым рядном.

– А с чего такие предосторожности? – на пару с соседкой волоча тяжелую холстину, спросила Серафина.

– Там, внутри – у-ух! – указывая на баллоны, примитивно пояснила та. – Как нагреется – так взорвется. Так ахнет, что весь цех взлетит.

Словно яркая звезда вспыхнула, осветив дорогу отчаявшейся пленнице.

– Тогда одной тряпки мало. Тащи еще – скомандовала она.

Тетка бросилась в кладовую. Водитель электрокара, воспользовавшись минутной передышкой, свесил голову вниз и задремал. Никто не смотрел в их сторону, все были заняты работой. Серафина вытащила из общей кучи баллон и, сгибаясь под его тяжестью, поволокла к большой груде мусора. В другое время она не смогла бы сдвинуть этот баллон с места, но теперь силы у нее словно удвоились. Она не только успела донести, но и зарыла свою ношу в мусор, а затем, как ни в чем не бывало, снова оказалась у кузова и стала натягивать холстину, стараясь скрыть брешь среди груза.

В некоторых случаях мысль работает на редкость быстро и четко. Серафина прекрасно понимала, что баллона хватятся, могут обнаружить его и среди мусора. Необходимо как можно скорее вынести свой трофей из цеха.

И вдруг ее осенило. Какая же она дура! Не нужно ничего выносить. Забор находится как раз позади литейки, и задняя часть печи почти упирается в него. Если бросить баллон в жерло, куда загружают уголь… Но сделать это можно лишь в обеденный перерыв, когда все побегут получать свои пайки.

До обеда Серафина не спускала глаз с кучи мусора. Каждый появившийся в цехе новый человек заставлял ее замирать от ожидания. Наконец прозвенел звонок и в одну секунду в литейке никого не осталось. Без надобности рабочие здесь не задерживались. Выждав для верности еще несколько минут, она разрыла мусор и выкатила баллон. Ей понадобилось совсем немного, чтобы погрузить его в тачку, подкатить к жерлу и отодвинуть заслонку. Тяжелая железная дверь отходила медленно, со скрипом, но Серафина всей тяжестью повисла на рычаге. Палящим жаром дыхнуло ей в лицо, загудело, забушевало перед глазами пламя.

Широко размахнувшись, она толкнула тачку вперед, и та загрохотала по желобу, а сама она повернулась и стремительно бросилась прочь. Ей удалось выскочить из литейки, когда под ногами вздрогнул цементный пол. Зашатались над головой своды цеха. Бегущую Серафину нагнала, толкнула в спину и бросила на пол сильная струя горячего, почти раскаленного воздуха, и не будь на ней брезентовой робы и шапки, несомненно ей пришлось бы плохо. Но теперь она снова вскочила и побежала. Сверху сыпались куски цемента, падали железные балки.

И тут Серафина заметила, что бежит не она одна. Охваченные животным страхом, рабочие мчались прочь из цеха. Стальные перекрытия над головами угрожающе трещали, готовые вот-вот обрушиться. На бегу у Серафины мелькнула мысль, что лучше было бы подстроить катастрофу в ночную смену, тогда легче скрыться. Но другой счастливой возможности могло больше не представиться.

Выскочив на улицу, она увидела, что задняя часть цеха вся охвачена огнем. Казалось, пламя вырывается из-под земли. Пристройка из красного кирпича, забор и часть помойки на протяжении нескольких десятков метров оказались разметаны взрывом. Рабочие сгрудились в кучу, как стадо баранов и испускали отчаянные вопли, но никто не сдвинулся с места, чтобы предпринять меры по тушению пожара. Пригибаясь и закрывая лицо от огня, Серафина напролом ринулась в образовавшуюся брешь. На мгновение гудящее пламя накрыло ее с головой, но через секунду она оказалась уже за территорией завода. И тут только заметила, что, воспользовавшись суматохой, неизбежной в первые минуты катастрофы, ринулась в бега не она одна. Рядом выросла знакомая фигура – Татарин. Прекрасно понимая, что к месту взрыва скоро стянутся спасательные команды (если таковые, конечно, тут имеются), Серафина торопилась уйти подальше, но дорогу неожиданно преградила большая лужа, широкая, как озеро. Остановился и Татарин.

От лужи поднималась тошнотворная вонь. Красно-бурая жидкость шевелилась у поверхности, как будто кипела.

– Слышь, Макака? Только бы удалось пробраться на мясокомбинат, – сказал Татарин.

– Зачем? – прикидывая, как перебраться через лужу машинально спросила Серафина.

– А кормят там лучше, и мяса всегда вдоволь ешь – не хочу. А уж там я сумею пристроиться. Давай и ты, Макака, шуруй.

– Так значит, это мясокомбинат! – горестно пробормотала Серафина.

– Не боись, Макака, прорвемся! – громко крикнул Татарин, подсучил штанины и решительно шагнул вперед. В тот же миг он дико вскрикнул, ноги его подломились и, нелепо взмахнув руками, он навзничь опрокинулся в тухлую бурую воду. Тотчас же злая жидкость вокруг него забурлила ключом. Упавший рванулся, наполовину привстав из воды, а Серафина замерла, парализованная неслыханным, жутким зрелищем. Длинные красные черви с большими головами и зубастыми пастями набросились на Татарина, как хищные рыбы пираньи. Своими мощными челюстями они вырывали из жертвы огромные куски тела. Серафина успела только ахнуть, а Татарин лишь несколько раз крикнул. Черви тут же проникли ему в горло, ворвались внутрь – и все было кончено. Трапеза гадов не заняла и полминуты. Начисто обглоданный скелет мгновенно опустился на дно. И снова закипела, заволновалась страшная бурая поверхность лужи.

Как только к ней вернулся дар речи, Серафина хотела повернуться и бежать обратно на завод, но тут заметила узкую кромку суши между забором и лужей. И она стала пробираться по этой кромке, изо всех сил прижимаясь спиной к забору. Не раз нога ее касалась края берега, и тогда из воды красными молниями выпрыгивали толстые черви, щелкая в воздухе зубастыми пастями. Потеряй она на мгновение равновесие, упади туда – и тотчас же ее скелет, как скелет несчастного Татарина, канет на дно, и скользкое бурое месиво станет ее безвестной могилой. А упасть было немудрено, потому что от лужи поднималась пакостная вонь, от которой мутилось в голове, как от угарного газа.

Наконец показался длинный кирпичный корпус. Серафина сразу заметила широкую отводную трубу, изливавшую на улицу бурую воду – вот откуда лужа и черви в ней. Это же мясные отходы, а гады – ни что иное, как выродки опарыши. Фу, какая гадость! Серафина зажала нос, чтобы ее не стошнило и прыгнула на сухое место.

Около широко распахнутых ворот кирпичного здания она увидела длинную вереницу грузовиков. Странные крики доносились оттуда, как будто веселилась стая обезьян. Чтобы обойти здание, ей нужно было пройти мимо машин. Серафина заторопилась.

Оказалось, обойти грузовики не так-то просто. Правда, она увидела около них лишь двоих рабочих, да и те были чем-то заняты. Но в кабинах сидели шоферы, а в кузовах, обитых досками, как для перевозки скота, тоже находились люди. Серафина отчетливо видела их сквозь щели. Их бессмысленно улыбающиеся лица с текущей из широко распяленных ртов слюной торчали над дощатыми бортами. В каждом грузовике находилось не менее двадцати человек. Навстречу Серафине подул ветерок, донеся с собой резкий запах застоявшейся мочи и человеческих испражнений.

На цыпочках она подошла поближе и поразилась огромному росту людей и их откормленному виду. В каждом из них было не меньше трех метров от головы до пят. Как раз они-то больше всего напоминали нормальных людей, если бы не их низкие обезьяньи лбы и гигантские размеры. В щели сквозь доски видны были тела и ноги людей – толстые, мясистые. У женщин большие груди и животы. У мужчин – боже мой! Все без исключения мужчины-кастраты. Вот почему они такие большие и толстые. «Высший сорт» – гласила надпись, сделанная белой краской на досках кузовов. Но почему люди, как скотина, в клетках? Да ведь это же мясо! Под низкими лбами у несчастных существ нет ни капли ума и они не умеют говорить.

И словно в ответ на ее мысли передняя у раскрытых ворот машина тронулась и въехала в здание. Над головой Серафины раздался не оставляющий сомнений характерный звук. Она едва успела отскочить – из щели в полу кузова потекло на асфальт. Тотчас, как по команде, подобные звуки донеслись из всех грузовиков. Мужчины и женщины бессмысленно кривлялись и пачкали друг друга.

– Так вот откуда оно – мясо!

– Ух, сволочи! – пробормотала Серафина, зажала нос и хотела рыскнуть мимо.

– Чтоб вас всех черт побрал! Опять вывести хотите! – мощный тычок обрушился в спину Серафине. – А ну, геть отсюда, чертова кукла!

Кто-то из начальства, приняв Серафину за работницу цеха, бесцеремонно, тычками, прогнал ее в корпус.

Сначала ее оглушили громкие крики. Серафина содрогнулась. Так кричат люди, с которых живьем сдирают кожу. А потом она увидела зрелище, перед которым померкли все виденные прежде кошмары. Она попала на бойню. Только вместо скота на мясо забивали людей.

Сначала их выгружали из машин. Для этого откидывали задний борт кузова, и рабочие длинными острыми пиками кололи и выталкивали людей наружу. Сбившиеся в страхе в кучу люди сыпались из кузова, как горох, давя друг друга и ломая ноги. Ругаясь и покрикивая, рабочие гнали их, как стадо овец, и те толпою приближались к конвейеру. Словно чуя смерть своими жалкими инстинктами, жертвы кричали, упирались, но по всей длине конвейера уже стояли рабочие с крюками и пиками.

И начиналась свирепая разделка человеческого мяса.

В голове конвейера несчастного подхватывал острый подвесной крюк и резко вздергивал наверх. От боли, причиненной вонзившимся в солнечное сплетение железом, человек дико и отчаянно кричал, извиваясь ужом, и от этого еще глубже насаживаясь на крючок. Впереди стоял рабочий с ножом и метким привычным движением вспарывал жертве живот. Тут же на нее набрасывались другие рабочие и вырывали трепещущие внутренности. При этом Серафина видела, как одновременно они орудовали ножами и совали в рот, глотали горячие куски мяса. Еще живая, извивающаяся на крюке жертва ехала дальше, где ее хватали за руки и за ноги. Отрубленные члены летели в чугунные котлы, где их разделывали другие работяги и тоже ели, ели – лица у всех были перемазаны свежей кровью.

А человек, все еще живой, исходящий криком, ехал вперед, где его безжалостно разделывали до тех пор, пока милосердный ятаган не сносил ему голову. Голова отлетала последней, словно весь процесс был задуман каким-то садистом, как мерзкая, изощренная пытка, и тогда иной несчастный бывал еще жив, блевал кровью и смотрел безумными, вылезшими из орбит глазами.

Что-то вдруг случилось на конвейере, когда вздернули на дыбу очередную жертву. Огромный мужчина высотой более трех метров сорвался с крюка, сломав шею рабочему, только что вспоровшему его живот. Он упал с конвейера на пол, выбросив наружу груду внутренностей. Не переставая кричать, он поднялся на четвереньки, потом выпрямился во весь рост и, шатаясь, побежал по цеху, круша и ломая все на своем пути. Сизые дымящиеся ленты внутренностей волочились за ним по полу, путались под ногами и, споткнувшись, человек рухнул ничком, а двое работяг храбро бросились на него и добили топорами.

Душераздирающие крики оглушили Серафину, от жуткого зрелища встали дыбом волосы под малахаем. Она бросилась в другой конец цеха.

Там грузили уже готовую продукцию. Рабочие складывали в ящики нарубленное порционными кусками мясо, обернутое в аккуратные целлофановые пакеты. Едко пахло потом, кровью, человеческими испражнениями. Влажные пакеты сочились свежей кровью. Откуда-то, перебивая ядовитую вонь, доносился вкусный запах копченой колбасы – за стеной находился колбасный цех. Между ящиков ходили рабочие, накрывали их фанерой и забивали гвоздями. Откуда-то слышался резкий голос начальника:

– Эй, вы, скорее загружай! В двадцатый универсам срочно вырезку!

Вот он, шанс! Подтянувшись на руках, Серафина прыгнула в ящик. Прикосновение еще теплых, сочащихся кровью разрубленных частей человеческих тел вызывало в ней чувство стойкого, неодолимого отвращения. Превозмогая себя, она разбрасывала влажные пакеты, зарываясь поглубже. Внутри было горячо, как под компрессом. Специфический запах мяса и свежей крови щекотал ноздри. С трудом сдерживая позывы к рвоте, Серафина сидела тихо, как мышь. Очень скоро она услышала, как над головой зашевелились, послышались голоса, потом стук молотка по дереву. Прошло еще с полчаса, и она почувствовала, как ящик подняли наверх и поволокли. Последующие несколько часов показались Серафине сущим адом. Должно быть мясо везли в морозилке. Сочащаяся из пакетов кровь насквозь пропитала ее одежду, а теперь стала остывать, и беглянка сидела, как в ледяной ванне. «Еще немного, и я сама превращусь в мороженое мясо», – щелкая зубами, с ужасом думала она.

Она уже хотела вылезти, когда движение, наконец, остановилось. Снова послышались голоса – на этот раз с ящика срывали крышку. Потом Серафина всегда считала, что и на этот раз ее ангел-хранитель не дремал. Над ящиком наклонилась толстая женщина в засаленном переднике. Насколько поняла Серафина, она попала в подсобку магазина. По-видимому, бедная женщина просто опешила и не сумела крикнуть, когда жуткое и грязное нечто выросло из кровавых пакетов перед самым ее носом. Серафина швырнула в лицо продавщице тяжелый мокрый малахай и, сломя голову, бросилась прочь. С треском она столкнулась с дверью, набив на лбу громадную шишку, выскочила на улицу и заметалась взад-вперед, как сумасшедшая. В магазине поднялся шум, кричали испуганные продавцы. Всполошились и покупатели. Спасая собственную шкуру, Серафина нырнула в мусорный ящик, и с головой погрузилась в зловонные отходы и грязные бумаги. Спрятав нос подмышку, как страус голову в песок, она просидела в помойке не меньше часа. Когда же вокруг все утихло, и она хотела выбраться наружу, то снова почувствовала движение. Ее опять куда-то везли.

Это было то же самое место, откуда три недели назад она начала свое необыкновенное путешествие. Вместе с мусором ее вывалили из ящика, и машина уехала. Серафина снова сидела вверх ногами, и из кучи торчала одна ее голова. Несколько толстых крыс с любопытством разглядывали незваную гостью, столь грубо нарушившую их мирное существование. У нее создалось такое впечатление, что зверюги примериваются ухватить ее за горло.

– Кыш! Кыш, проклятые! – сказала Серафина и стала выбираться из кучи. Сейчас она сама походила на роющуюся в мусоре крысу. Ей никак не удавалось выбраться, и она со злостью расшвыривала сраные бумаги и пустые пакеты. Вдруг что-то или кто-то крепко ухватило ее за воротник и повлекло наверх.

– Нет, кого я вижу! – насмешливо проскрипел знакомый голос.

Аоки по-прежнему не рисковал высаживаться на Землю без скафандра.

– Пусти, злодей! – тщетно пытаясь вырваться, прохрипела Серафина.

– Микробы! Болезни! Инфекции! – от волнения Аоки не хватало воздуха, и он закашлялся. – Сумасшедшая! Сумасшедшая!

– Микробов наелась будь здоров! – Серафина болезненно сморщилась. – Ох, кажется я и вправду чем-то заболела, что-то у меня нехорошо в животе. Да пусти ж ты меня наконец!

Едва очутившись на твердой земле, Серафина вскочила на ноги и обнаружила, что смертельно хочет есть, желудок просто свело голодной судорогой.

– У тебя плохой вид, – качая головой, заметил Аоки.

– Не мудрено! – разозлилась Серафина. – Я не ела целые сутки.

– Разве тебя там не покормили? – в голосе Аоки снова зазвучали насмешливые нотки. Вот так всегда, он просто норовит сказать ей какую-нибудь колкость.

– Как же! Они едят друг друга! – Серафина с омерзением плюнула.

– А ты думала, они перестали это делать? – язвительно спросил Аоки.

– Кроме того, тебя ждет крупный разговор с капитаном за нарушение правил высадки на незнакомую планету. Подумать только, ты оставила на помойке оружие.

Но Серафина была сейчас занята своим.

– Подумай только, они совсем выродились и не едят ничего, кроме человечины. Специально выращивают людей на мясо, – возбужденно говорила она. – Я считаю, они все заслуживают смертной казни.

– И уж не ты ли будешь их палачом? Подумать только – она считает! – возмущенно фыркнул Аоки.

– Я обращусь по этому поводу к капитану, – огрызнулась Серафина.

– Сначала он обратится к тебе по поводу твоей халатности. А потом, конечно, откажет, потому что ежели нам придется уничтожать на пути всякую цивилизацию только потому, что они не так мыслят и не то едят, то мы очень скоро превратимся в палачей.

Серафина хотела ответить в том же духе, но острая боль в ноге заставила ее подскочить, как ужаленную. Одна из самых шустрых крыс изловчилась и вцепилась зазевавшейся гостье в лодыжку.

Разом потерявший весь свой насмешливый тон Аоки мощной рукой схватил ее за шкирку и поднял над землей.

– Если ты еще раз позволишь себе подобную прогулку… если позволишь… Соображала бы, несчастная, откуда ты только что вырвалась! Он в шею толкнул ее к снаряду.

– А ты-то откуда знаешь? Можно подумать, видел! – зло пробормотала она, держась за укушенную ногу.

– А чем, ты думаешь, я здесь занимался, когда дожидался твою драгоценную персону? Вот когда пройдешь полную стерилизацию, тогда я тебе такое расскажу…

– За… зачем стерилизацию? – заикающимся голосом спросила Серафина.

– А затем, что ты буквально нашпигована болезнями. И задержись ты еще немного…

Молчание было красноречивее слов, и от этого почувствовала Серафина, как у нее поднимается температура.

– Кажется, у меня начинается чума… либо холера… слабым голосом пробормотала она.

Он проснулся от резкой боли в ухе и застонал, невольно схватившись руками за голову. Казалось, что-то живое и мохнатое вползло в слуховой проход и там шевелится, причиняя неимоверные страдания. Невольно он сунул палец в ухо, пытаясь освободиться от засевшей там нестерпимой боли, но тут накатила новая волна. Кто-то маленький упрямо и методично долбил кость снутри головы, приступы накатывали один за другим.

– Ла… Лариса… – весь в поту, он нащупал рядом мягкое тело спящей жены и судорожно ухватился за нее, как утопающий хватается за соломинку.

Жена проснулась тотчас же.

– Антон? Тебе плохо? Что случилось?

Нестерпимая сверлящая боль вгрызалась все глубже в мозг, сбивая голос и дыхание.

– Го…го…лова… – он захрипел и потерял сознание.

И последнее, что услышал, проваливаясь в небытие, был испуганный крик жены.

…Он медленно, с трудом приходил в себя. В голове стоял густой вязкий туман, и он не в силах был вспомнить, что же с ним произошло. Какие-то неясные, обрывочные образы роились в воспаленном мозгу. Ах, да, боль, была сильная боль, от которой он и потерял сознание. Но сейчас боль исчезла. Только голова – она казалась тяжелой, словно налитой свинцом.

– Лариса, – негромко позвал он.

– Я здесь, Антон. Все хорошо! – из белого тумана выплыло знакомое родное лицо жены.

Он с усилием приоткрыл глаза. Белые стены, белый потолок… Наверно, это больница.

– Что со мной?

– Все в порядке, милый. Тебе стало плохо, ты потерял сознание. Но теперь все в порядке.

– Я в больнице?

– Да, это больница. Но доктора говорят, что все хорошо.

Он с трудом приподнялся и сел в постели. Голова слегка кружилась, немного поташнивало и тело казалось не своим, но, в основном, он чувствовал себя в порядке.

– С кем ты оставила маленького? – тревога за сына накатила внезапно, как будто для нее были веские основания.

– Не волнуйся, он у бабушки, а я побуду здесь, с тобой.

Ему стало отчего-то страшно.

– Не уходи, пожалуйста, – тихо попросил он.

Доктор Залесский еще раз внимательно просмотрел снимки. Он все еще сомневался, выписывать больного, или продлить бюллетень. В основном, пациент чувствовал себя неплохо, но… Вот это «но» как раз и не давало покоя Залесскому.

– Опухоль мозга? Вполне возможно. Есть небольшое затемнение. Но необходимо длительное наблюдение.

– Состояние больного в норме, – доложила сестра. – Вот только аппетит – он плохо ест.

– Что ж, будем выписывать. Назначим витамины, транквилизаторы, – Залесский передал документы сестре. – Теперь позовите больного.

– Ты ничего не ешь, Антон. Не нравится обед? Что-то не так?

– Все в порядке, дорогая, мне просто не хочется, – он отодвинул тарелку и, стараясь не видеть огорченного лица жены, так гордившейся своим кулинарным искусством, укрылся за развернутой газетой.

Однако, пробегая глазами строчки, он никак не мог уловить смысла напечатанного. Буквы ускользали, мысли путались. Казалось, кто-то посторонний незримо присутствует рядом и одним лишь своим присутствием нагнетает напряжение.

Антон даже несколько раз оглянулся, чтобы проверить, нет ли в комнате кого-то еще. Нет, все как обычно – жена с шитьем в руках, спящий в кроватке двухнедельный сын. В маленькой шестнадцатиметровке с лишь необходимым минимумом мебели негде спрятаться и кошке.

И в то же время все не так. Чем-то нарушен привычный ритм жизни. Изменилось что-то не вокруг, изменилось в нем самом, и он это отлично чувствовал.

Антон поднял голову от газеты и прислушался к себе. Очень хотелось есть. И в то же время стоящая перед ним на столе пища вызывала чувство неодолимого отвращения.

– Пожалуй, я пойду спать, – откладывая газету, пробормотал он.

– Что ж, иди, я лягу позже, – пристально глядя на него, проговорила жена.

Проходя мимо кроватки спящего сына, Антон неожиданно остановился. Рука его невольно потянулась к пушистой головке младенца. С усилием он пытался что-то вспомнить, как казалось ему, очень для него важное. И не только для него. Что-то очень нужное и значительное надо было ему сделать. Но что?

Антон медленно убрал руку и, провожаемый встревоженными взглядами жены, пошел к постели.

Что-то очень нужное и важное забыл он сделать. Что же это? Ну что? Быть может, выспавшись, утром он вспомнит, что именно.

Но он не вспомнил ни утром, ни вечером следующего дня, ни даже завтра.

По пустынной ночной улице торопливо шел, почти бежал, человек. Его скудный гардероб состоял из простых хлопчатобумажных трико и клетчатой рубашки, на ногах – домашние шлепанцы. Либо бегущего подняло с постели какое-то срочное неотложное дело, либо он мчался в припадке безумия. Тот, кто увидел бы сейчас его лицо, в ужасе отшатнулся. Оно казалось мертвенно бледным, почти зеленым, и в то ж время светилось в темноте неясным призрачным подкожным светом…

…Антон очень смутно сознавал, что идет куда-то среди ночи. И сам он как бы раздвоился. Внутри него сидел кто-то, он хорошо чувствовал его присутствие. Этот кто-то расположился в нем самом как хозяин и навязывал, диктовал ему свою волю. Как если бы в нем находилось два человека и тот, второй, сначала едва слышно, а потом с каждым днем все громче и громче заявлял о себе. И он, этот второй, постепенно, но неумолимо подавлял первого. И этот второй, в отличие от первого, прекрасно знал – куда и зачем он идет среди ночи.

Тот, второй, нестерпимо хотел есть, и внутреннее чутье, – какое-то особое чувство – безошибочно вело его к пище.

Антон дошел до ворот кладбища и огляделся. На мгновение первая личность возобладала над второй. «Куда я иду? Зачем?» – мелькнула в голове тревожная мысль.

Но тотчас же властно и настойчиво заговорил второй. «Туда, куда надо. Иди! Там твой дом. Там твой мир. Иди!» И голос первого умолк, подавленный тем, вторым. Антон решительно шагнул в ворота и пошел по тропинке. Сверхъестественное, внезапно так открывшееся чутье безошибочно привело его к свежей могиле. Опустившись на колени, он поспешно принялся разрывать мягкую рыхлую землю. Под руки попадались мелкие острые камешки, он срывал ногти и кожу с пальцев, но не останавливался до тех пор, пока не показалась бархатная обивка гроба. Он продолжал работать, руками, пока не оголил крышку целиком. Из-под неплотно пригнанных досок просочился слабый запах разлагающегося человеческого мяса. Первая личность возмутилась в нем было, содрогнувшись от отвращения. У второго же жадно раздулись ноздри, и он с нечеловеческой силой рванул на себя крышку гроба. Затрещали и вышли из пазов гвозди. Тяжелое влажное тело умершего около недели назад человека заполнило собой все пространство длинного соснового ящика. Наполовину приподняв усопшего из гроба, он с риском разорвал на нем одежду, оголив до пояса одутловатый, весь в темных пятнах торс. Низко наклонившись, Антон захватил зубами кожу на животе мертвеца и с силой сжал челюсти.

Он насыщался жадно и торопливо, громко сопя и испуская звериное рычание, иной раз глотая непрожеванные куски и давясь ими. ми. Тот, второй, полностью возобладал над ним. Первая личность окончательно замолчала.

Он стоял перед женой, безвольно опустив руки, тяжелый и осоловевший, с ног до головы перемазанный в черноземе.

– Что с тобой? Где ты был? Тебя не было всю ночь. А-а, да ты же пьян в стельку. А ну, дыхни!

Молча отодвинув жену с дороги, он прошел в комнату и, не раздеваясь, ничком повалился на постель. Через минуту он уже спал, распространяя вокруг себя ни с чем не сравнимый запах разлагающейся мертвечины.

Когда он проснулся, было уже совсем поздно. В окно ярко светило солнце. Жены дома не было. Скорее всего, она пошла в магазин, потому что их маленький сын спокойно посапывал в кроватке.

На работу он, конечно, опоздал, но, как ни странно, сей факт не вызывал в нем ни малейшего беспокойства. Лицо его было застывшее и безмятежное, как у человека, твердо уверенного в себе.

Внутренняя борьба закончилась – в пользу того, второго. И теперь он твердо знал, что ему надобно делать.

Он прошел в кухню и достал из ящика стола большой нож из нержавеющей стали. Долгое время сосредоточенно точил его на бруске. Потом, опробовав на пальце, решил, что достаточно. И, держа нож наготове, как стерильный хирургический инструмент, снова вошел в спальню. Новорожденный сын заворочался в кроватке, просыпаясь. Антон вытащил его и развернул пеленки. Сдернув со стола скатерть, положил новорожденного на гладкую полированную поверхность. Почувствовав прикосновение холодного дерева, младенец закричал. Его тоненькие ручки и ножки беспорядочно сучились в воздухе.

Антон снова пошел на кухню и принес на этот раз молоток и гвозди. Четыре больших ржавых гвоздя, лежавших без употребления с незапамятных времен. Потом взял в руки молоток и несколькими меткими ударами пригвоздил ребенка к столу – по одному гвоздю на каждую ручку и ножку. Затем, снова взяв в руки нож, хладнокровно сделал длинный надрез на животике сына, сверху до низу. В истошном крике зашелся новорожденный. Помогая себе острым концом ножа и ногтями, Антон медленно, не спеша, сдирал с младенца тонкую кожицу, аккуратно сворачивая ее чулком. От пронзительного, истошного детского крика, казалось, дрожали стекла. А отец-садист так же не спеша, тщательно присматриваясь к каждой частице маленького тельца, вспарывал сыну живот.

Он не слышал, как в дверь громко стучали привлеченные диким криком младенца соседи. Не слышал, как повернулся в двери ключ – пришла жена. Очнулся лишь от ее нечеловеческого крика за своей спиной. Он холодно и неторопливо отвернулся от залитого кровью стола, усеянного расчлененными частями маленького детского тельца. По рукам, по ножу, зажатому в его пальцах, стекала кровь.

– Уходи. Я знаю, что делаю, – спокойно проговорил он и снова наклонился над столом. За спиной его слышались странные булькающие звуки – жена тщетно пыталась вздохнуть, вскрикнуть, но дыхание у нее не хватало. А он снова был весь поглощен своим занятием. Он тщательно изучал распластанное на столе тело своего новорожденного сына.

Прошло неизвестно сколько времени. Секунды, минуты, казалось, остановились. Там, за дверями, слышался встревоженный шум – соседи бегали, топали, куда-то звонили. А он не обернулся и тогда, когда на спину ему обрушился страшный удар топора, напрочь перерубив позвоночник. И еще один удар, и еще. Ноги его подломились, и он без звука рухнул на пол.

Маленькая, хрупкая Лариса стояла, пошатываясь и закрыв глаза и все еще сжимала в руках окровавленный топор. Тело ее мужа дергалось на полу в последних предсмертных конвульсиях.

Входная дверь широко распахнулась. Вбежали милиционеры с револьверами в руках, готовые брать живьем опасного маньяка. Но они опоздали. Обмякшая маленькая женщина, за несколько минут постаревшая на много лет, с глухим стуком выронила из рук топор. Ноги ее подогнулись, и она мягко опустилась на пол.

Врачи-патологоанатомы производили вскрытие особенно тщательно. Подозревали внезапное буйное помешательство убитого, иначе с чего бы совершенно нормальный молодой мужчина, нежно любящий жену и ребенка, вдруг самым зверским образом подвергает собственного сына жестокой вивисекции. И они обнаружили то, что искали. В мозгу убитого оказалась опухоль величиной с кулак, кожистая и плотная на ощупь. Опухоль эта не походила на все виданные ранее доброкачественные и злокачественные образования. Она напоминала, скорее, кокон шелкопряда, непонятным образом свитый мозгу больного.

Сей странный предмет лежал на столе в прозекторской, когда тело уже увезли. Уверенным движением врач-патологоанатом рассек пополам эту необычную опухоль, ставшую причиной тяжкого безумия человека, совершившего непоправимое и самого погибшего такой ужасной смертью.

– Смотрите, что это?

– Где? Боже! Паук!

– Муха! Кто-то или что-то…

– Оно его и убило…

Странное существо, похожее одновременно на паука и на муху с длинным веретенообразным жалом в передней части круглого тела мерзко шевелило шестью ворсистыми лапками и издавало низкий мерный гул, наполнивший собою помещение, как будто налетели сотни, тысячи гудящих навозных мух. При этом всех присутствующих обуял вдруг сильнейший безотчетный страх, подобного которому никому еще не приходилось испытывать. Словно бы неведомая, но реально ощутимая опасность повисла, растворившись в воздухе.

– Это что-то новое… мы сами не разберемся…

Доктор стянул перчатки и направился к телефону.

– Постойте… Смотрите, оно исчезает!

Прямо на глазах неведомый монстр стал менять свой очертания и как бы исчезал, растворяясь в воздухе. Сначала исчезли ворсистые лапки и спиралевидный хоботок, мохнатое тело становилось прозрачным, как стекло. На глазах у оторопевших докторов монстр исчез, полностью растворившись в воздухе. И лишь небольшая мутная лужица на мраморном столе в прозекторской – то, что осталось от существа – говорило о том, что все это было реальностью, а не привиделось в припадке безумия.

Путник шел по дороге, из-под ботфорт поднимались клубы пыли.

Сзади послышался стук копыт. Путник остановился и повернулся лицом в ту сторону, откуда доносился звук.

На дороге появился отряд всадников. По черным перьям на шлемах и красным грифонам на щитах, он узнал алькарес, племя, которое воевало с Городом.

Всадники догнали путника и окружили его. Десяток острых пик тут же был направлен ему в сердце.

– Ты ведь идешь в Город, путник? – спросил глава отряда, поигрывая плетью.

Путник молчал.

– Наткните этого горожанина на копье, как цыпленка на вертел, – сказал главный и захохотал, радуясь удачной шутке.

И тут путник исчез на глазах у изумленных воинов, словно растворился в воздухе.

– Упустили, растяпы! – гневно заорал главный и стеганул плетью ближнего из своего окружения. С ненавистью глянул он на стены города, виднеющиеся вдали. – Ненавижу эту обитель колдунов и волшебников! Я уничтожу ее! Но пока наше время еще не пришло, а потому прочь отсюда! – процедил он сквозь зубы.

Всадники повернули коней и поскакали обратно. Скоро они скрылись из виду, оставив над дорогой только облако пыли.

Он сидел в кресле, запрокинув голову. От незатушенной сигареты поднимался дымок и рассеивался в спертом воздухе комнаты.

«Черт! Тяжело, очень тяжело. Как же меня сейчас зовут? Алексей Чернов, Алексей Чернов, Алексей Чернов. Леша, значит».

Вчера он вернулся из Города.

Трудно жить сразу в двух измерениях. В Городе – он был могучим воином, здесь – простым студентом – Алексеем Черновым. Там – он сам руководил событиями, здесь – к его мнению вряд ли кто решил бы прислушаться.

Ему нельзя было уходить оттуда, ведь Город сейчас был на грани войны, но Алексею пришлось вернуться сюда, в настоящее.

Предчувствие, охватившее его вчера вечером, не обмануло. Где-то, где еще точно он не знал, произошел прокол пространства, тонкой астральной перегородки, отделявшей друг от друга два мира. И чужаки лавиной ринулись сюда, в настоящее. Чем это грозило Алексей не знал.

«Коронованная ведьма». Черт! Я прозевал момент, и трудно предсказать, что из этого получится.

Он еще раз прогнал в памяти весь вчерашний разговор.

Слезы на ее глазах, состояние близкое к истерике. Она не понимает, что с ней происходит, она не знает, что ей делать. Нечто диктует ей свою волю, но она не может понять, что это нечто не извне, оно находится внутри ее.

Как изгнать чужака?

Ведь если в Городе он Вершитель, то здесь в настоящем, лишь Созерцатель, Страж границы.

– Ты должен увести его. Он погибнет, если останется со мной… я «коронованная ведьма» и мое предназначение обращать свет в тьму, а он светлый!

После этого началось превращение. Глаза засверкали бешеным блеском. Губы сузились и обнажили заостренные зубы. Ногти вытянулись и превратились в когти.

Сейчас она вцепится ему в горло.

Она стала зверем, тем, кто жил в ее теле и диктовал ей свою волю.

– Это ты во всем виноват! Ты! – продолжала она выплевывать ему в лицо слова.

– Ты бросил мне Яну, как подачку, и я приняла ее. Но ты теперь не такой сильный как тогда. Ты ослаб! А я стала сильнее! Ты отбросил ее и она пришла ко мне. Ты скоро останешься генералом без армии.

Она была сейчас девчонкой и в то же время – «ведьмой», чужаком.

– Он светлый, уведи его от меня, я не хочу, чтобы он погиб! Я должна убить светлого человека, чтобы продлить свое существование, я не хочу, чтобы им был Мишка.

Она успокоилась, и вместе с этим лицо ее снова приобрело нормальные черты.

– Ну что, господин сказочник. Вы напишите сказку о ведьме, которая возлюбила светлого человека – охотника за ведьмами?… А теперь уходи и держись от меня подальше. От меня требуют, чтобы я убила тебя. Уходи!

Все. Дальше был лишь мрак.

Они хотят уничтожить его.

Да, враги знают своих врагов, но друзья не всегда узнают друзей.

Алексей посмотрел на часы. Пол-второго ночи. Нужно было выспаться, чтобы завтра…

Хотя, что будет завтра, он не знал.

Яна надавила на кнопку звонка, он глухо заверещал, но вдруг будто захлебнулся своей трелью и замолк.

Дверь распахнулась. Яну встретила сама «коронованная ведьма». Она провела девушку через темный коридор, и Яна вошла в комнату Милы Готовцевой.

Помещение изменилось до неузнаваемости. Окна были занавешены плотными черно-красными шторами. На тумбочке, полках, шкафу и просто на полу горели черные восковые свечи. На столе лежала огромная каменная плита, казалось, что ножки стола не выдержат и плита с грохотом упадет на пол.

Кроме Яны и «коронованной ведьмы» Милы Готовцевой в комнате находились еще четыре человека. Все они были одеты в черные накидки на голое тело. В руках у юношей были шпаги, клинки которых в свете свечей отливали кровавым цветом.

Воздух в комнате был душный и тяжелый, но, в тоже время, имел сладковатый привкус, от которого голова шла кругом, а в груди что-то щемило.

– Приготовьте ее, – сказала Мила нежным, почти младенческим голосом.

Две девушки, видимо исполнявшие роль жриц, подошли к Яне и начали ее раздевать. Ей было все равно, что с ней делают, она будто впала в транс.

Юноши сочными баритонами начали песнопение, коверкая текст Библии. «Коронованная ведьма» поднесла ей кубок с вином. Яна выпила. Вино было терпким и до приторности сладким. Голова закружилась еще больше.

– Ты пришла к нам, чтобы получить силу и власть? – мягко спросила Мила, ставя кубок на стол.

– Да, – коротко ответила Яна.

– Зачем они тебе?

– Чтобы отомстить человеку, осквернившему меня и мою веру, – в глазах девушки вспыхнул огонь ненависти.

– Согласна ли ты присягнуть богу нашему, Сатане?

– Да.

Девушки-жрицы подвели Яну к столу и помогли лечь на каменную плиту. Юноши подошли к ней и возложили шпаги на грудь девушки крест на крест. Мила снова наполнила кубок, на этот раз кровью, и тонкой струйкой стала лить ее на тело Яны.

Сладкая нега охватила девушку, грудь ее часто вздымалась, на коже выступили капельки пота. Веки отяжелели и опустились.

Дьявол соблазнял ее, и она отдалась ему. Она почувствовала острую, режущую боль в паху. Она открыла глаза и увидела перед собой лицо Милы.

«Ведьма» улыбнулась ей. Пухлые налившиеся кровью губы обнажили мраморной белизны зубки, при виде которых Яну охватила непонятная дрожь.

Готовцева поцеловала девушку, и сладкое томление снова растеклось по телу. Поцелуи Милы становились все яростней. Ее губы сновали по шее, то возвращаясь на лицо, то спускаясь ниже. Вдруг Яна почувствовала резкую колющую боль и потеряла сознание.

Когда она открыла глаза, то остатками своего разума почувствовала, что в ее тело вошел некто другой. Этот некто был концентрацией злобы, ненависти и злобы.

Яна легко спрыгнула с плиты. Девушки-жрицы надели на нее черную накидку. Разум покинул ее: сейчас тот, что был внутри, требовал крови и мяса, человеческого мяса.

Глаза Яны наполнились холодным, жестким светом. Рот ощерился в страшной улыбке, когда она увидела на плите маленький пульсирующий комочек с бледной нежно-розовой кожей. Из горла девушки вырвался дикий рык, и она набросилась на собственный выкидыш. Она больше не была Яной, теперь внутри нее был чужак.

Рано утром Чернова разбудил звонок. Кто-то ломился в дверь.

Алексей протер глаза и повел головой – раздался слабый хруст позвонков.

Неужто он вчера выпил столько, что мозги заржавели?!

Удары продолжали сыпаться на входную дверь, правда теперь они чередовались с долгими настойчивыми звонками.

Шлепая босиком по холодному полу прихожей, он пытался вычислить, кто бы это мог быть.

Но тут музыкальный авангард прекратился, в дверной замок всунули ключ, повернули и в квартиру ввалились отец, мать и сестра.

Алексей стоял посреди прихожей и пытался сообразить, что ему сейчас нужно сделать: то ли обнять мать, то ли вернуться в постель. Обычаи Города существенно отличались от этого мира.

Но за него уже все решила мама, она всучила Леше в руки тяжеленные сумки и проконвоировала его на кухню, по дороге заявив, что очень рада тому, что они наконец встретились. Алексей думал совершенно обратное. Присутствие родителей все осложняло, он надеялся, что их не будет минимум еще неделю. Физическая нагрузка сняла с парня остатки сна. И поставив сумки на стол, за что получил от матери хороший подзатыльник, Леха сказал:

– А я сегодня уезжаю.

– Куда? – насторожилась мать.

– В Питер, к Саше, я ему вчера звонил.

– Ну вот, не успели встретиться, опять разлетаемся. – сказал вошедший на кухню отец.

– Ладно, мне пора.

Чернов-младший прошел в свою комнату, оделся, покидал в сумку все, что могло ему пригодиться и направился в общежитие, к спившемуся рыцарю Ляпину.

Некогда Ляпин был большой знаток магии и окультизма. Он был на курс старше Алексея. Сошлись они два года назад, после спора из-за «Семьи вурдалаков» А. К. Толстого.

Ляпин открыл Лехе секрет перехода в другие миры, секрет возникновения новых миров, разные прочие разности.

Год назад был такой же прокол пространства. В битве с чужаками погибла невеста Ляпина, сам он поседел и стал пить. Сейчас Ляпин работал ночным вахтером в институтской общаге.

За стеклом фанерной конуры сидела какая-то бабка.

– Куда? – сделав неприступную мину на лице, выпалила она дежурную фразу.

– В сто вторую, к Ляпину.

– Опять, – буркнула вахтерша себе под нос и потеряла к Чернову всякий интерес.

Алексей буквально взлетел по ступенькам на третий этаж, пинком распахнул дверь и шагнул в комнату.

Обстановка внутри представляла собой то, что Ляпин называл рабочим беспорядком, а комендант общежития и того проще – бардаком.

На столе стоял трехлитровый баллон, на шестую часть заполненный пивом. На одном конце койки, у окна, лежала куча одежды, на противоположном босые ступни Ляпина, все остальное закрывало одеяло. В ответ на шумный приход Чернова, куча белья развалилась, и из нее вылезла лохматая голова спившегося рыцаря.

– Чего случилось-то? – недружелюбно спросила она.

– Чужаки прорвали пространство, – спокойно ответил Леха, вываливая на стол свои пожитки.

Ляпин минут пять тупо смотрел на Чернова, затем изрек:

– Дерьмо! – и голова его снова исчезла.

Последней из сумки выпала записная книжка Инги и раскрылась на странице, заложенной ручкой.

«Господи, совсем забыл отдать».

То, что он увидел заинтересовало его. На-листке было нарисовано два квадратика. Один – белый, другой – заштрихованный. И под тем и под другим стояли инициалы. Под светлым – его и Майкла, под заштрихованным тех, кто, видимо, был захвачен чужими. Во главе списка стояли инициалы вчерашней «коронованной ведьмы» – М. Г.

«У нас строгая иерархия», – вспомнил Леха ее слова.

Он пробежал глазами по списку и нашел буквы И. В. Алексей выругался так, что зашевелился уснувший было Ляпин. Это были инициалы Инги.

Чернов захлопнул книжку, сунул ее в задний карман брюк. Взглянул на часы. Двенадцать часов дня. Самое время выловить на тусовке Майкла.

Леха на прощанье окинул взглядом койку, на которой, укрытый кучей одежды и одеялом, спал Ляпин и вышел из комнаты.

Местом тусовки, а проще сказать сборища всей неформальной и творческой молодежи и не только ее, было кафе от какой-то столовой; какого-то треста, како… а в простонародье называлось «Генерал».

Тусовка бурлила и жила своей обычной насыщенной новостями жизнью.

– Помнится…

– Фил, тебе эквалайзер нужен?

– Я в Питер уезжаю, ты, не желаешь?

– Ну, только с поезда слез и…

– Никто не знает, когда…

– Свет, – окликнул Леха блондинку с нашитыми на локтях куртки английскими флажками, – Майкла не видела?

– Нет, а ты у Дэна спроси, он здесь с утра. Дэн, Дэнушка…

К столу подошел молодой человек в поношенном джинсовом костюме и бейсболке.

– Дэн, ты Майкла не видел? – спросил у него Алексей.

– Нет, ты знаешь, его сегодня не было, – сказал парень растягивая, будто смакуя, слова. – Может быть, после обеда…

Леха не дослушал и вышел на улицу. В институт. Если этого «охотника за ведьмами» не было здесь, то он был там, больше Майклу податься некуда.

Душный трамвай, с извечными толкающимися и возмущенными всегда и всем бабушками, доехал до нужной остановки. Чернов выскочил на улицу, почти бегом преодолел расстояние до института и успел-таки перехватить Мишку у входа в здание.

– Майкл, – крикнул он, – тормози, дело есть.

Мишка остановился. Они обменялись рукопожатием.

– Когда ты был последний раз у Готовцевой? – сразу же без подготовки начал Алексей.

– Ну, дня три назад.

– О чем вы говорили?

– Это допрос? – рассердился Мишка.

– Нет. Ну, нужно, Майкл, нужно. Ты же знаешь, я в чужие дела без великой надобности не суюсь.

– Ладно, не извиняйся. По мелочам разговор был.

– Было что-нибудь о «коронованных ведьмах» и прочем…

– Ну, говорили. Она черная ведьма на самом деле.

– О Яне что?

– Готовцева показывала ее рисунки. Все сплошь черное. Страх и тьма. Один – рука из темноты, на другом – Эн, Сатана.

– Черт! – вырвалось у Лехи.

– Что-то случилось? – насторожился Майкл.

– Случилось, и очень многое. Помнишь историю с Ляпиным?

Мишка кивнул.

– Сейчас история повторяется.

– Опять чужаки?

– Да. Смотри, что я нашел у Инги, – Леша достал записную книжку и открыл ее на листе, заложенном ручкой.

«Охотник» долго изучал список черных сил.

– Ну, допустим, половину из них я знаю, – сказал он. – А это что? Майкл ткнул пальцем в несколько инициалов, написанных посередине.

– Не знаю, возможно люди, которые вскоре могут стать чужаками, люди еще не нашедшие свое место в этом мире.

– Инга дома? – спросил Мишка.

– Наверное, во всяком случае должна быть. Мы договаривались, что я к ней зайду.

– Чернов, елы-палы, так чем гадать пойдем к ней.

Они встали с газона, на котором сидели во время беседы и зашагали к дому Инги, благо от силы здесь ходьбы было минут пятнадцать.

Дверь открыла Ингина мать и окинула друзей недружелюбным взглядом. Работники милиции всегда недолюбливали тусовщиков.

– Здравствуйте, Инга дома?

– Инга-а, – крикнула мать и исчезла в своей комнате.

Инга вышла из гостиной, радостно сверкнула глазами и проводила парней в комнату. Они устроились на диване и усадили девушку посередине.

– Вопрос можно? – вместо приветствия начал Майкл.

– Это что, допрос? – улыбаясь ответила вопросом на вопрос Инга.

Майкл чуть было не поперхнулся, ведь пол-часа назад это же самое он сказал Лехе.

Чернов вытащил записную книжку и открыл ее на месте, где находился список.

– Что это?

Улыбка сползла с лица девушки.

– Откуда у тебя она?

– Ты забыла у меня, а я, как истинно любопытный человек засунул сюда свой нос. Дак, что это за список?

– Это черные силы, – Инга ткнула ногтем в черный квадрат. – А это светлые – указала она на другой.

– Оригинально, по-моему, Майкл, до этого мы с тобой и сами дошли. Сколько человек находятся с чужаками внутри?

– Какие чужаки? – глаза Инги стали медленно расширяться от страха.

– Я ничего не говорил, – спохватился Алексей, а про себя подумал: «Так, значит, они и не подозревают, что захвачены выходцами из другого мира. Или не все, кто есть в списке захвачен чужаками?»

– Итак, что это за «нью-ведьмин клаб»? Ты можешь объяснить? – спросил Мишка.

– Ну, это… что-то вроде игры, ну, я не знаю, – девушка немного растерялась. – Год или полтора назад, Готовцевой по нумерологли насчитали три шестерки и сказали, что она «коронованная ведьма», Инга замолчала, внимательно посмотрела на Чернова и вдруг взорвалась.

– Слушай, неужели ты этому всему веришь. Всей этой чепухе. Она обыкновенная баба, да еще привыкла к главной роли во всем. Если нравится пусть играет, но если хочешь знать мое мнение, то ей мужик нужен, а не магическая клизьма…

– Подожди, – прервал словоизлияния Инги Леха. – Год назад… год назад… а последнее время с ней ничего не происходило?

– В последнее время? – Инга задумалась. – Пожалуй, три дня назад, она говорила, что у нее открылись способности к… ну, как это называется-то?… ну, к передвижению предметов на расстоянии… Правда она хвасталась еще, что может как-то влиять на людей, но я в это все слабо верю.

– Еще что-нибудь?

– Н-не знаю, стоит ли мне об этом говорить, но Мила мне жаловалась, что ее в последнее время тянет на сырое мясо… – промямлила Инга.

– Последняя стадия перерождения… Черт! Черт! Черт! И еще три раза черт возьми! – Чернов вскочил с дивана и нервно заходил по комнате. – Она мутирует…

– Ты объяснишь, что происходит? – снова взорвалась Инга, на глазах ее выступили слезы.

– Сейчас нет. Последний вопрос: этот список в твоей книжке писала Готовцева?

– Нет, – сквозь слезы ответила девушка. – Это я писала, здесь люди, с которыми мне, возможно, придется контактировать в следующем году.

– Все! Хватит! – Майкл откинулся на спинку дивана. – Чай в этом доме есть?

– Сейчас, – Инга, размазывая слезы по щекам, отправилась на кухню.

Алексей пошел за ней. Инга поставила чайник на плиту и зажгла газ. Леша обнял ее.

– Леша, что происходит? Я ничего не понимаю.

– Я тоже, – тихо ответил Алексей.

– Я боюсь, Леша, я боюсь, – горячо выдохнула она ему в лицо.

– Успокойся, – он провел рукой по волосам и поцеловал ее. – Все будет хорошо. Я тебе обещаю.

Свисток чайника залился трелью. Чернов выключил газ. Инга разлила чай по чашкам, поставила их на поднос, добавила к ним розетку с вареньем и чайные ложки.

– Подожди, – Алексей взял полотенце и вытер девушке глаза. Улыбнулся. Ладно, пойдем, хозяйка.

Они попили чаю. Майкл и Леха оделись.

– Я тебе позвоню завтра, – сказал Чернов и поцеловал Ингу.

– Ладно, счастливо, – девушка улыбнулась на прощанье.

Парни спустились по лестнице и вышли во двор.

– Лично я ничего не понял, – сказал «охотник на ведьм», когда они вышли из подъезда.

– Я понимаю ровно столько, чтобы хоть что-то понимать, – Леха закурил.

Они шагали к трамвайной остановке.

– Чтобы стало ясно все хотя бы по минимуму, нужно иметь две вещи: дневники Яны, у этого человека есть особенность записывать все весьма подробно, и полный список людей, захваченных чужаками – он, возможно, существует в голове у Готовцевой. И к первому и ко второму доступа у нас нет… Ладно, до завтра.

Чернов заскочил в подъехавший трамвай – пора было возвращаться в общагу.

Но судьба распорядилась по-иному. На следующей остановке в вагон вошла Света Светлицкая. Ее русые волосы будто были наполнены светом, словно подтверждая право девушки на ее имя и фамилию. Алексею показалось, что когда она вошла, в трамвае сразу же стало както светлее, уютней и теплей.

– Светлана, – негромко окликнул девушку Чернов.

Она обернулась и улыбка украсила ее и без того прекрасное лицо.

– Ой, – сказала Света, – привет! Я тебя так давно не видела. Давай рассказывай.

– Что? – опешил Леха, а в мозгу его пронеслось «Неужто уж полгорода знает».

– Что было, что есть, что будет, – засмеялась девушка, но, увидев его серьезные глаза, остановилась.

– Что-нибудь случилось? – спросила она. И Алексей рассказал ей все, что знал о прорыве астральной перегородки, о чужаках, о «коронованной ведьме» Готовцевой.

Трамвай остановился на конечной, они вышли.

– Ты знаешь, честно говоря, мне трудно во все это поверить, – сказала Светлана, выслушав рассказ парня.

– Но ты же веришь в Бога, – Алексей был готов к тому, что скажет Светлицкая.

– Да, но…

– Света, в тебе сокрыта огромная сила, ты должна помочь нам, ты одним махом можешь выпроводить чужаков в их мир и закрыть туннель.

Девушка вздохнула и грустно улыбнулась.

– Если все было так просто, как ты говоришь, то я бы с удовольствием помогла вам и всем. Но ты страж Границы и плохо представляешь себе, что такое светлые силы. Я могу оградить от недугов и опасности лишь близких мне людей. Мы можем залечить душевные раны, мы можем поднять город из пепла, из развалин. Но мы не можем обратить свою силу против силы противоположной нам. Тогда наша сила переменит знак и мы перейдем в царство тьмы. Вот так! – Светлана вздохнула еще раз.

– Ясно, все опять делать простым смертным, – Леху не устраивал исход беседы.

– Страж… – начала было Света, но Чернов оборвал ее. – Какой уж страж!.. Дворник и ни рангом выше.

– Не горячись, – мягко сказала девушка, она оттянула ворот свитера и вынула крестик на тонкой цепочке. – Возьми.

– Не надо, – Алексей смутился. – Каждый молится своим богам. Лишь тогда, когда человек верит в Бога, тот помогает ему.

– Ты не веришь…

– Я не верю ни в Бога, ни в черта, я не могу сражаться за добро, – я не могу сражаться за силы зла. Я стою на границе и в мою обязанность входит только сохранять равновесие между ними.

– Тогда я буду молиться за тебя, – за беседой они дошли до дома Светлицкой.

– Спасибо, – Леха улыбнулся. – Только тогда тебе придется начать прямо сейчас.

Светлана улыбнулась в ответ.

– Мне пора, – она шагнула в подъезд, сказав на прощанье: – Желаю удачи. Страж Границы.

Чернов повернулся и зашагал к трамвайной остановке, но не успел сделать десяти шагов, как почувствовал на себе чей-то взгляд. Алексей обернулся.

Метрах в семи-восьми от него темнел силуэт существа в два с лишним метра ростом. То, что это не человек, Чернов понял сразу.

Два льдисто-голубых глаза с черными провалами зрачков смотрели на парня. Луна вышла из-за тучи и осветила чужака.

Тело твари было словно свито из одних жил, кое-где прикрытых роговыми наростами. Голова, начисто лишенная какой-либо растительности, была обезображена бородавками, которые выделяли какую-то маслянистую дрянь, из-за чего череп чудовища блестел, будто был кем-то начищен. Огромную, похожую на собачью, пасть украшали белые острые клыки. Чужак твердо стоял на асфальте на двух тигриных лапах.

Панический страх охватил Чернова. Неудивительно, что у Ляпина от таких ужасов крыша поехала, – подумал он.

Чудовище сделало шаг к нему. В мозгу парня вспыхнул неизвестно откуда взявшийся приказ: «Не двигаться!»

– Ну, нет! – сказал Алексей вслух. – Это чтоб вы меня сожрали, господин чужак?

Тварь сделала еще один шаг, и Леха сорвался с места.

Он несся по ночным улицам, петляя, забегая в подворотни, проносясь через подъезды с черными ходами, парень делал все, чтобы избавиться от чужака. Но ничего не получалось, он отчетливо слышал за своей спиной мягкие прыжки чудовища и скрежет когтей об асфальт. Наконец марафон кончился. Леха уперся лбом в трехметровый забор. Сзади слышалось частое дыхание пришельца из другого мира. Алексей обернулся: выродок был совсем близко. Перед глазами парня мелькнули острые загнутые клыки, красный, свешивающийся из пасти, язык.

И тут Леха совершил невозможное: одним махом он перелетел через забор и приземлился, на тротуар, недалеко от трамвайной остановки. Да, видно и правда, что в экстремальных ситуациях человек может вытворять такое…

Из-за забора послышалось злобное рычание, доски затрещали. Парень подбежал к подошедшему трамваю и буквально влетел внутрь. В этот момент забор рухнул и на свет фонарей выскочил чужак. Он дико вращал глазами и водил носом, пытаясь уловить запах своей жертвы.

Увидев отъезжающий трамвай, тварь разочарованно сплюнула на асфальт черной вязкой слюной и исчезла в темноте придорожных кустов.

Вернувшись в общежитие, Чернов долго не мог успокоиться. Он ходил взад-вперед по комнате Ляпина и курил сигарету за сигаретой. В горле саднило от табачного дыма. Чернов чувствовал, что его сейчас вырвет, но продолжал курить. Прикуривал сигарету, делал две-три за, тяжки, отбрасывал ее в сторону, прикуривал новую.

Наконец он успокоился. Сел на кровать, разделся и забрался под одеяло. Сон пришел, как ни странно, сразу же. Сон странный и страшный.

Чернов очутился на вершине высокой башни: на запад и восток от нее расходилась крепкая и толстая стена.

Внизу, у основания башни, находились ворота. Это была граница. С одной стороны стены находилось добро, а с другой – зло. И сейчас с этой, другой стороны, несколько существ в черных плащах и сверкающих доспехах пытались тараном пробить ворота, рядом спокойно стояли их черные кони, а вдали виднелись знамена огромного воинства сил зла. Удары тарана били по перепонкам, дикий ритм кружил голову. Алексей хотел было окликнуть воинов, но тут налетел холодный колючий ветер и стал стегать пария с нещадной силой. Площадка, на которой стоял Чернов, показалась ему ужасно маленькой. Он сжался в самом центре в тугой комок. Удары ветра стали еще больнее и жестче. Где-то в вышине послышались раскаты дьявольского хохота.

И тут Леха увидел перед собой волшебницу Нистеру, одну из семи правителей Города.

– Ты всегда хотел быть героем, страж, – сказала она, – а когда пришло время, ты испугался.

Алексей хотел возразить ей, но Нистеру уже исчезла.

А сквозь сон парень услышал звон разбитого стекла и почувствовал, как нечто впилось в лицо острыми когтями и облепило голову кожистыми, скользкими крыльями.

Сон как рукой сняло.

Леха отцепил тварь от лица и отбросил ее от себя, – она снова взлетела. Это был нетопырь, раза в два больше обычного, с острыми, как бритва, когтями и омерзительной обезьяньей мордочкой.

Взмыв к потолку, тварь снова ринулась в атаку. Алексей отбежал к двери, намереваясь выскочить из комнаты, но та распахнулась, и в комнату вошел Ляпин.

Спившийся рыцарь сразу же увидел нетопыря. Реакции его могли бы позавидовать многие спортсмены.

Когда нетопырь был в полуметре от них, Ляпин схватил его, свернул твари голову и выбросил ее в окно.

– И давно это с тобой? – спросил он.

– С сегодняшнего вечера, – ответил Чернов и сел на кровать, но посмотрел на окно и хотел было встать, чтобы прикрыть его хотя бы занавеской.

– Не вставай, – остановил его Ляпин. Он подошел к окну, выглянул наружу, затем воткнул в раму несколько серебряных игл, которые достал из коробочки, лежавшей на подоконнике. Соединил концы игл, перечеркнув окно каким-то магическим знаком, неизвестным Алексею.

Рыцарь поморщился и сел на кровать – пружинная сетка жалобно пискнула под его скромным весом.

– Что ты утром говорил по поводу прорыва? – спросил он.

– Я еще ничего толком не знаю, но чужаки прорвались через астрал. Одного из них я видел позавчера, с другим познакомился сегодня вечером. Нечего сказать, милые создания, – Леха грустно усмехнулся.

– Дела… Инга беременна?

– А ты откуда знаешь? – Чернов насторожился.

– Ты сам только что сказал. Что говорит врач?

– Есть возможность выкидыша, – хмуро ответил Алексей.

– А ты знаешь, что год назад Ольге было сказано то же самое? Да… Ляпин вздохнул, встал, прошелся по комнате и присел на табуретку в углу.

Волна холода пробежала по Лехиному телу и сжала сердце, липкий противный страх свился в тугой комок и подступил к горлу. Ольга – невеста Ляпина умерла в больнице.

– Что мне делать? – Чернов залез в кровать с ногами и набросил на плечи одеяло. Его бил озноб.

– Не знаю, не знаю, – спившийся рыцарь, а ныне ночной вахтер достал из пачки «беломорину», покатал между пальцев и закурил. – Чужаков никто не изучал и поэтому неизвестно, как с ними бороться, – Ляпин на минуту прервался, затянулся и огонек его папиросы вспыхнул в темноте комнаты. Чужаки начали делать попытки прокола пространства задолго до твоего появления на свет, даже рождение твоего отца не оговаривалось в ближайшем пятилетнем плане. По сути все верования, основанные на человеческих жертвоприношениях, были завезены эмиссарами из потустороннего мира. Раньше чужаки занимали лишь живое тело и назывались коронованными колдунами и ведьмами, а те уже подбирали для остальных крепкие молодые тела недавно умерших людей. Отсюда пошли легенды о мертвецах, выходящих из могил и сосущих кровь.

На протяжении веков людьми было подмечено, что они боятся чеснока, святой воды, серебра и креста, ну и остальное по мелочам. Чужаков можно было загипнотизировать с помощью некоторых камней, но секреты эти в большинстве своем утеряны.

Пока Ляпин говорил, огонек папиросы погас. Вахтер выругался и зажег ее снова.

– Особая активность их наступает в полнолуние, – он окинул Леху сочувственным взглядом. – Ну ладно, тебе спать пора, а мне работать.

«Юноша с глазами старика», – подумал Чернов.

Уже от двери, обернувшись, Ляпин сказал: – Может случиться так, что меня здесь не будет. Ящик со всем, что нужно у меня под кроватью. Ну все, спокойной ночи.

Он прикрыл за собой дверь.

– Уснешь здесь, – проворчал Леха, с опаской глянул на разбитое окно, сквозь которое в комнату пробирался ночной холод. Нарисовал в воздухе знак запрета – крест, обведенный в круг – и, завернувшись в одеяло, уснул, на этот раз без сновидений.

Когда Алексей открыл глаза, в окно било солнце. Он встал, дошел до стола и хлебнул из чайника. На столе, рядом с подставкой, лежала тетрадь в толстом кожаном переплете и записка: «В тетради все, что я сумел узнать по интересующему тебя вопросу, Ляпин».

Леха оделся, кинул тетрадь в сумку, глянул на спящего Ляпина и вышел.

На часах было полпервого. В час должна была состояться встреча с Майклом-охотником.

Еще летнее солнце, уже пожелтевшая кое-где листва на деревьях, чириканье воробьев… Леха шел и наслаждался тишиной и спокойствием хорошего солнечного дня. И ему не верилось, что где-то по городу, в поисках пищи, носятся отвратительные и жестокие существа из потустороннего мира, с одним из которых ему пришлось столкнуться вчера вечером.

Гул и грохот колес трамвая – и снова город, с его спешащими куда-то людьми, шорохом шагов, шуршанием метел дворников. Он любил этих людей, не желающих смотреть по сторонам и замечать очевидное, зациклившихся на домашних делах и проблемах, забыв, что существуют другие – дела и заботы всего Человечества. Но, несмотря на это, он любил их.

Леха подошел к «Генералу». Майкла еще не было и он углубился в изучение ляпинской тетради.

Первые страницы он пропустил, так как там шло то, о чем вчера рассказывал ночной вахтер. Но вот парень добрался до раздела: «Что есть ведьмовский шабаш и черная месса?» и уткнулся в странное четверостишие:

Снизу было приписано, уже другой рукой: «Бодлер. „Маяки“».

На этом месте Чернов захлопнул тетрадь – читать дальше не было ни сил, ни желания.

– Вот в чем дело, – сдавленно проговорил он – слова просачивались, протискивались через комок, вставший в горле.

– Именно, – раздалось у него за спиной. Леха обернулся и увидел Майкла, тот подошел сзади и вместе с Черновым читал тетрадь.

– Все сходится, – Леха достал сигарету и прикурил.

– Что все? – спросил Мишка, отобрал у Алексея сигарету и затянулся.

– Не так давно, одна подруга, по пьяни, рассказала мне очень забавную историю. У Яны был выкидыш, причем не дома и не в больнице. Он исчез. Теперь Инга. Врач говорит, что есть возможность выкидыша. Они давят на нее, – Леха мучительно поморщился, его пронзила острая боль, словно кто-то неведомый сжал руками виски.

Чернов достал новую сигарету, прикурил и стал жадно втягивать в себя табачный дым.

«Черт! Сумасшедший дом на выезде: выходцы из потустороннего мира, ведьмовские шабаши, кровь выкидышей, нетопыри… Дьявольщина какая-то! Этого не может быть, – думал он. – А как же тогда Город? Отказываться, так сразу же от всего!» – возразил ему внутренний голос.

– Ты Инге звонил? – прервал его размышления Майкл.

– Черт! Чуть не забыл. – Лешка стал судорожно шарить в поисках двушки по карманам.

– На! – «Охотник за ведьмами» с готовностью протянул ему двухкопеечную монету.

Чернов набрал номер и, когда трубку на том конце сняли, выпалил:

– Алло! Инга, ты?

– Ну чего ты орешь, – ответил спокойный Ингин голос.

– Что ты сегодня делаешь?

– Ничего, кроме того, что еду к Готовцевой.

– Зачем? – Алексей нахмурился, а про себя подумал: «Этого еще не хватало».

– Просто так – ответила Инга, и Леха даже представил, как она там пожимает плечами. – Помочь ей готовить и прочее… Возможно останусь у нее ночевать.

– Час от часу не легче! – Чернова охватил озноб. – Инга, слушай меня внимательно: ты должна позвонить Готовцевой и под любым предлогом отказаться. Ты поняла?

– И не подумаю! – У Инги была ужасная особенность – становиться чрезвычайно упрямой в самый неподходящий момент. – Он пропадает где-то, потом заявляется, устраивает допросы, да еще имеет наглость звонить и отдавать приказы, с надеждой, что я тут же ринусь их исполнять. Как на войне…

– Это война, Инга. Это война – не мы ее начали, не нам ее заканчивать. Я тебя прошу, сделай так, как я сказал.

– И не подумаю, – повторила девушка. Дело осложнялось – Инга встала в позу, и Алексей не выдержал.

– Ты сделаешь так, как я сказал, твою мать! – гаркнул он в телефонную трубку так, что стоявший рядом Майкл вздрогнул и испуганно покосился на него.

Телефонная трубка недоуменно замолчала, а затем из нее раздался голос Инги;

– Ладно, – неохотно сказала девушка.

– И последний вопрос. Готовцева уезжала куда-нибудь до того, как ЭТО началось?

– Н-не помню… Вроде бы она ездила в Ростов, к родственникам… Да, точно… С девятнадцатого она уехала и вернулась через два дня.

– Ладно. Все. Пока. Целую. – Чернов повесил трубку.

– Ну что? – спросил Майкл.

– Что – что… Работать давай! Во-первых, нужно узнать, было ли что-нибудь в Ростове с девятнадцатого по двадцать третье число этого месяца.

– А чего узнавать-то, смерч там был.

– Что? – глаза Лехи округлились. – И ты молчал!?

– А ты не спрашивал, – спокойно ответил «охотник».

– Точнее ты можешь что-нибудь сказать?

– Точнее… – Майкл задумался. – Не помню… Было в нем что-то такое, что об этом все газеты писали… Погоди. – Парень сосредоточился. Сейчас-сейчас… «Смерч внезапно обрушился на восточные окраины города, прошел через весь центр и так же внезапно исчез, дойдя до западной его границы…» Примерно так. Хотя не помню… Может окраины перепутал.

– Ладно, там разберемся. Майкл, объясняю: я сейчас же отъезжаю в Ростов, твоя задача в том, чтобы заблокировать всех, кто был в том, так сказать, черном списке. Возможно, что не все они захвачены чужаками и возможно не только эти люди имеют внутри себя пришельцев, но нужно вывести из игры хотя бы этих.

– Вопрос как?

– А как вампиров: кресты, серебро, цветы чеснока, можно использовать знак запрета. – Леха нарисовал в воздухе круг и внутри него крест. Блокируй окна и двери, можно писать мелом или углем.

– И последний вопрос, – «охотник» немного сконфузился, – что делать с Ингой?

– То же. Чужаки, особенно если их несколько, могут каким-то образом гипнотизировать людей, притягивать их к себе.

– Ну все, пора разбегаться. Ни пуха!

– К черту!

Парни хлопнули друг друга по руками разошлись. Один – чтобы остаться, другой – чтобы уехать.

Колеса электрички, как маленькие молоточки, стучали на стыках рельсов. Вагон степенно раскачивался.

Алексей сидел у окна и листал тетрадь Ляпина, рядом стояла сумка, в которой находилось хозяйство этого человека, унаследованное теперь Лехой. Сзади расположились малолетки-металлисты и слушали что-то сугубо мрачно-металлическое – то ли «Э. С. Т.», то ли «Коррозию металла»… Леха не заметил, как уснул. Сон опять был не из приятных. Мрачный, сырой подвал в отблесках огня. Алхимик, как две капли воды похожий на Ляпина, царил среди столов, уставленных пробирками, ретортами, колбами, мензурками, тигельками, в которые он время от времени бросал щепоть какого-то зелья и пламя взвивалось вверх, меняя свой цвет, а в воздух вырывался клуб дыма, нехотя рассеиваясь в спертом, душном воздухе подземелья…

…Гремел над всем этим чей-то голос. Наконец, человек, видимо, добился своего. В одной из колб жидкость сменила свой цвет с синего на красный. Алхимик поджёг жидкость, выпил и стал превращаться в чужака. Кожа облупливалась, как старая краска, и под ней обнажилось мясо с узлами жил. Губы налились кровью, стали большими и ярко-красными. Взгляд стал пронзительным и холодным, словно ищущим неведомую цель.

…Бормотал все тот же голос. Алексей вздрогнул всем телом и проснулся весь в холодном поту.

Магнитофон металлистов надрывался из последних сил.

Леха глянул в окно – электричка подъезжала к Ростову.

«Конечная остановка – Ростов. Электропоезд прибывает на первый путь», прохрипело радио.

Алексей спрыгнул с подножки в сумерки надвигающейся ночи. Времени оставалось чертовски мало. Конечно, можно было верить преданиям о том, что нечисть появляется после полуночи, но вряд ли чужаки придерживались того же мнения.

Ростов – город маленький, но все же запад или восток? Если он ошибется, то может не успеть. Что делать?

Что делать? Что… Не может быть, чтобы чужаки оставили вход в тоннель среди новых стандартных коробок…

Нет, они любят рухлядь, старье, сырость… Н-да, даже у таких бездушных сволочей могут быть свои слабости.

Нужно искать старый район Ростова. Но этот город весь состоит из памятников архитектуры и старины.

– Черт, черт, черти еще три раза черт возьми! – сказал Леха вслух. Проходивший мимо мужчина остановился и попросил прикурить.

– Может, я смогу чем-нибудь помочь? Куда вам падо? – спросил он.

– В том деле, которое у меня, ты, отец, вряд ли поможешь. А куда мне надо, я и сам не знаю…

Человек пожал плечами и пошел дальше.

«Ладно, – решил Леха, – доберемся до кремля – там видно будет.»

Парень подхватил сумку, прошел через здание вокзала и вышел на улицу. Сумерки сгущались быстро, была почти осень. В домах зажигали свет, там было тепло и уютно, а здесь… Чернов застегнул молнию на куртке.

Лишь трехцветные глаза светофоров пытались сопротивляться надвигающейся тьме. Фонари не торопились зажигаться… Внезапно из темноты возник громадный монолит стены кремля. «А дальше?» – возник вопрос в голове Чернова. Парень закурил и стал нервно ходить у бледной стены этого памятника старины, поглазеть на который ежегодно съезжалась уйма народа, но он-то приехал сюда не для того.

Два шага вперед – два шага назад… Он словно ждал кого-то, кто подскажет, направит его к цели. Чернов ходил у этих стен, не зная, что делать, чужой в этом маленьком городишке, чужой…

На глаза ему попалась тропинка из белого песка, и, скорее по наитию, чем по расчету, он ступил на нее, а там ноги сами вывели его на берег озера Неро.

– Вот оно, – прошептал он. Но был поражен не красотой озера – на берегу, метрах в ста от Алексея, возвышался остов огромного четырехэтажного дома…

Пустые глазницы окон были чернее тьмы надвигающейся ночи. Обветшалые стены…

Полодиннадцатого. У него еще достаточно времени, чтобы подготовиться как следует.

Парень сделал шаг с тропинки в сторону дома, и нога резко ушла вниз, в топкую, вонючую грязь, покрытую ковром каких-то болотных растений. Леха дернулся назад.

– Н-да, дом Ашеров, окруженный Гриппинской трясиной… Нормально. сказал Чернов, и тут же услышал за спиной шум крыльев, обернулся и еле успел отпрянуть – острые когти нетопыря, направленные ему в лицо, разорвали куртку и оцарапали плечо.

Леха покачнулся от неожиданного нападения, сделал шаг назад и его снова затянула зыбкая почва.

Нетопырь нападал непрерывно, не давая подняться. Куртка на спине была располосована вдоль и поперек. В глазах животного светился холодный, расчетливый огонь, от которого Чернову стало не по себе. Обезьянья мордочка оскалилась в дикой усмешке…

Наконец Алексею удалось встать, но тварь атаковала его в лицо, ударив крыльями по глазам – острые когти рассекли лоб. Удар был сильный; Леха покачнулся, но остался стоять. Перед глазами прыгали разноцветные круги, все плыло, лицо заливала кровь.

Нетопырь взмыл вверх с намерением повторить нападение. Чернов харкнул кровью на белый песок тропки и достал из кармана из кармана тонкую, но прочную серебряную цепь.

Когда нетопырь подлетел почти к самому его лицу, он захлестнул цепочкой шею твари и резко дернул концы ее в разные стороны… Что-то хрустнуло, сломалось – голова нежити отлетела, будто срезанная бритвой.

Тело упало под ноги и еще билось в предсмертной агонии: коготки скребли по песку, кожистые крылья то сокращались, то расправлялись.

– Хранитель! – Леха с отвращением спихнул с тропки остатки летучей мыши, и коричневая торфяная жижа поглотила их в один момент.

Он стащил с себя разорванную куртку. Снял то, что некогда именовалось рубашкой. Оторвав от нее лоскут, парень стер кровь с лица и кое-как со спины. Рана на плече была наиболее глубокой, и кровь ручейком струилась из нее, стекая по руке и капая на тропку. Найдя более-менее длинную полосу ткани, Чернов перевязал плечо. Повязка тут же стала красной. Леха с жалостью посмотрел на остатки своей одежды и расстегнул сумку Ляпина, достав оттуда куртку.

Куртка представляла собой настоящее произведение искусства, над ее изготовлением Ляпин трудился два года, собирая серебро и изготовляя из него пластины, покрывавшие сейчас куртку. На груди, слева и справа, имелось по шесть небольших кармашков, в которых находились толстые серебряные иглы. Локти были украшены большими и колючими стальными «ежами».

Леха надел куртку. Теперь нужно было добраться до дома. Он огляделся и увидел, чуть дальше по тропке, раскидистый тополь. Отломал ветку и осторожно, проверяя путь этим шестом, ступил на зыбкую почву «Гриппинской трясины».

Шаг за шагом медленно, но неуклонно, оступаясь и падая, он продвигался по хлюпающей – и чавкающей трясине к своей цели, пока не почувствовал, что под ногами твердая земля. Усталость нахлынула не него. Раны горели. Леха поднес часы к глазам. Полдвенадцатого. Осталось совсем немного времени.

Он сел и достал остатки снаряжения: полусапожки, со стальными шипами на носах и перчатки с шипами помельче, а на указательных пальцах обеих рук были вделаны прямо в перчатку перстни из серебра. На правой с кровавиком камнем магов и чернокнижников, а на левой – с гиацинтом; на лацкан куртки он прицепил брошь с кобошоном. Вроде все.

Шатаясь от усталости, вступил внутрь проема, бывшего когда-то дверью.

Алексей оказался внутри пространства, ограниченного четырьмя стенами. От дома ничего не осталось, кроме этих стен, испещренных дырами окон. Ни крыши, ни переборок между этажами. По двору гуляли маленькие, фосфоресцирующие вихрики. Да, тоннель находился именно здесь.

Кровавиком Леха вычертил магический круг на земле, прошептал заклинание и перчаткой с гиацинтом нарисовал в воздухе несколько магических знаков. Затем снял брошь с кабошоном и поднял ее вверх… Свет Луны отразился на полированной поверхности камня, и темноту пронзили три луча, пересекавшиеся на округлом сапфире.

Крутанул брошь, и лучи будто острой бритвой пронзили смерчики, те согнулись и растворились в сыром воздухе.

– Так, тоннель закрыт для входа из того пространства.

Леха зашел внутрь круга, сел на землю и закрыл глаза. Приятная истома разлилась по телу, он даже забыл о ранах, нанесенных нетопырем.

Когда открыл глаза, то увидел в тумане, поднимающемся с болот и надвигающемся с озера, неверные огоньки. Алексей ущипнул себя. Нет, они двигались, то появляясь, то исчезая!

«Началось», – мелькнула в голове мысль. Леха вскочил на ноги.

Туман уплотнился и стал похож на сплошное белое полотно, но огоньки были все так же хорошо видны. Они приближались, было их двенадцать или тринадцать.

Наконец, из тумана вышло двенадцать фигур в саванах, со свечами в руках. Все они были мертвенно-бледными, походили на скелеты, обтянутые кожей. Скелеты с пустыми, черными глазницами.

Мертвецы встали рядом с магической чертой и стали, завывая, медленно двигаться по кругу.

Леха стоял пораженный столь небывалым действом.

Он был уверен, что нетопырь был единственным хранителем тоннеля, он был уверен, что закрыв тоннель магическим кругом, он выполнил свою миссию… На такой поворот событий он не рассчитывал.

Заунывное пение действовало на барабанные перепонки, мертвецы сливались в глазах в одну белую стену.

У Лехи закружилась голова и он уже готов был заорать им, чтобы они прекратили, но в этот миг процессия остановилась. Алексей повернулся по ходу их движения и чуть было не упал.

Мертвецы повернулись лицом в круг и воздели руки к небу. Тьму ночи разорвала вспышка молнии, ударившая в сухой кустарник у стены. Куст вспыхнул, и из огня вышла коронованная ведьма – Милка Готовцева. Она была босая, из одежды только плащ-накидка, на голове возвышалась корона, сделанная из неизвестного минерала.

Она взмахнула руками, и мертвецы разошлись в стороны. Девушка подошла к кругу, ощупала руками стену, созданную неведомыми силами, затем сосредоточилась, брови ее сошлись на переносице, прошептала что-то и медленно, словно в руках ее была великая тяжесть, стала поднимать их вверх.

Стена, основой которой был магический круг, стала видимой, она радужно переливалась во тьме.

Коронованная ведьма снова подняла руки, и в радужный столб стали ударять молнии, но ей не удалось пробить даже малейшей бреши в стене, лишь магический круг вспыхнул, и сияние стены стало еще сильней.

«Я не могу сидеть здесь вечно. Если чужаки не найдут дверь, то они ее просто вышибут», – думал в этот момент Чернов.

Он шагнул через пламя, обозначившее магический круг. Мила от неожиданности отскочила от стены. Лицо ее исказилось гримасой злобы и презрения. Ведьма издала ужасный рык, который эхом отразился в стенах дома, и тут же она стала преображаться, так же, как во сне преображался Ляпин. Через несколько мгновений перед Алексеем стоял чужак, голову которого украшал роговой нарост в виде короны.

С мертвецов их сухая кожа отслаивалась большими кусками.

Тринадцать выходцев из чуждого человечеству мира, стояли перед Черновым, – выходцев из мира злобы и ненависти.

– Как ты смеешь, человеческий выродок, мешать нам, хозяевам двух измерений?! – прохрипел чужак, с короной на голове, его глаза сверкали холодным льдистым блеском.

– Рано ты почувствовал себя здесь хозяином, а для гостя ты ведёшь себя слишком нагло, – Леха выхватил из кармана серебряную иглу и метнул ее в говорившего.

Игла звякнула о роговой нарост на плече и отскочила.

Твари, как по неслышной команде сдвинулись с мест.

Алексей вынул все иглы и пустил их веером. Четыре из них достигли цели, и четыре чужака забились в агонии.

Тела их светились фосфорическим светом. Четыре вспышки – и на месте пришельцев из другого измерения остались лишь кости давно сгнивших мертвецов, тела которых они заняли. Гибель своих заставила чужаков остановиться, но ненадолго.

Круг сужался. Леха обернулся и увидел за спиной безобразную фигуру чужака. Путь обратно, под защиту магического круга, был отрезан.

Он прыгнул в сторону ближайшей твари и ударил ее сапогом в живот. Чужак согнулся, и в ту же секунду остальные набросились на Чернова. Леха махал кулаками направо и налево. Одному он заехал шипастым кулаком в грудь – тот взвыл, откатился в сторону, другому стальной «еж» распахал лицо. Из ран, нанесенных человеком, хлестала черная, густая слизь, попадая на тело Лехи, она нестерпимо жгла кожу. Повязка с плеча съехала, я открылась рана. Чернов стал уставать. И вот он оказался рапростертым на земле, придавленный к ней тигриными лапами чужаков.

«Все. Это конец.» – мелькнула в голове мысль, – «Гриппинская трясина, дом Ашеров, а теперь еще эти Минотавры – полный набор…»

Тут мысли его были прерваны до боли знакомым голосом.

– Эй, ты, козел трехрогий, ты что ли здесь главным будешь?

Это был голос Майкла.

Леха, повернул голову, увидел худую и длинную фигуру «охотника», всего перепачканного грязью – с брюк его еще капала вода.

Коронованная ведьма повернулась и метнула в Мишкину сторону молнию. Тот отпрыгнул, и заряд попал в кучу щебня, на которой он стоял.

«Охотник» сделал еще прыжок, попав ногой по морде одной из тварей, державших Леху. Та – отлетела, остальные – отступили.

Чернов вскочил на ноги.

– Ты откуда здесь? – спросил он Мишку.

– Не отвлекайся. Мы здесь, чтобы дело делать, а не трепаться, – ответил Майкл и всадил обломок кирпича оказавшемуся поблизости чужаку между глаз. Тот пошатнулся, но остался стоять. Одной из своих четырехпалых конечностей он схватил Майкла за горло и сжал его железной хваткой.

– Голову! – крикнул Леха.

Мишка запрокинул голову и Алексей что было сил ударил чужака в морду. Серебряные шипы грозно блеснули. Кулак просвистел у самого Мишкиного лица. Пришелец взвыл от боли, сжался в комок и отскочил в сторону.

– А серебро на них лучше действует, чем кирпичи, – крикнул Майкл, уворачиваясь от нового противника.

– Это тебе не с гопниками во дворе воевать, – ответил Леха и всадил острый шип сапога в ногу нападавшего.

– Держи, – Алексей снял с левой руки перчатку и бросил Мишке. Тот поймал ее на лету и надел.

В живых оставалось четыре чужака и их предводитель.

Чернов, нашел глазами Коронованную ведьму и бросился вперед. Хлопок – и она исчезла,

Холодное, свистящее дыхание обожгло шею парня.

Он едва успел обернуться и… Струя пламени вырвалась из пасти чудовища и опалило лицо.

Чернов открыл глаза – перед ним никого не было, пришелец вновь оказался за его спиной.

– Черт! – выругался Леха. В два прыжка он добрался до стены, прижался к ней спиной. Теперь чудовище двигалось прямо на него.

– Тебе помочь? – крикнул Майкл, разделавшийся со своими противниками.

Тварь повернула к нему безобразную морду и издала крик, похожий на крик летучей мыши, усиленный в тысячи раз. От этого крика стены дома раскололись и обрушились вниз. Звуковая волна подхватила «охотника», как сухой лист и ударила об обломок бетона. Мишка потерял сознание.

– Помощник, – презрительно прохрипело чудовище и повернулось к Алексею.

Он выставил перед собой правую руку. Серебряные шипы засверкали, отражая свет горевшей травы и кустарника, радужные переливы тоннеля.

Чужак выпустил новую струю пламени. Огонь на мгновение окутал руку. Леха почувствовал дикую боль – расплавленный металл тек по коже перчатки, которая прилипла к руке и тлела. В некоторых местах серебро прожгло перчатку и попало на тело.

В глазах потемнело. Он чуть не пропустил момент, когда пришелец бросился на него. Острые зубы клацнули над самой шеей. Брызги слюны обожгли кожу, а те, что попали на куртку, отскочили от нее, как от раскаленного утюга.

Прижимая обожженую руку к боку, здоровой Алексей сорвал брошь с кабошоном и вскинул руку вверх – три луча тут же пересеклись на камне.

– Да погибнут враги рода человеческого, исчадия ада! – воскликнул он.

Чужак на мгновение остановился, с опаской глядя на сверкающие лучи, но снова продолжил путь.

Чернов направил лучи на пришельца и крутанул брошь. Лучи прошли сквозь него, как раскаленный нож сквозь масло. Чужак издал ужасный рев; от которого затряслась земля и стали рушиться стены дома. Сделал по инерции еще один шаг и стал распадаться на части.

Гул нарастал. В глазах Алексея потемнело и он упал на останки своего противника.

Чернов открыл глаза.

Беленый потолок, зеленые обои, книжный шкаф напротив его кровати. Это его комната. Но как он здесь очутился?

Алексей отчетливо помнил свой поединок с коронованной ведьмой, начавшееся землетрясение – дальше была темнота. Леха сел на кровати. Послышались шаги и в комнату вошла Инга. Она улыбалась, но, увидев Леху сидящим на кровати, сделала строгую мину.

– Ты что? С ума сошел? А ну ложись! – сказала она.

– Где Мишка? Как я здесь очутился? И вообще… – Леха взмахнул правой рукой и осекся. За счет намотанных на нее бинтов рука стала больше раза в полтора.

– Лучше ляг и молчи, а я все расскажу… Как только ты уехал. Мишка прибежал ко мне и сказал, что всех, кто есть в моем списке, необходимо заблокировать, что ты в большой опасности, и что мы все в большой опасности, и…

– Сволочь, – сказал Леха.

– Кто? – спросила Инга.

– Кто кто… Майкл сволочь. – Чернов вздохнул. – Ну, поехали дальше, не отвлекайся.

– Ну вот, – продолжила девушка. – Он мне показал, что и как нужно делать, а самолично навешал мне кресты на окна и двери, да еще две серебряные булавки воткнул в изголовье кровати. Я всю ночь не спала, а утром заявляется он, черный как черт. Я его спрашиваю: «Ты, что из преисподней вылез?» А он мне: «Может, и оттуда». Затащил тебя, а ты… на глаза Инги навернулись слезы – Ну что ты, Господи, в самом деле.

– Не подох же, – Леха погладил здоровой рукой девушку по голове. Она утерла рукавом слезы.

– Ну, вобщем, позвонили Ляпину, а он вызвал такси.

Ты бредил сильно, таксист принял тебя за пьяного…

– Ясно, – прервал Ингу Чернов – а что в городе творится?

– Ой, сколько всего страшного случилось. Как раз в ту ночь. Милка Готовцева с ума сошла, а Яна выбросилась из окна, только говорят…

Тут Инга будто споткнулась.

– Ну, говори, что там еще?

– Говорят, что не сама она. А милиция тебя ищет, – из глаз ее снова брызнули слезы. Девушка зарыдала и бросилась к Лехе на грудь.

– Леша, ведь ты не виноват, правда. Скажи, что не ты! Скажи!.. – Она кричала, захлебываясь слезами и лупила кулачками по его груди. Леха поморщился, рана еще болела.

– Не говори глупостей, а помоги лучше одеться. Инга сразу же успокоилась.

– Куда ты снова собрался? Никуда не пущу!

– Инга, прекрати, – Леха встал. Взял со стула брюки и кое-как натянул их. Она помогла надеть ему рубашку и куртку.

Внизу раздался скрип тормозов. Инга выглянула в окно и увидела внизу милицейскую «Волгу».

– Леша, а может, объяснишь им все?

– Ага. И на всю оставшуюся жизнь стать пациентом психбольницы. Нет уж, увольте! – огрызнулся Алексей и распахнул занавески, непонятно почему висевшие посреди стены. За ними оказалась рама, вделанная в кирпич. За стеклом была видна картина. Высокий замок на горе, темный густой лес, луга вдали с пасущимися стадами единорогов.

Леха распахнул створки.

– Я вернусь за тобой, обязательно вернусь, – сказал он и поцеловал ее, затем встал на карниз и… исчез. В это мгновение Инге показалось, что она ощутила легкое приятное дуновение ласкового ветра.

В дверь постучали. Девушка вытерла слезы, закрыла окно, задернула занавески и пошла открывать.

P.S. На данный момент дело по самоубийству Яны прекращено за отсутствием состава преступления.

Майкл, «охотник за ведьмами», исполняет почетные обязанности в рядах ВС.

У Инги родился сын. Его назвали Алексеем в честь отца.

Спившийся рыцарь Ляпин окончательно спился и находится на принудительном лечении в ЛТП.

Мила Готовцева находится под присмотром врачей психиатрической клиники.

Местонахождение Алексея Чернова неизвестно.

…Алексей шагнул в раскрытое окно и… все осталось где-то далеко. Майкл-«охотник», Инга, «коронованные ведьмы» – все это осталось где-то там…

А он стоял на пыльной дороге и ощущал прелести мира, созданного им самим.

Солнце вплетало лучи в ветви деревьев. Легкий теплый ветерок, наполненный запахами трав, шелестел по кронам дубов. Леха сделал глубокий вдох и почувствовал легкое головокружение.

Мир тепла, добра, покоя.

Чернов тряхнул шевелюрой и длинные русые волосы, взлетев, рассыпались по плечам. Он был здесь хозяином и мир радовался его возвращению. Леха осмотрел себя. Сильное и здоровое тело. Волосы парень убрал под стальной обруч. Из одежды на нем был кожаный подкольчужник, кольчуга, дорожные кожаные штаны, сапоги и дорожный же плащ, впитавший в себя, наверное, пыль всех дорог этого мира. Пояс украшал широкий ремень с массивной пряжкой – гербом Города, к которому крепились ножны с мечом.

Чернов положил руку на рукоять меча и почувствовал, как сила и уверенность наполняют его, словно вода заполняет пустой сосуд. Пора, он давно не был в Городе.

Взбивая пыль сапогами, Алексей шел по родной дороге и радовался местам, которые любил больше всего на свете. Да и какой творец не любит свое детище?!

Через сто метров дорога делала поворот и дальше по прямой до самого Города.

Леха вышел из леса, и в лицо ему ударил порыв ветра, но это был другой ветер, незнакомый ему. Этот ветер принес с собой запах гари, запах смерти и разрушений. Улыбка сползла с лица Чернова.

Что-то случилось! Что-то произошло, пока он отсутствовал!

Почему-то совсем некстати в памяти всплыли отвратительные морды чужаков. Неужели опять они? Неужели изгнав их из того мира, он поставил под удар этот?

Но как это произошло? Ведь в городе жили люди, обладавшие огромной магической силой и чужаки выглядели дилетантами рядом с любым магом из Совета Семи, который правил Городом.

Противниками горожан могли стать только порождения этого мира. Да, алькарес были воинственным племенем, но дальше оскорбительных выкриков у стен их конфликты с горожанами не заходили.

Теряясь в догадках, Чернов вошел в огромные ворота Города и сразу же окунулся в туман, наполненный запахами гари, крови и гниения. То там, то тут из тумана вырастали обожженные углы повозок и бревна домов – огонь долго гулял по городу.

Нога Алексея что-то зацепила, раздался грохот, но почти сразу смолк, увязнув в сером мороке. Леха посмотрел под ноги и увидел шлем. Он наклонился и рассмотрел герб алькарес – красного грифона. Так и есть, они все-таки перешли от слов к делу. Но больше Чернова заинтересовал не шлем, а талисман, зацепившийся за него. На шнурке висела вырезанная из обсидиана фигурка чужака.

– Черт! – Алексей убрал ее в карман.

Чернов находился сейчас недалеко от башни Солнца, где заседал Совет Семи. Пройдя по узким улочкам, спотыкаясь то и дело о балки, доспехи, мертвые тела, он вышел к высокому строению, сложенному из больших каменных блоков, шпиль его терялся где-то под облаками. По сравнению с роскошными дворцами ростовщиков и торгашей, башня выглядела более чем скромно и, наверное, поэтому на нее не обратили должного внимания.

На двери виднелись несколько вмятин от тарана. Алексей нарисовал магический знак, двери разошлись и он шагнул внутрь, очутившись в огромном просторном зале. Золотые столбы поддерживали своды, большая, инкрустированная брильянтами люстра освещала зал. Пол был выложен мраморными плитами. В центре зала стоял круглый стол из цельного куска янтаря, окруженный семью большими тронами, вырезанными из разных пород минералов. Два трона были сделаны из берилла, дальше стояли два трона из горного хрусталя, следующая пара из сапфира и замыкал круг алмазный трон.

На столе покоился хрустальный шар, красные прожилки на нем слабо пульсировали.

В зале стояли тишина и покой, из небольших плошек поднимался благовонный дым. Алексей пересек зал и поднялся по лестнице на четвертый ярус башни.

Он попал в пустую комнату. Посреди нее были лишь каменный стол и кресло, на столе находились песочные часы и чаша с водой. Песок в часах весь высыпался. Леха перевернул их и поставил в небольшое углубление у чаши, затем смахнул масляную пленку с воды.

Чернов сбросил плащ на пол и сделал над чашей несколько пассов руками, бросив в воду семь крупинок серебра. Жидкость помутнела, а когда она прояснилась, то увидел в чаше серое небо, серые деревья, серый мир… На него смотрел седовласый старик, Леха узнал его. Мастгельторн – глава Совета Семи. Старец с трудом открыл глаза и, увидев Чернова, сказал:

– Ты поздно пришел, Стил Рэйн, Вечный Странник, твой мир гибнет.

– Что произошло, Мастгельторн? – спросил Алексей.

– Алькарес заручились поддержкой у каких-то странных существ, они называют их богами. Пришельцы требуют человеческих жертвоприношений, и это подтолкнуло алькарес к войне с нами.

– Но почему вы не помогли…

– Чужаки нарушили астральные связи и твой мир распадается, меняется, замечу, не в лучшую сторону. Мы ушли во Вневременье, как нам и было предписано, если мир начнет рушиться…

– Что мне делать, Мастгельторн?

– Не знаю, Вечный Странник, – глава Совета тяжело покачал головой. – Ты хозяин этого мира, тебе и решать.

– Ясно, сказал Леха, – хотя ясно ему ничего не было. По воде пробежала рябь и изображение исчезло.

Что теперь делать? Там было все понятно, там был Ляпин, который мог объяснить, там был Майкл, хоть и бестолковый, но все же помощник, там…

Да, тяжело быть королем своего, а не чужого королевства.

Чернов поднял плащ, накинул на плечи и стал медленно спускаться по узким ступенькам лестницы.

Алексей шел по городу, заглядывая во все уцелевшие дома с единственной надеждой: найти хоть кого-то живого. Кого-то, кто не был подчинен условностям этого мира, условностям, которые он придумал сам. Кого-то, кто мог бы дать ему какой-нибудь совет, плохой или хороший, но совет.

Но везде были лишь трупы. Мертвые, истерзанные тела горожан. Смрад смерти и разрушения давили на Чернова.

Алексей вышел из Города и зашагал по дороге, взбивая пыль сапогами, но теперь уже от бессильной злобы и отчаянья.

Он шел, в сторону Каргосской долины, где, под прикрытием Вистландских гор, жили воины алькарес.

Леха шел склонив голову под тяжестью вины за страдания этого мира. И душу его терзала ярость, жажда мщениям тварям, посягнувшим разбить, сломать, исковеркать его творение.

Вторым зрением Чернов видел, что мир стал призрачным, тонким, как паутинка, краски его поблекли. Мир распадался и это скоро можно будет увидеть и простым взглядом. Если только не будет найдено правильное решение, то все что он сделал для этого мира, сгинет в бездонной пропасти хаоса.

Путник шел прочь от Города, король без короны, королевства и подданных, не замечая, что из-за густых зеленых ветвей следят за ним внимательные настороженные глаза.

Вечный Странник Стил Рэйн (в просторечии Алексей Чернов) стоял у развилки. От городского тракта ответвлялись три дороги. Леха стоял перед камнем и, в который раз, вчитывался в надписи.

Когда создавался этот мир, то Чернов решил сыграть шутку над жителями Города и поставил этот камень-указатель, а теперь оказалось, что шутку он сыграл сам с собой.

– И какой черт меня дернул создать этот камень, – Леха сплюнул и растер плевок ногой. – Нет бы просто написать: то – туда, а это – туда, а это вообще никуда. А то, налево пойдешь – коня потеряешь, направо пойдешь – шею свернешь, пардон, голову потеряешь, а прямо… вообще ничего не ясно. Что же там было? Что же там было написано про прямо? Так. Налево коня, направо голову, а прямо что?.. все остальное что ли?

«Выпендрежник несчастный!», – обругал он сам себя.

Солнце садилось и закат окрасил небо в розовый цвет. Наступил вечер. Леха еще раз плюнул, теперь уже на камень. Собрал несколько деревяшек, валявшихся у указателя, разжег костер. Затем завернувшись в плащ, прислонился к камню спиной и уснул.

Проснулся он ночью от ржания лошадей и топота копыт. Открыл глаза.

Вместо костра остались жаркие пылающие угли, в свете которых были видны ноги лошадей да силуэты всадников, темными мешками нависавшие сверху.

Для того, чтобы увидеть все это Алексею понадобилось лишь мгновение, и он снова закрыл глаза.

– Дарк меня разбери, если это не горожанин! – раздался над головой хриплый пропитой голос.

– А мы сейчас… – поиграем с ним, ответил ему другой.

Всадники разговаривали на ломаном городском наречии. Но по говору он узнал алькарес. Оба были пьяны и если бы не принадлежали к племени кочующих рыцарей Чернов удивился бы что ни один из них не вывалился еще из седла – алькарес были великолепными наездниками.

Алексей почувствовал холодный металл копья и острую боль в бедре. Всадники пытались разбудить его. Леха стиснул зубы от боли, но промолчал. Пока воины в седле ему с ними не справиться.

Второй удар был в плечо, но тут наконечник копья звякнул об кольчугу. Чернов лежал все также неподвижно.

– Дарк! – выругался первый.

– Городская падаль должна лежать в городе, а не в поле.

Леха услышал, как воины слезают с коней. Чернов рассчитал верно: его приняли за мертвеца и решили обобрать. Когда их ноги коснулись земли и приблизились к костру, Леха вскочил.

Да он жив! – глухо прохрипел под забралом один из воинов. Чернов узнал голос.

Странник выхватил меч, и пока тот не успел очнуться, перерубил ему ноги, но тут же сам получил удар по голове и свалился. Второй всадник перевернул Чернова на спину и заглянул ему в лицо.

– Боги даровали нам удачу! Сам Стил Рэйн ляжет на алтарь в жертву нашим новым богам! Ха-ха-ха-ха! А, Гарсин!?

Раненый что-то неразборчиво прохрипел. Второй подошел к нему забрал кольчугу и вонзил в сердце меч. Затем связал Чернова и перекинул через луку седла лошади Гарсина.

– А теперь к Каргосской долине! Боги ждут не дождутся такой жертвы, – громогласно крикнул он и пришпорил своего коня.

Когда Алексей очнулся, вовсю светило солнце. Перед своими глазами он увидел коричневый бок лошади. Выгнув голову, Леха огляделся.

Их путь лежал по высушенной солнцем степи. Трава шелестела от налетавшего время от времени ветра. В небе кувыркались жаворонки, что-то выкрикивая друг другу.

– Что очнулся, хозяин, – с издевкой прозвучало сверху.

Чернов задрал голову и увидел воина, скакавшего рядом.

– А тебе не кажется, что вы залезли не в свое дело, – спокойно сказал Леха, попробовав пошевелиться и чуть было не рухнув вниз.

– Не говори глупостей, – всадник огрел его плетью вдоль спины. – Твое время прошло, пришел наш час.

– Пора бы ему закончиться, а то он непомерно растянулся. – И будто в ответ на слова Алексея из травы вылетел камень и попал в плечо алькарес.

– Чертовы свиньи! – заорал он и пришпорил коня. – Дайте немного времени, и мы доберемся до вас!

«Или они доберутся до вас», подумал Чернов. Ускользнуть от воина сейчас можно только с переломанной шеей.

Майкл-«охотник» завис в воздухе, метров в двух от земли, упал и откинулся на спину.

Когда он заявился к Инге и узнал, что Чернова нет уже два года, то сразу же решил, – без него здесь не обойдется. Майкл долго уговаривал Ингу открыть место перехода, а когда та рассказала все, что было ей известно, парень забрал у нее запасные ключи от квартиры Чернова, нашел окно, и… оказался здесь.

Если у Алексея Чернова было место в этом мире (он – Вечный Странник, Стил Рэйн, всегда при перемещении оказывался на любой из дорог своего мира), то у Майкла этого места не было, и его выбросило в первую попавшуюся точку.

И вот он сидел на лесной лужайке и смотрел на дерево, с ветки которого на него уставился человек в зеленом костюме и луком в руках.

«Здесь что, люди еще не слезли с деревьев и прыгают по ним, как обезьяны!», – сказал Майкл самому себе для успокоения, и, уже обретая уверенность, обратился к человеку с дерева.

– Эй ты, зеленый, созрел наверное, пора падать.

Человек в зеленом, будто поняв его, спрыгнул и приземлился на полусогнутые ноги. Одновременно он достал из колчана стрелу, положив ее на тетиву.

– Ты что, сбрендил? – Мишка не сводил глаз с этого подарка судьбы. – Я честное слово добрый. Ну, елы-палы!

Майкл двинулся на человека. Тот выстрелил. «Охотник» уклонился от стрелы, подсек «зеленого» и уселся на его груди.

– Ну что теперь будем делать? – спросил он. Незнакомец ерзал под ним, пытаясь вырваться. – Да угомонись ты! – рявкнул на него Майкл. – Тоже мне… гусеница!

Человек замер и обмяк.

– То-то же! Тебя как звать, то? – спросил Майкл.

– Руслан, – неохотно ответил «зеленый».

– А меня Майкл! А теперь я тебя отпущу, но чтоб без дураков!

Руслан тряхнул головой и Мишка слез с него.

– Слушай, отец, ты не видел тут человека? Он должен был здесь появиться… Ну не здесь, а где-то в этом районе…

– Видел, – Руслан встал, отряхнул свой наряд от налипших травинок и листьев. Он оказался мужиком коренастым и мощным, и если бы Майкл так не перепугался, то вряд ли решился напасть на него.

– Да ладно, ты не обижайся, – Мишка хлопнул Руслана по плечу. – Все! Долой всякие обиды. Так что ты там говорил?

– Ты, видимо, ищешь Стил Рэйна, Вечного Странника. Он появился вчера, был в Городе, а затем ушел по дороге. Мой брат был в дозоре и видел его.

– Так ты здесь не один? – удивился Майкл.

– Нет, нас здесь много, но подходит время ужина и пора идти домой.

– Ну, веди.

Руслан шел впереди по едва заметным лесным тропинкам. По дороге он рассказал, что когда алькарес напали на Город, то некоторым удалось укрыться и по подземным переходам перебраться в лес. Алькарес сюда не совались, так как знали, что жители Города панически боялись леса. Но люди, встав перед выбором между смертью и неизвестностью, выбрали второе.

За разговором они подошли к холму рядом со старой корявой березой. Руслан свистнул, внутри холма что-то завозилось и открылась дверь. Им навстречу вышла полноватая русоволосая женщина.

– Кто с тобой, тобой, Рус? – настороженно спросила она.

– Это друг Стил Рэйна, – представил Мишку Руслан, взгляд женщины тут же смягчился.

– Заходите-заходите. Гость как раз к столу, – хозяйка скрылась внутри. Рус хотел было шагнуть следом, но Мишка остановил его.

– Погоди. Ответь мне на один вопрос: почему ты мне поверил что я друг?

– Ты похож на Странника… хотя и отличаешься, – спокойно ответил Руслан.

– Но почему вы его так любите?

– Он здесь хозяин. Он создал этот мир и нас. Каждая тварь любит своего создателя. Он – бог! – важно изрек горожанин.

– Ага, – Майкл почесал затылок. – Значит он – бог, а я друг бога! Неплохо звучит. Так что же ты в меня стрелять начал?

Руслан расхохотался и вытер рукой выступившие слезы.

– А ты хитер не по годам – сказал он, рассматривая Майкла с ног до головы. Видно только сейчас до него дошло, что «охотник» намного моложе его.

– Так мы идем ужинать? – прервал молчание Мишка.

– Да ты еще и наглец, каких свет не видывал, – Руслан снова разразился смехом и шагнул внутрь холма. «Охотник» последовал за ним.

Жилище оказалось отнюдь не вырытым в холме. Это был деревянный дом с покатой крышей, почти до земли, обложенной слоем дерна, из-за чего жилище Руса и его супруги походило на холм.

Они прошли коридор и оказались в комнате, ярко освещенной свечами. Посредине нее стоял крепкий дубовый стол, слева и справа – две лавки. На столе стояли горшок с дымящимися щами и сосуд с каким-то напитком. Запах щей вскружил Майклу голову, в горле заклокотала слюна. На еду он накинулся, как голодный пес на свежую кость. В кувшине оказалось вино из малины, легкое и чертовски вкусное.

Когда ужин закончился, в кувшине осталось достаточно вина, чтобы сдобрить хорошую беседу и Руслан принялся рассказывать о своих воинских подвигах. Врал он нещадно, так что Майкл время от времени подшучивал над ним, чтоб вернуть рассказ в более-менее правдивое русло.

Но вот вино кончилось.

– Так вы так и живете?.. И пока не показываетесь из леса? – спросил Руслана Мишка.

– Ага, – ответил тот. Веки его тяжело поднимались. Вино начинало действовать и Руса потянуло в сон, а его гостя, наоборот, на подвиги.

– Непорядок, – протянул Мишка. – У вас лошади есть?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, – изо всех сил Руслан боролся со сном, пытаясь не показать себя слабее этого молокососа.

– Ну, животное, на четырех ногах с копытами, хвостом и гривой.

– А-а-а, – Рус понимающе кивнул и проглотил зевок, – Это те, на которых ездят алькарес? Знаю! Только мы их называем Аль-шелдон. А зачем?

– А затем, что пора дать этим аль… аль… Тьфу! Как их?

– Алькарес, – подсказал горожанин.

– Вот-вот, пора бы этим алькарес дать хорошего пинка под зад!

– Но у них есть боги, – обреченно ответил Руслан и, немного подумав, добавил. – Всесильные!

– Никаких но! – пессимизм горожанина вывел Майкла из себя. – Во-первых, мы тоже не лыком шиты, во-вторых, пьяному море по колено. Хозяйка, еще один кувшин вина! – крикнул «охотник» и тут же получил оплеуху от Руса.

– Не наглей! – сказал горожанин в подтверждении своего действия.

Жена Руслана принесла новый кувшин, улыбнувшись Майклу. Рус ревниво стрельнул глазами.

Когда они допили второй кувшин, горожанин хотел уже отправиться спать, но Майкл схватил его за шиворот и вытащил на улицу.

– Куда? – выдавил Руслан и мутным взглядом окинул лес.

– Собирай свою ораву. Сейчас мы покажем этим аль…аль… Тьфу! Короче этим козлам!

– Ага! – сказал Рус и рухнул на землю. Майкл поднял его, встряхнул, вставил горожанину в рот четыре пальца – тот свистнул.

Что-то где-то заскрипело, зашуршало, задвигалось. К холму стали сходиться неизвестно откуда появившиеся люди. Все они были в зеленых одеждах.

– Маскировка! – важно произнес Рус, оперся спиной о ствол березы и закрыл глаза.

Когда собралась приличная толпа народа, Майкл сотворил на лице важную мину.

– Братья! – обратился он к горожанам. – Я пришел в вам от Стил Рэйна, Вечного Странника. Пришел, чтобы передать вам, Стил Рэйн вернулся и пора дать отпор захватчикам. Лучше умереть как воину, чем сидеть здесь как крысы в порах.

Майкл удивился сам себе. Слова сами приходили на ум, то ли из прочитанных книг, то ли из просмотренных фильмов. Он уже мнил себя Александром Македонским, но кроме этого сумел заставить горожан поверить в это, если они знали бы этих полководцев. Сумел заразить своей энергией всех: спокойных хомяков, поедающих свой запас и с ухмылкой посматривающих на окружающую жизнь. Вот уже кое-где заблестели мечи, толпа загудела.

– Мы должны вернуться в свои дома, а не сидеть здесь по лесам.

Майкл закончил речь. И из толпы раздался робкий, испуганный голос.

– Извините, а может лучше завтра?

Майкл гневно глянул на вопрошающего.

– Если мы не выступим сейчас, то не выступим никогда. Знаю я вас, – парень чуть было не выпалил: «Коня, пол-царства за коня», но вовремя опомнился. Вряд ли они читали Шекспира, а этим он мог все испортить.

– Вперед! – заорал он, толкнув Руслана. – Иди, захвати свой лук и кувшин вина, – сказал он горожанину.

Рус, пошатываясь, побрел в дом, чтобы через несколько минут вернуться с луком и кувшином вина. Майкл сделал большой глоток и махнул рукой. Толпа ломанулась к дороге…

Леха сидел в темной, сырой комнатушке, от запаха гнилого сена его подташнивало.

«Неизвестно, держали ли здесь лошадей, но свиней держали точно», – подумал он. Мысль прервал грохот замка. Дверь распахнулась и вошел алькарес, захвативший его в плен.

– Вставай, с тобой хочет говорить один из наших богов, – сказал он.

Алексей встал и направился к выходу. Воин почтительно, но все же с некоторым презрением отошел в сторону.

«Они до сих пор боятся меня», – подумал Леха и вздохнул. Алькарес проводил его до соседней избы. По дороге Чернов огляделся. Эта деревенька называлась Лагутино. Он создавал ее по картинкам из школьного учебника истории. Правда, того гадкого помещения, служившего ему тюрьмой, Чернов не выдумывал.

Они вошли в избу, и Леха не удержавшись, расхохотался. Негуманоиды в русской избе смотрелись по-идиотски, им бы пещеру, да помрачнее. Было видно, что выходцы из иного мира чувствуют себя неуютно.

Их было двое.

Один из чужаков напоминал «коронованную ведьму», – он тоже имел коронообразный роговой нарост, – но отличался двумя голыми хвостами, которые сейчас нервно лупили по полу. Второй – походил на огромного нетопыря с птичьими лапами и мордой тиранозавра. Оба они смотрели на Чернова пронзительным холодным взглядом, словно хотели разобрать его на атомы.

Алькарес тем временем пятился к двери, когда достиг ее, то вылетел наружу, будто его вышвырнули.

– Значит ты и есть тот сопляк, который выдумал этот мир и закрыл тоннель в соседнем измерении, – бархатным голосом, никак не подходящим к его безобразному облику, сказал хвостатый.

– Я всегда не доверял людям с детской психикой, основанной на чувственном восприятии, романтики… – зло проскрипел нетопырь. – Они слишком любят фантазии и во многое верят.

«Так, – подумал Леха. – Слух о поражении чужаков уже разнесся по измерениям».

Сколько их, Чернов не знал. Может сотни, а может тысячи. Но пока ему были знакомы три измерения: Земля, его мир и мир чужаков.

– Да, это я, – спокойно ответил Алексей. – А вы, как я вижу, опять ошиблись и залезли в чужие владения.

Хвостатое чудовище выпучило глаза и зло зашипело.

– Успокойся, Дарк, – проскрипело другое и обратилось к Алексею. – Так вот, хозяин, знай же какая участь тебя ожидает: в тебя посадят чужого, но прежде… – чужак растягивал себе удовольствие, рисуя в воображении те муки, которым они подвергнут Чернова. – Прежде будешь принесен в жертву твоими нелепыми созданиями. Но еще раньше ты будешь подвергнут пыткам и…

– Во-первых, мы отомстим тебе за тех, кто пал там, – продолжил Дарк. – Во-вторых, ты откроешь нам способ блокировки тоннелей.

Глаза у Лехи поползли вверх, а сам он чуть не сел на пол.

«Что! Они не знают, как он блокировал пространственный тоннель!»

Нетопырь принял реакцию Чернова за испуг и зло захохотал.

Дарк рявкнул и в дверь просунулось испуганное лицо алькарес.

– Уведите его, – сказал хвостатый и, уже обращаясь к Чернову, добавил. – Но знай, это произойдет не сейчас. Ты будешь сидеть в этой вонючей дыре и в страхе ждать дня свершения приговора.

Глаза Дарка сверкнули, клацнули клыки, и он сипло прохрипел:

– Ты ответишь за все, человек…

От этих слов Чернову стало не по себе, дрожь пробежала по телу, ноги ослабли. Но Леха умудрился выйти из избы, добраться до зловонного помещения, где его держали, и только там свалился на пол.

«Шутки шутками, смех смехом, но что бы не произошло – они не шутят».

Тело начал сотрясать озноб. Сжавшись в комок, легендарный Стил Рэйн лежал на прогнившей соломе и смотрел в потолок пустыми глазами. Ему было страшно. Просто страшно. Снаружи слышались пьяные вопли алькарес, топот копыт, ржание лошадей.

Леха думал, но думал уже не о своей участи, а о том, что упустил момент, когда чужаки проникли в его мир.

Он создал людей и предоставил им полную свободу развития, а они оказались такими же дураками, как и везде. Да, он увлекся городом и оставил в стороне воинственных алькарес, а те нашли за это время могучих союзников, превративших их в рабов. Теперь все становилось ясно. Отряд, встреченный им перед возвращением в настоящее, было авангардом большого войска. Чужаки находились здесь уже тогда…

Сквозь стены до Лехи донеслись крики и звон мечей. Что-то происходило. Он вскочил и прильнул к маленькому грязному окну.

В селении шел бой. И это был не дележ добычи. Какие-то молодцы в зеленых нарядах лихо бились с кочующими рыцарями. Это шанс. Это шанс на жизнь и на возмездие. Он еще отомстит за все несчастья и беды, принесенные в этот мир чужаками.

Чернов с разбегу ударил в дверь – та не поддалась, но обнадеживающе затрещала. Алексей налег на нее всем весом. Дверь скрипнула, но и только. Откуда-то сверху стал спускаться дым. Леха задрал голову: кто-то поджег соломенную крышу его тюрьмы. Солома уже пылала, и пламя гудело со страшной силой. На голову сыпались искры. Чернов огляделся, вытащил из угла деревянный шест, сунул его в дверь между дверью и стеной. Налег. Что-то затрещало, сорвалось, и дверь распахнулась. Леха с шестом на перевес выскочил на улицу.

Удивленные крики алькарес смешались с воинственными воплями людей в зеленом; хрипы умирающих со скрежетом зубов живых. Звенели мечи, а у кого их не было, бились в рукопашную. Посреди сумятицы битвы Леха увидел застывшую фигуру.

Майкл дико вращая глазами, чертыхаясь направо и налево, бревном отгонял от себя наседавших на него четырех «чужих». Тыча в их ошалелые морды острым концом бревна. Пятый чужак, нетопырь, лежал в пыли с переломанными крыльями, из пасти его шла отвратительная зеленая пена. Чернов отвесил шестом оплеуху ближнему алькарес, тот свалился. Выхватив у него из рук меч и подобрав второй, он ринулся в гущу врагов, прорубая себе дорогу к Мишке, «Зеленые», увидев Вечного Странника, воодушевились и принялись за дело с новой силой.

Солнце уже зашло. Бой продолжался при свете пылающих домов, сараев, повозок. Казалось, горело все, что могло гореть. Наконец, алькарес дрогнули и бросились бежать. К тому времени из чужаков осталось в живых только двое. Одного рассек пополам Майкл, другому снес голову мечом Леха.

Человек двадцать бросились вслед убегающим алькарес, остальные же принялись качать Майкла и Алексея. Когда их отпустили, друзья прошли в уцелевшую избу.

– Твой мир мне понравился, – сказал Майкл, раскуривая сигарету. – Но, честно говоря, все, что здесь происходит, похоже на сотрясение головного мозга. Кстати, что ты делал два года?

– Что? – вытаращил глаза Леха.

– Ты дурака из себя не строй! Тебя не было два года. Где ты был все это время? А?! – строго спросил Майкл.

– Шлялся по местным трактирам? Если так, то я тебя понимаю. Вино здесь отменное.

– Нет, погоди, Майкл… Ты не шутишь?

– Какие шутки, дружище, я успел оттрубить свой срок в армии…

– Подожди, но здесь прошло не два года… Значит чужаки нарушили пространственно-временной континуум.

И Леха пустился в рассуждения о том, чем это грозит, но его прервал храп друга. Майкл не вынес заумных разговоров и уснул прямо в кресле. Чернов снял плац и накрыл им парня.

Наклоняясь, Леха принюхался. От Майкла несло винным духом. «Охотник» был в стельку пьян.

Когда Майкл проснулся, голова его была готова разлететься на тысячи мелких осколков, а в горле стоял такой же сушняк, как в пустыне Гоби, словно, там только что прошел злой и иссушающий все самум.

Он встал, вышел на крыльцо, протер глаза, зажмурился от яркого солнечного света и потянулся.

Деревенька Лагутино после вчерашнего побоища представляла собой жалкое зрелище. Сгорело больше половины домов, и сейчас над пепелищами клубился дым. Тут и там копошились горожане в испачканных зеленых костюмах.

Майкл открыл глаза.

– Мать-мать-мать, – вырвалось у него скороговоркой при виде такого развала. Он подошел к бочке с дождевой водой и сунул туда голову, поболтал ею в воде и отфыркиваясь, распрямился.

На крыльцо вышел Алексей.

– Ну, как дела, рыцарь? – вкрадчиво спросил он Мишку. Тот пригладил ежик волос.

– Издеваешься, – поморщился вояка.

– Да, что ни говори, натворил дел… Ну-да чего по-пьяни не сделаешь, – добавил Майкл и рассмеялся.

– Тебе еще и доделывать придется, – язвительно заметил Леха и кивнул в сторону горожан: те явно не желали останавливаться на достигнутом и сейчас собирали оружие и доспехи убитых алькарес.

Леха взглянул на небо, там вместо солнца светило какое-то расплывчатое пятно. Нужно было торопиться. Мир рушился со все увеличивающейся скоростью.

Отряд выступил в полдень. Всего в нем было около пятидесяти человек, сорок горожан и с десяток вылезших из своих укрытий жителей Лагутино.

Впереди, на конях, ехали Майкл-«охотник» и Вечный Странник Стил Рэйн, он же Алексей Чернов. Еще одна из пойманных лошадей алькарес тащила повозку, в которой, тесно прижавшись друг к другу, стояли бочонки с водой.

Солнце, а точнее, белое марево на его месте, пекло нещадно. Майкла, разморенного, еще отходившего от вчерашней попойки и совершенных после подвигов, мотало из стороны в сторону. Пот лил с него градом.

Леха, более привычный к климату своего мира, просматривал по сторонам территорию.

Мир был сотворен Черновым кое-как, хотя самому Алексею больше нравилось, когда говорили, что мир сотворен хаотически. Вот и сейчас, едва они вышли из Лагутино, вечно зеленого сада, и через два десятка километров уже выезжали на пустынную территорию, где потрескавшуюся от жары землю, то тут, то там, украшали кустики саксаула, да пучки пожухнувшей травы. Иногда горячий ветер прогонял мимо перекати-поле.

Где-то впереди, в вышине, кружили птицы. Алексей поднял козырьком руку к глазам. Это могли быть просто орлы, но ему почему-то вспомнилась та, вторая тварь, которая была вместе с хвостатым Дарком.

– Черт! – Леха звучно выругался. Майкл открыл глаза.

– Что, мы уже прибыли? – хмуро спросил он.

– Нет, но похоже нам готовят шикарную встречу, – Леха указал на парящих тварей.

– У тебя еще хватает сил пялиться по сторонам. – Майкл снова отключился.

Чернов обернулся. Воинство шло, еле держась на ногах. Еще немного, и они рухнут в пыль. Черт возьми! Они шли уже довольно долго. Какой должна быть протяженность этой пустыни?! У него просто не хватило бы терпения создать пустыню длиннее той, что они прошли.

Но вот отряд взошел на холм, и все увидели впереди лес. Отряд взревел от радости, у людей прибавилось сил, и через два часа опи вступили под тень первых деревьев. Но отдохнуть им не удалось. Едва последний воин вошел в лес, как послышался чей-то гортанный вопль.

Майкл открыл глаза, огляделся, выхватил меч. Горожане последовали его примеру.

– Что там еще? – спросил Леху «охотник», но тот пожал плечами.

– То же мне, конструктор! Натворил здесь черт знает что, а теперь расхлебывай, – Мишка свистнул и тут же в ствол дерева, чуть выше его головы, впился дротик. Майкл подбежал к ближайшим кустам и рубанул по ним мечом.

Из кустов выпал чернокожий юноша, на шее виднелась рана нанесенная «охотником». Глазницы чернокожего были пусты, голова обрита до блеска.

Майкл наклонился к раненому, и еще два дротика были выпущены из чащи. Один попал ему в руку, другой в горло Лехиной лошади. Животное испуганно заржало, из раны фонтаном брызнула кровь.

– Стойте! – крикнул Чернов и вышел вперед. – Мы не причиним вам зла.

– Что? – из-за кустов акации раздался ехидный старческий смех. С каких это пор алькарес перестали убивать?

Навстречу Алексею вышел чернокожий старик с седой жиденькой бородкой, лысым черепом и такими же, как у юноши, пустыми глазницами.

– Мы не алькарес, – спокойно ответил Чернов. – Мы тоже пострадали от них. Они разрушили Город и мы…

– Постой, – прервал его старик. – Ты – Вечный Странник, Герн Хел, прозванный горожанами Стил Рэйном.

– Да, это я, – с достоинством сказал Алексей. – А ты Сум Хун, великий вождь предгорного племени.

– Я уже давно не великий вождь, – из пустых глазниц выкатились горошины слез. – Весь мой народ слеп. Это сделали алькарес и их странные помощники.

Майкл вырвал из руки дротик, отодрал полосу ткани от рубашки, перевязал свою рану и рану чернокожего.

– Что случилось, вождь? – Леха подвел старика к камню, усадил и сам сел рядом.

– Как-то ночью я услышал хлопанье крыльев. Захотел подняться, но неведомая сила приковала меня к кровати. С улицы послышались вопли алькарес, а в мою хижину вошло существо, похожее на нетопыря, но с отвратительной мордой. Пасть его была усеяна огромными клыками. Потом я потерял сознание, а когда очнулся, то уже был слеп и то же самое произошло со всеми людьми моего племени.

– Как давно это было?

– Это произошло год назад, – старик встал. – Но хватит о наших бедах. Вы идете против алькарес и их богов. Мы поможем вам. Сколько человек ты привел с собой, Герн Хел?

– Со мной полсотни, но воины устали и нуждаются в отдыхе.

– Сейчас мои люди принесут еду, а потом они проводят вас к селению и устроят на ночлег. Но чтобы двигаться наверняка, я вышлю вперед разведчиков.

– Я пойду с ними, – сказал Майкл, подошедший к ним.

– Кто это? – вождь повернул голову в сторону парня.

– Это мой друг, Майкл-«охотник».

– Я согласен, – вождь кивнул головой. – Но ты должен быть готов выступить через полчаса.

– Хоть сейчас, – ответил Майкл.

Старик издал гортанный крик, который все слышали недавно. С дерева спрыгнули еще двое. Вождь что-то сказал им на своем наречии, те понимающе кивали.

Леха махнул рукой, и его воины двинулись вслед за проводниками.

Майкл шел следом за двумя черными воинами, ставшими почти невидимыми в ночной темноте. Шаги их были похожи на шорох ветра, а движения – мягки и плавны, как у вышедшей на охоту пантеры.

Темень была непроглядная, но незрячие воины находили дорогу по каким-то, только им одним известным приметам. Они оборачивались на каждый неловкий, неосторожный громкий шаг Майкла и осуждающе качали головами. И Майкл старался идти как можно тише, хотя бы ради того, чтобы не видеть эти пустые, фосфоресцирующие во тьме, глазницы.

Лес неожиданно кончился. Впереди виднелось ущелье. По бокам от входа в него высились две огромные груды камней.

– Это ущелье поверженных идолов, – сказал один из проводников и они двинулись дальше, теперь уже по едва заметной тропке, которая, петляя и извиваясь, забиралась все выше и выше. Это и были Вистландские горы, огромная монолитная стена, окружавшая Каргосскую долину. Вершины гор окутывал мрак, и «охотник» едва различал камень тропы под ногами.

Выглянула луна. Майкл увидел, что тропка, по которой они идут, шириной всего с метр и граница ее – пропасть. На дне ущелья узкой лентой тянулась дорога, начавшаяся у останков поверженных идолов. Майкл отпрянул назад и поежился. Остальную часть пути он старался держаться подальше от карниза.

Через полчаса тропка стала шире, теперь по ней в ряд могли пройти три здоровых воина. Спутники остановились. Мишка увидел в самой середине долины крепостную стену, окружившую дома. Отсюда были видны огни на крепостных стенах.

И тут все началось. Короткий свист прорезал ночную тишину, и оба чернокожих свалились замертво. В их спинах торчали стрелы с красным оперением.

«Охотник» выхватил меч и резко обернулся. Теперь за ним был обрыв. Отступать некуда. Навстречу, из-за камней, выступил чужой и два лучника алькарес.

– Ну что? – чудовище выпустило струю дыма. – Кто здесь хозяин?

– Сэр, вы становитесь навязчивым! – Мишка нервно усмехнулся и повел мечом. Чужой хрипло рассмеялся, брызгая слюной. В черном, вязком воздухе блеснули его ослепительно белые клыки.

– Малыш, через десять минут, в худшем для нас случае через полчаса, твоего друга с оравой городского сброда и этими слепыми обезьянами не будет в живых. Их втопчут в землю, разорвут на куски, сотрут в порошок. Будет много мяса, много крови, много жертв на нашем алтаре. Вы проиграли, «охотник», посмотри вниз.

Майкл повернулся боком к ущелью, краем глаза продолжая следить за врагами. На секунду вспыхнул свет, и он увидел, как внизу, по узкой ленте дороги, движется большой отряд, и тут же услышал за спиной звук спущенной тетивы. Майкл рванулся в сторону – стрела проткнула куртку.

Парень упал, перекатился подальше от обрыва. Вытащил из-за пояса, прихваченного из запасов, три «звездочки» и метнул их в сторону. Все три вошли в тело чужака. Он взвыл, глаза сверкнули ледяным светом. Он свалился, извиваясь в судорогах.

Алькарес, лишившись предводителя, постояв мгновение в нерешительности, ринулись на Майкла. Оба они оказались искусными бойцами и скоро «охотника» прижали спиной к стене.

Майкл устал, но и лица его врагов лоснились от пота.

– Вот уж не думал, что разведка такое мутное дело! А, ребята? – сказал он, отдуваясь. И вогнал меч между кольчугой и шлемом в обнажившееся горло противника. – Нихт ферштейн? – спросил он второго алькареса.

Тот отскочил в сторону и, выставив перед собой меч, стал переминаться с ноги на ногу, поджидая противника.

Майкл устало откинулся на стену и одними глазами следил за движениями алькареса. Вдруг парень отбросил меч в сторону, пошел прямо на воина, глядя глаза в глаза.

– Ты знаешь, мне уже порядочно надоели и вы, и ваша божеская братия, – говорил Мишка, идя на алькареса. Воин не понимал в чем дело, он не ожидал такого поворота в поведении противника.

– Кстати, – продолжал Майкл, – почему вы выбрали таких несимпатичных богов? Или не было выбора?..

Воин оказался на краю обрыва. Он стоял, держа меч перед собой, и бешено вращал зрачками, ничего не соображая.

Майкл уставился ему за спину.

– Елы-палы, дык, елы-палы, – проговорил он обреченно. Алькарес скосил глаза туда, куда смотрел его противник, и тут Майкл рявкнул:

– Опаньки!

Алькарес дернулся, оступился, взмахнул руками и с криком полетел вниз. «Охотник» подошел к обрыву.

– Еще одним скальпом стало больше у Чингачгука! – провозгласил он и рухнул на тропку.

Мишку лихорадило. Он мотал головой. Кулаки его били по тропе, усеянной острой каменной крошкой. Руки уже сплошь покрыты мелкими кровоточащими ранками, но он продолжал колотить ими по камням, пытаясь заглушить внутреннюю боль.

Неизвестно откуда пришел жар. Пот выступил на лбу и попадал в глаза. Майкл, воя, катался по тропе, рискуя свалиться в пропасть вслед за своим противником. Сколько это продолжалось, парень не помнил, но боль прошла так же внезапно, как и наступила.

Майкл собрался с мыслями. Что за приступ поразил его? Он или переутомился, или подхватил какую-то здешнюю болезнь, но ни то, ни другое не было сейчас важно.

Мишка подполз к краю пропасти и заглянул вниз. Черно-красная волна алькарес все еще двигалась по ущелью. Значит он находился в забытии не так долго, или же войско врагов было поистине огромным. И в том и в другом случае нужно было возвращаться в селение чернокожих.

Майкл встал, подобрал меч и, пошатываясь, двинулся по тропе в обратный путь. С каждым последующим шагом тело становилось все более послушным ему, он чувствовал себя уверенней, мышцы наливались прежней силой. Мысль о возможной гибели друзей подстегивала его, и в поселок он ворвался почти бегом. Там все еще было спокойно, видимо, его дорога была намного короче той, которую выбрали чужие.

Новость, принесенная «охотником» переполошила селение. Хотя слово «переполошила» вряд ли подходит. Скорее, селение загудело настороженно и деловито, как растревоженный улей. Здесь каждый знал свое место. Чернокожие брали с собой только оружие, женщины племени – травы, настойки, коренья и прочие лечебные снадобья. Они быстро выстроились в колонны по четыре, поджидая своих менее расторопных и плохо обученных военному делу собратьев.

Тем временем Сум Хун отправил вперед отряд разведчиков. План, придуманный Майклом, был прост, но рискован. Он предложил воспользоваться горной тропой и атаковать крепость, пока войско будет громить поселок. Воины рисковали оказаться запертыми на этом карнизе, если кому-то еще из врагов, кроме встреченных Майклом, о ней известно.

Чернов следил, как отряды жителей предгорья вступали на каменную тропу и исчезали за поворотом. Он был доволен собой: это предгорное племя было порождением его фантазии, и именно они сейчас, без долгих разговоров, встали в его немногочисленное войско, насчитывающее около трехсот человек.

Чернокожие воины были прирожденными охотниками, им не нужно было таскать за собой весь свой домашний скарб. Универсальные, способные выжить в любых условиях, люди этого племени могли использовать любой предмет, как оружие защиты и нападения, в считанные секунды построить себе жилье. А уж в лесу они могли спрятаться так, что пройдя в нескольких сантиметрах, вы не заметили бы их присутствия.

Вслед за ними на тропу вступили горожане и жители Лагутино.

Леха оглянулся. Вождь стоял, обратясь лицом к селению. Одна из хижин вспыхнула. Сум Хун скрипнул зубами и сжал кулаки.

– Они в селении, – тихо сказал Чернов.

– Я знаю, я слышу, как горят наши дома, – так же тихо, с грустью ответил вождь и совершенно спокойно добавил, – Нам надо торопиться, совсем скоро алькарес почувствуют подвох и развернут войско.

Сум Хун ступил на тропу вслед за последним воином. Алексей бросил прощальный взгляд на селение – теперь оно полыхало полностью – и последовал за вождем.

Все вышло так, как рассчитывал Мишка. Они прошли горной тропой, преодолели долину, отделявшую их от цитадели алькарес, и сейчас стояли под ее стенами.

Майкл свистнул, и из-за зубцов стены высунулась голова стражника.

– Вечный Странник, Стил Рэйн, и его войско требуют открыть ворота и сдаться на милость победителя, – без долгих вступлений объяснений крикнул парень.

– Эй ты! Молокосос! Убирайся прочь со своим отребьем, если не хотите получить горячую ванну из масла и свинца да хорошую взбучку, – донеслось сверху.

– Ваше войско разбито на выходе из ущелья! – скрепя сердце Майкл похоронил многочисленную армию алькарес, которая должна была появиться через несколько часов, обозленная неудачной вылазкой.

– Наши боги помогут нам, – сказал стражник, но уже не так уверенно.

И тут горы содрогнулись, грохот пронесся по долине и… все затихло.

– Так вы сдаетесь? – спросил Майкл, он постарался не подать вида, что это странный грохот ох как беспокоит его.

– А пошел ты!.. – алькарес счел шум за хорошее предзнаменование и это прибавило ему наглости.

– Ну как хотите, мое дело предупредить, – «охотник» пожал плечами и отошел к Чернову – Что это было?

– Этот мир начинает рушиться, – Леха, пожалуй, был единственным, кто понимал насколько опасно промедление. Если не закрыть тоннель, то эта реальность, и они вместе с ней, разлетятся в пух и прах, или превратятся в бесплотных призраков.

– Нам нужно, как можно скорее, попасть туда, – Леха указал на крепость.

– Ясно дело, – Майкл с опаской посмотрел в сторону ущелья, подошел к Сум Хун, о чем-то поговорил с ним.

– Вождь подозвал к себе нескольких лучников и расставил их вдоль стены; те достали из колчанов стрелы с подобием трехлапых якорей вместо обычных наконечников и наложили их на тетивы.

По сигналу Майкла стрелы взмыли к небу. Крючья зацепились за стены и стрелки, быстро перебирая руками, почти взлетели наверх. Тут же за ними последовали другие. Штурм начался.

Из цитадели доносились звуки сражения. Грубые голоса алькарес, ругавшихся на своем диалекте, звон мечей, вскрики раненых, хрипы убитых.

Ворота распахнулись, и оставшиеся воины ринулись внутрь.

Для Чернова было истинным удовольствием биться рядом с чернокожими воинами. Жизнь без зрения дала им взамен многое: они были проворны и мягки, как кошки, в движениях их не было ничего лишнего, только точность и выверенность каждого удара, каждый раз настигавшего врагов.

Крепость представляла из себя огромное сооружение, состоявшее из двух ярусов. Первый ярус – наружная стена, за ней шла вторая, точная копия первой, внутри второго кольца располагались дома алькарес, окружавшие башню (храм, где они молились и совершали жертвоприношения).

Охранников в крепости осталось немного. Десятерых, что были на стенах в момент атаки, убили чернокожие, человек тридцать погибли от мечей горожан, остальные – их было около пятидесяти – укрылись за второй стеной.

После того, как последний воин вошел в ворота наружной стены, Руслан по-хозяйски запер ворота изнутри и опустил железную решётку.

– Зачем это? – спросил его Майкл.

– На всякий случай, – Рус хмыкнул в усы, – чтобы неожиданностей не было.

В это время у второй стены раздался грохот. Лагутинские мужики, найдя бревно, таранили ворота. Воины Сум Хун повторили то же, что и при взятии внешней стены, и скоро ворота распахнулись, а мужики после очередного «И-эх! Навались!» вместе с тараном влетели внутрь, по инерции пробежали несколько метров, отделявших их от крайнего дома. Бревно со звоном и хрустом пробило окно и осталось торчать, будто копье.

Из дома раздался визг.

Майкл ринулся вперед, распахнул дверь и остановился на пороге. В комнате, в дальнем от разбитого окна углу, сбились в кучу с десяток полуобнаженных женщин.

После появления на свет алькарес, перед Алексеем Черновым встал вопрос: как же умерить их воинственный пыл. И на скорую руку он сотворил каждому по гарему.

«Охотник» замер на пороге и усиленно тер глаза. Глаза женщин призывно сверкали, тела тяжело вздымались, словно ждали мужской ласки. Он двинулся к наложницам, но Леха схватил его за шиворот и выволок на улицу.

– У нас здесь кроме этого дела есть, – сказал Чернов и указал на башню. Майкл судорожно вздохнул, закатил глаза и с невообразимой тоской в голосе произнес:

– Какие женщины, какие…

Получив оплеуху, «охотник» затих.

Сум Хун расставил горожан и лагутинских мужиков на внешней стороне стены и вернулся к Чернову.

Мишка снова направился в дом.

– Дамочки, а…

Чернов не замедлил выволочь его обратно на улицу.

– Достал!

– Но я хотел только спросить, как пройти к бальне, – жалобно промямлил «охотник».

– Короче, – Леха вышел из себя. Марш на стены, скоро подойдет войско алькарес. Ты должен задержать их, пока я не закрою тоннель…

Алексей хотел еще что-то сказать, но его оборвал новый грохот, раздавшийся со стороны гор. Вековые каменные плиты пришли в движение. Небо озарилось багрово-алой вспышкой, и тут же подземный толчок сбил парней с ног.

Леха поморщился от боли в ноге: падение было не очень удачным. Мир распадался, и процесс этот с каждой минутой ускорялся.

Новый подземный толчок бросил их на землю вместе с бежавшими воинами. Тут же со стен раздались крики ужаса. Леха и Майкл поднялись на ноги – и к ним подбежал Руслан.

– Горы рушатся, – выпалил он. – В сторону крепости течет огненная река. Следующий толчок был несколько слабее предыдущих, но очередной взрыв, уже на севере, потряс округу, и в небо взметнулся новый столб пламени.

Никому ничего не сказав, Леха побежал в ту сторону, где над лабиринтами домов возвышалась башня. Стены ее уже дали кое-где трещину.

Но он упустил момент. Узенькие улочки были заполнены народом, который стремился вырваться из города, сметая все на своем пути. Лица людей перекосило от страха. Кое-кто пытался прихватить что-то из утвари, но в той давке, которая царила сейчас на улочках, они бросали все, лишь бы уцелеть самим.

Во время очередных подземных толчков некоторые, в основном старики и дети, падали, и обезумевшая толпа давила их.

Алексей забежал внутрь первого попавшегося дома, взлетел наверх и оказался на чердаке, где через смотровое окно вылез на крышу.

«Охотник» стоял на внутренней стене и переводил взгляд то на лавовую реку, то на людские речушки, вытекавшие из улиц и сливавшиеся в огромное бурлящее море. «Эти сумасшедшие ринутся вперед, сломают ворота и попадут в огонь. Они не поймут, что за воротами смерть, пока не столкнутся с ней нос к носу».

Истеричный женский крик внизу привлек внимание Майкла.

Трое воинов-алькарес пробивали мечами себе дорогу в толпе. Майкл отдал приказ, и три чернокожих воина бросили дротики. Короткий стук пробиваемых доспехов, и двое упали. Толпа расступилась.

Третий из них поднял голову и встретился глазами с парнем. Они долго сверлили друг друга взглядами, наконец алькарес выкрикнул:

– Вот они! Те, кто навлек на нас гнев богов!

– Воин, устыдись своих слов, – Сум Хун выступил вперед. – О каких богах ты говоришь? О тех, которым вы поклонялись прежде, или о тех, которые пришли к вам и объявили себя вашими богами, потакая вашим низким желаниям?.. Так вот, слушайте меня, люди. Это месть старых богов, истинных, но отринутых вами. Это месть за ваше непостоянство! – закончил речь вождь предгорного племени. И словно подтверждая его слова, от нового сотрясения почвы башня разломилась и рухнула. И все увидели, что из этого места в небо упирается столб радужного света.

– Молитесь своим истинным богам, если хотите уцелеть, – сказал Сум Хун и все, кто был на площади, встали на колени. Лица их обратились к небесам, а губы беззвучно шептали молитву.

От внезапного подземного толчка Леха чуть было не свалился с крышы. Он упал на балкон и едва успел откатиться под крышу, как на его место рухнул обломок башни и увлек вниз за собой остатки балкона.

Чернов спустился вниз на пустынную улочку. Теперь по ней гулял лишь горячий, сухой ветер.

«Еще немного… Еще немного…»

Леха пробирался через баррикады из обломков храма-башни, приближаясь к цели своего путешествия. Казалось, весь мир ходит ходуном. Ему то и дело приходилось уворачиваться от летящих отовсюду камней. Наконец, Леха ворвался во внутрь остова башни, подбежал к алтарю, достал из кармана аметист и обвел им столб света.

Неожиданно земля вспучилась, и на свет показалась огромная морда, похожая на лягушачью, но пасть ее была усеяна острыми зубами.

Чернов остолбенел. Чудовище тем временем выбиралось из-под земли. Вот уже показались огромные щупальцы, Леха огляделся и увидел валявшийся рядом кувшин. Сосуд был из чистого серебра. Как он попал сюда? Ведь чужаки не переносят серебра и должны были позаботиться о его уничтожении. Но сейчас было не самое подходящее время думать об этом. Алексей размахнулся и запустил кувшином в чудовище. В момент соприкосновения раздался хлопок, затем вспышка света. Сосуд исчез, а в месте его соприкосновения у твари образовалась язва, откуда текла густая и черная слизь, застилающая чудовищу глаза. Щупальцы его засновали по полу в поисках врага, натыкаясь на камни и отбрасывая их в стороны.

Тем временем Леха с диким, почти сумасшедшим усердием, рисовал на стенах радужного столба тоннеля магические знаки. Когда это дело было окончено, парень, уворачиваясь от щупальцев, выискал у себя в кармане гиацинт и, прицелясь, бросил его на алтарь, внутрь столба. Радужный столб исчез, и одновременно раздался взрыв. Неведомая сила разодрала изнутри тварь, охранявшую тоннель. Чернову показалось, что он сейчас утонет в этой липкой, вонючей жиже, которая мощным потоком хлынула из трупа чудовища. В диком водовороте появилось некое движение, и поток останков, захватив Алексея, ринулся в никуда.

Чернов потерял сознание.

Когда Алексей очнулся, не было ничего: ни вонючей жижи, обжигающей кожу, ни землетрясения, ни кроваво-красного неба. Ничего этого не было, все прошло, как страшный сон. Зато был щебет птиц, шорох листвы, белоснежное белье кровати, на которой он сейчас лежал, и голубое небо над головой.

«Видимо я в раю», – подумал парень, разглядывая облака, плывущие по небу. Но тут ветерок донес до него табачный дым. Чернов повернул голову и увидел Майкла. Тот сидел на перилах балкона, курил и поплевывал вниз.

– Что ты делаешь? – окликнул друга Леха.

– Пытаюсь попасть на шляпу вон тому торговцу, – Мишка указал рукой куда-то вниз, – у которого только что купил эти сигареты за золотой самородок.

– И за что же ты к нему так немилостив?

– Господи, но он содрал с меня втридорога! – Майкл деловито прицелился и снова плюнул.

– Вот уж не знал, что ты такой жмот, – Леха потянулся.

– Я не жмот, я – бережливый, – парировал Майкл, перебросил ноги через перила внутрь и подошел к кровати. – И долго ты намерен здесь валяться? Ноги в руки и домой – твоя благоверная жаждет тебя видеть.

Леха зевнул и сел.

– А кто присмотрит за всем этим хозяйством?

– А меня ты, как всегда, побоку? – Майкл обиженно фыркнул.

– Но…

– Я постараюсь быть хорошим заместителем. И, в конце-концов, у меня могут быть на то свои причины. – Майкл хитро улыбнулся и позвал:

– Анжела, подай господину Страннику воду и полотенце.

На балкон вышла фигуристая девица с огромными зелеными глазищами и копной рыжих волос. Проходя мимо «охотника», она стрельнула в его сторону глазками. Леха улыбнулся.

– О'кей, – сказал он, – Но все же я постараюсь ненадолго обременить тебя этой тяжелой работой.

Самосвал со скрежетом затормозил и, провизжав юзом по мокрой от дождя дороге, остановился.

– Ну вот, отсюда напрямки через лес километров семь будет, не больше, – водитель махнул рукой куда-то в черноту ночи и добавил. – Тут ошибиться невозможно. Пойдешь прямо до болота. Там через него гать должна быть. Поищи. Она заметна, так что найдешь. Переправишься и по оврагу, вдоль ручья дойдешь до деревни. Только знаешь, парень, зря ты туда в такую ночь пошел! Нехорошие тут места! Я, хоть и не верующий, но этого леса боюсь. Есть тут что-то такое… В общем, сейчас я бы туда не пошел!

– Нет, шеф, я спешу, – отмахнулся Сеня.

– Понимаю, девушка наверное заждалась! – усмехнулся водитель

– Да нет – родители, – Сеня, шурша плащом, выбрался из кабины, – Я ведь пока учился, к ним ни разу не наведывался. Давно тут не был! Больно охота поскорее добраться!

– Ну, как знаешь!

– Спасибо, что подбросили!

– Да какое там! Если бы по другой дороге, так до самой деревни, а так… Тебе вон сколько пахать надо!

Самосвал взревел двигателем и укатил, мигнув на прощание габаритными огнями.

Сеня поежился под холодными брызгами дождя, тяжело вздохнул и пошел в ночь.

В считанные минуты он промок до нитки. Во тьме ничего не было видно. Сеня натыкался на кусты малины и корявой бузины, на молодые рябинки и колючие елочки и те обрушивали на него целые потоки воды.

Несколько раз он запнулся и даже один раз упал, так что в конце концов начал проклинать себя за свою несдержанность и глупость. Ну что бы не переждать ночь на вокзале и днем приехать в деревню на автобусе, как все нормальные люди?! Так нет же, поперся в глухую ночь, в проливной дождь, через лес, да еще в такую даль! Кстати, еще и болото пересекать надо! Вот уж действительно влип! И как сразу не подумал, что в таком мраке через болото идти – это самоубийство! Ну, не идиот ли он после этого!

Вдруг, что-то оборвало его мысли. Какой-то звук, совершенно не характерный для леса.

Сеня остановился, прислушался, что бы это могло быть, и вздрогнул, когда из мрака ночи донеслось приглушенное и вкрадчивое «бом-м-м». Что-то неестественное, непонятное и пугающее было в этом звуке. Вот он снова повторился, «бом-м-м». Нет, этот звук Сеня не мог спутать ни с чем. Это бил КОЛОКОЛ! Да, КОЛОКОЛ!!! И это было дико, потому что Сеня отродясь не слышал о том, что где-то в здешних лесах есть церковь, а в самой деревне почему-то ее не было! Ближайший приход находился в полсотни километров отсюда и его два маленьких колокола вряд ли могли быть услышанными здесь, да еще в сильный дождь! Однако, вот, из ночного мрака, сквозь шелест дождя донеслось, «бом-м-м».

Невидимый колокол бил настойчиво, словно звал кого-то, но в этом зове была какая-то неведомая, безграничная скорбь.

Преодолевая омерзительную тяжесть в груди и неизвестно откуда взявшееся чувство страха, Сеня пошел сквозь бурелом и разлапистые колючие елки, время от времени останавливаясь и прислушиваясь. А колокол все бил, холодно и монотонно. Сеня никак не мог понять, что же его так пугает, но страх засел в груди ледяной иглой и… звал, тянул, подгонял и, чем ближе раздавались удары, тем короче становилась пауза между ними.

БОМ-М-М… БОМ-М-М… БОМ-М-М… БОМ-М-М…

Воздух вокруг уже гудел, сотрясался при каждом ударе и Сеня, сам того не замечая, бежал, с хрустом вламываясь в сухие елки и разбрызгивая вокруг себя липкую жижу. Он не видел, что на пути стали попадаться лишь мертвые стволы берез, да чахлые маленькие сосенки, что земля под ногами колышется при каждом шаге и булькает, забрызгивая грязью руки, что трава, папоротник и малина давно уже сменились на мох и хвощи, что все вокруг мерцает бледным призрачным светом и можно разглядеть каждую иголочку на ветке дерева или отдельные стебельки в копне кукушкиного льна. Он не заметил, как порвал и потерял плащ, когда лез сквозь бурелом. Он не чувствовал, что весь исцарапан и измазан грязью, листьями, хвоей и паутиной. Он бежал как сумасшедший, словно за ним гналось какое-то чудовище.

А колокол бил где-то совсем рядом. Нет! Уже не бил, а надрывался, бесновался!

БОМ!.. БОМ!.. БОМ!.. БОМ!..

Он сходил с ума и Сеня впал в безумие вместе с ним. Он мчался вперед, не разбирая дороги и не взирая ни на что, до тех пор, пока всем телом не ухнулся в густую, смердящюю трисипу.

Тяжелый запах гниения, ударивший в нос, привел Сеню в чувство.

Он не сразу понял, что произошло, где он находится, и, как он, вообще, попал в эту вонючую яму. Когда, наконец, в голове более-менее прояснилось и до сознания дошло, что это болото, и что он в него погружается, Сеня рванулся, пытаясь вырваться из липких, холодных объятий трясины, но она протестующе чавкнула и еще больше втянула его в себя.

И тут, где-то над головой ударил колокол.

БОМ-М-М!!!..

Почти одновременно, что-то обхватило Сеню за бока, выдернуло из булькающей жижи и потянуло наверх. Потом он почувствовал под собой камень, холодный и скользкий, и тут же грубый, хриплый голос проревел над самым ухом: «Вставай, скотина, а то, того и гляди, ОНИ вырвутся раньше времени!!!». Сеня, стоя на четвереньках, мотал головой и кашлял от попавшей в рот тины. Мысли путались в голове. Удар по ребрам швырнул Сеню на мокрый камень и он снова распластался, не в силах подняться. А голос вновь ворвался в его сознание.

– Встать, ублюдок!!! Встать!!!!!

Целый град ударов обрушился на Сеню. Нос и губы его были разбиты, на лбу кровоточащая ссадина, руки, ноги, тело буквально изнывали от боли, но эта боль словно протрезвила его. Мысли собрались в единый пучок. Шум в голове хоть и не утих, но стал менее назойливым и громким. Это позволило ему встать на ноги и осмотреться.

То, что он увидел, поразило его.

Вокруг, на сколько хватало глаз тянулась густая, белая дымка, из которой выступал каменный пятачок. На нем-то Сеня и стоял. Здесь же, между двух каменных столбов, на железной перекладине висел тяжелый, черный колокол. От его языка до самого пятачка тянулся канат, старый и измочаленный. А дальше, над дымкой, просто так, без всякой поддержки парил громадный, до ужаса мрачный гроб. Бледный, мертвенный свет полной Луны серебрил его черные, металлические бока. Огромная крышка была чуть приподнята и из-под нее валил красный пар. Казалось, что там, в гробу кипит расплавленная сталь.

– Ну, что стоишь?!! Чего ждешь?!! Бей!!! Бей в колокол!!!

Сеня оглянулся. Кошмарный старик, в лохмотьях, весь изрытый язвами, морщинистый, сухой донельзя, покрытый пучками то ли волос, то ли шерсти, измученный и истерзанный, размахивая своими грязными, волосатыми руками и брызжа желтой слюной орал, как сумасшедший.

– Чего ждешь, кретин?!! Я слишком стар, а ты пока еще молод!!! Бей же!!! Бей!!! Скорее, пока ОНИ не вышли!!! И помни, когда оборвется канат, а это будет через семь лет, гроб упадет на Землю и из него выйдут Ангелы Безумия!!! ОНИ поднимут всех мертвецов из могил и настанет Конец Света, ибо Ангелы откроют Путь на Землю Тому, кто уже тысячи лет выдает себя за САТАНУ и этот самозванец поведет Легионы Мертвецов на Человечество и они будут истреблять людей в Кровавой Бойне!!!

А потом сам САТАНА ступит на Землю и начнется Битва и я верю, верю, что САТАНА победит, потому, что Безумие – это нечто, это Зло ради Зла, Зло ради Уничтожения, а ОН – Великий и Мудрый САТАНА – несет ЗЛО ради Блага МИРА, ради Справедливости, ради Торжества Над Безумием, ради Кары Преступнику и Грешнику, Насильнику и Убийце, ради Кары!!!.. А!.. Да тебе не понять!!! Не понять!!! Ведь ты всегда знал совсем другое!!! Ну, да ничего!!! Ты убедишься, убедишься, когда Бог придет на Мертвую Землю и никого, слышишь, никого не найдет!!! Ни-ко-го!.. А теперь… прощай! И я надеюсь, что ты сам все поймешь! Сам!

Старик сделал шаг назад и тихо исчез в белой дымке.

Сеня посмотрел на гигантский, черный гроб, на огонь вырывающийся из-под его крышки, на полную Луну и ему захотелось бежать, вслед за стариком упасть в эти молочно-белые клубы и исчезнуть, исчезнуть в Вечности. Но он сделал шаг вперед и по телу разлилось непреодолимое желание взяться за канат и бить в колокол… Бить… Бить… Бить…

Если вам доведется быть на каком-нибудь большом, старом болоте, постойте и послушайте, может быть вы услышите, как бьет колокол, отсчитывающий последние часы Человечества.

Лешка переходил через дорогу по сумрачному подземному переходу, когда она привязалась к нему, протянув сухую, костлявую руку, заскрипела, зашамкала своим беззубым ртом: «Сынок, дай червончик на хлебушко! Не жмись! Дай!»

При других обстоятельствах он выгреб бы из своих карманов все мятые рублевки и трешки, но сейчас, после столь беззастенчивой просьбы, ему совершенно расхотелось давать милостыню этому скрюченному существу с изможденными глубокими морщинами чертами лица, спутанными, какими-то бесцветными прядями волос и глазами, совершенно пустыми, серыми, немного даже дикими.

– Извини, бабуля, я и сам на мели! Не могу я тебе ничего дать, – попытался отвязаться от нее Лешка.

– Врешь! – скрипнула старуха. – Есть у тебя, есть, только тебе жалко! А ты не жалей, не держи деньгу-то, а то как бы тебе потом во стократ больше жалеть не пришлось!

– Ну знаешь ли, бабуля! – возмутился Лешка, – ты мне еще и угрожать будешь! Иди-ка своей дорогой, а мне торопиться надо! Я и так уже опаздываю! – и он ускорил шаг.

– И опоздаешь, сынок, как пить дать, опоздаешь! – заскрипела за спиной старуха, потом, вдруг, засмеялась, как закудахтала, и смех этот скрипучий и тонкий вызвал у Лешки неприятную дрожь.

С трудом преодолевая желание оглянуться, он дошел до конца перехода и стал подниматься по лестнице.

Пустынные мрачные улицы, освещенные тусклыми желтыми фонарями, да грубой рекламой коммерческих киосков, наводили тоску, к которой примешивалось какое-то непонятное щемящее чувство, возникшее после встречи с явно безумной старухой. Лешка посмотрел на часы. Была половина одиннадцатого. Последний автобус через двадцать минут! Надо спешить! Лешка еще ускорил шаг, но этого ему показалось мало и он побежал легкой трусцой, постепенно увеличивая темп.

На автовокзале толстая диспетчер, сильно похожая на свинью, рявкнула, что автобус предвидится только в двенадцать часов и он – Лешка – может катиться на перрон и ждать хоть до посинения. Ничего не ответив на это, Лешка вышел на улицу и уселся на жалобно скрипнувшую скамейку прямо под расписанием маршрутов.

Не прошло и пяти минут, как к перрону подрулил длинный «Икарус»-«гармошка».

«Видимо, диспетчер ошиблась», – подумал Лешка и зашел в автобус. Пропихнув в кассу две мятых рублевки и оторвав пару маленьких красных билетиков он сел, достал из дипломата книгу и, раскрыв её, углубился в чтение.

Автобус тронулся.

Только минут через десять Лешка почувствовал неладное. «Икарус», надтужно ревя мотором, несся без остановок в непроглядную тьму. В окна, залитые грязью, ничего не было видно. Встав и пройдя в конец салона, Лешка убедился, что автобус не мылся уже «лет сто» и разглядеть что-либо сквозь мутные стекла, учитывая еще, что на дворе ночь, невозможно. Попробовал открыть форточку, но все они, несмотря на сентябрь, были заклинены и его усилия оказались напрасны.

«А вдруг этот придурок уже проехал мимо! Он ведь не спрашивает, куда мне надо!» – подумал Лешка, повернулся, чтобы идти к водителю и вздрогнул…

Возле дверей кабины стояла старуха из подземного перехода. Ее зияющие провалами глаза смотрели на Лешку в холодной, злобной усмешке. Сморщенные губы плотно сжаты. Длинные до пояса, спутанные, пепельные волосы сильно напоминали пыльные клочья толстой паутины.

Лешка хорошо помнил, что зашел в автобус один. Впрочем, уже само присутствие старухи даже на вокзале было бы невероятным, ведь он бежал, и бежал быстро, а старуха еле-еле ковыляла и просто не смогла бы догнать его.

Лешкины мысли прервало скрипучее, тонкое кудахтанье. Оно становилось все громче и постепенно теряло женские старческие нотки. Это хихиканье, почему-то перебивающее гул мотора, заключало в себе нечто зловещее; нечто холодное и мерзкое расходилось по салону автобуса. А старуха тряслась в этом сумасшедшем приступе смеха и Лешка, немея всем телом, увидел, что это сухое, сгорбленное существо начинает медленно выпрямляться, вытягиваться вверх.

Хихиканье неожиданно прервалось и наступившую на мгновенье тишину разорвал дикий хохот, от которого сердце сжалось в свинцовый комок, а все остальное внутри заледенело, словно кусок мокрой ваты в снегу.

Лешкин взгляд упал на тонкие, жилистые руки старухи и волосы зашевелились на его голове. Коричневые, обломанные ногти на скрюченных пальцах становились все толще и длиннее, все больше приобретая сходство с блестящими, словно металлическими, когтями. Старуха, вдруг, быстро, с громким хрустом выпрямилась, став чуть ли не в два раза выше. Выставив вперед плоскую грудь, запрокинув голову и широко раскрыв рот она оглушительно взревела и рев этот не мог бы принадлежать безумцу или какому-нибудь животному, ибо в нем было столько демонического, столько адского, столько кошмарного, что ни одно существо в мире не способно было его повторить. Парализованный ужасом Лешка увидел, как из гнилых беззубых десен выдвинулись желтые, кривые клыки, а когда голова опустилась, то на него глянули черные, узкие, почти ромбовидные зрачки на желтом фоне звериных глаз.

И только тогда Лешка закричал, сдавленно, хрипло, до боли в горле.

В ответ ему снова разразился оглушительный безумный хохот. Монстр, когда-то бывший старухой, сделал шаг вперед. Его оранжевая кожа, покрытая фиолетово-зелеными пятнами, залоснилась слизью.

Лешка вздрогнул. К нему вернулась способность двигаться. Страх придал ему силы! С громким воплем он бросился в конец автобуса, на ходу замахнулся дипломатом и швырнул его в заднее стекло. Осколки хрустальным дождем посыпались наружу. Лешка ткнулся в разбитое окно, схватился за его край и обмер.

Далеко внизу колыхался посеребренный лунным светом еловый лес. На горизонте желто-белым заревом электрических огней пылал город. Высоко в небе в дымке облаков плыла бледная полная луна.

Скользкие когтистые лапы схватили Лешку за шею и оттащили от окна. В затылок пахнуло смрадом и глухой рычащий голос прошипел: «Так во сколько ты оцениваешь свою жизнь, малыш? Во сколько?! Или, может быть, ты считаешь, что она бесценна?! Тогда ты ошибаешься!!!»

Пасть раскрылась. Над Лешкиной головой нависли два ряда длинных желтых клыков, с которых капала шипящая слюна. Лешка обреченно застонал и как-то совсем по детски зажмурился.

Челюсти монстра сомкнулись, с хрустом сокрушая человеческий череп.

Ромка переходил через дорогу по сумрачному подземному переходу, когда она отделилась от грязной, заплеванной стены и заковыляла к нему…

Дубельт жил на самом краю поселка, где вплотную к тонким стенам домов, сделанных из дрянного, вконец износившегося пластика, подступали невысокие дюны изжелта-белой соли. Поселок, утлое скопление ветхих домишек с выжженной невдалеке черной дырой посадочной площадки, с трактиром, самым большим строением в поселке, который был когда-то жилищем для охраны рудников, и самими рудниками в отдалении, темными, неприветливыми дырами в рыхлых горбах больших дюн, – постоянно заносило песком в сезон ураганов, и жители поселка потом с бранью откапывались, понимая, что впереди будет еще много бурь и еще не раз придется вот так вот махать допотопной лопатой, кидая едучую белую соль через плечо, – беспрестанно! Ураганы на Солану были страшны. Небо становилось гнойным, потом наливалось багрянцем и темнело, по дюнам начинало шквалить ветром с ужасающей силой, и острые кристаллики соли, поднимаясь в воздух, секли одежду, секли кожу, застревая глубоко в ней, вызывая незаживающие язвы, мучительные и неизлечимые недуги. Так было по всей планете, поверхность которой сплошь была покрыта страшными соляными пустынями, и ветры, не встречая препятствий, могли достигать невероятной скорости. Когда небо Солану, обычно блистающе-белое, с яростным мохнатым солнцем, становилось мглистым, грязным, а ветер сшибал с ног, предвещая ураган, поселок наполнялся бредущими, шатающимися фигурами в хлопающих полами накидках: население поселка спешило в трактир. Рассаживались за столами, брали пива и дрянной солоноватой водки (в кредит, ибо денег на планете уже давно не было), мечтали об отлете отсюда, слушали рассказы здешнего старожила фон Норке о Базилевсах Макитарах, о Миррее, императорской столице, находящейся в миллионах парсеках отсюда, о Найжеле Орте, свергнувшем Старую Империю и на ее обломках воздвигнувшем свою. Слушали, кивая головами, медленно пьянея, пили соленое пойло, вкуса которого никто уже не чувствовал, – этим людям было уже безразлично, что будет с ними. Дальше бесплодных мечтаний они не заходили. Женщин здесь не было, ни одной на целой планете, и оставалось лишь это пойло. И пили, пили.

Осколок некогда грандиозной Империи, система Дротика ныне именовалась Великая Проскриптория Госса. Очень часто ничтожное называют великим. Великая Проскриптория Госса состояла всего из двух планет, даже не планет, а планетоидов, ибо ни одна из них не превышала в своем диаметре 1000 километров. Та, что была побольше, Туркупсу, была столицей, потому что в бытность свою частью Империи здесь сидела тюремная администрация и маркиз ре Туркупсу. На другой, Солану, находились рудники, в прошлом имперская тюрьма, куда ссылали преступников – бунтовщиков и уголовников. Эти рудники слыли самым страшным местом во всей Империи, и если человека ссылали туда, его можно было записывать в покойники. Тогда, во времена Империи, рудники именовались рудниками Солану Стрельца, и не было человека, который вышел бы оттуда живым.

Словом, Проскриптория знавала и лучшие времена. Стражам тогда воздавалось стражево, то есть присылалось жалованье, а злодеям доставалось злодеево, то есть жгучее солнце и соляные пески пустынь. Теперь же унылые города Туркупсу с угрюмыми зданиями и вечно серым небом не манили никого, и прозябало здесь лишь скучное окружение Великого Проскриптора Паули, копошилось во исполнение каких-то дел, чего-то там ждало. На Солану же после окончательной поломки всех кораблей с Туркупсу никто не заглядывал вот уже пять лет. Так заключенным предоставили полную свободу. В пределах одной планеты, разумеется.

Два убогих шарика, один – немилосердно приближенный к Гавоне, солнцу Дротика, другой – столь же немилосердно от него отдаленный, были единственными обитаемыми мирами в этой части Великого Космоса, вдали от сложных перипетий политики и семимильных шагов прогресса.

Шесть лет назад на Солану появился Дубельт. Вместе с ним сюда прибыло еще двенадцать человек, почти все – пираты. Исходя из этого, население поселка, куда был определен Дубельт, заключило, что он пират. Но это было бездоказательно. Дубельт был молчалив и почти все время проводил в своем маленьком домике на окраине поселка. Над ним решили подшутить, чтобы выяснить, кто же он такой и каков его характер. Здесь всегда так делали с новичками.

Двоих шутников Дубельт убил моментально, кулаком, так что их головы резко метнулись назад от удара, и шеи переломились, не выдержав короткого, но страшного напряжения. Третьего он схватил и бросил на барак, и этот третий, вскоре скончавшийся, очнулся наполовину торчащим из раскрошившейся задней стены дома.

Люди изумились и стали сторониться Дубельта. И впрямь, вид его был довольно жуток. На короткое, бугрящееся валунами мускулов туловище была насажена крупная рыжая голова с низким лбом, глазами-щелками, приплюснутым носом и ртом, огромным, безгубым и прямым, как надрез. Дубельт не говорил, а рычал, словно пес, что делало его еще более непривлекательным, и бесшабашное население бывшей планеты-колонии, состоящее из сумасшедших гениев, убийц, пиратов и свихнувшихся насильников, окончательно признало его невменяемым, кровавым маньяком. Однако маньяком Дубельт не был.

Нельзя сказать, чтобы к нему не присматривались. Нет, за ним следили внимательно, всеподмечающе, ибо он был одиночкой, а такие прежде всего попадают под скрупулезную лупу общественного внимания. И не взирая на грозное рычание его, на отталкивающую внешность природного негодяя, народ Солану, такие же отталкивающие негодяи, наблюдал и делал выводы.

Дубельт жил в маленьком недостроенном бараке. Ночью спал. Днем иногда сидел в доме, но чаще уходил в пустыню. Это обстоятельство повергало наблюдателей в шок, ибо никто не ходил в пустыню. Это было место не для послеобеденных прогулок: соляные пески стонали, как живые, а иногда, ночами, в поселок приходили порождения пустыни, и тогда по утрам недосчитывались нескольких человек, которым не сиделось в бараках.

Дубельт не боялся ужасов пустыни. Несмотря на горячее солнце, на едкий ветер по верхушкам барханов, он часами мог бродить невдалеке от поселка, чтобы не потерять его из виду, и что-то бормотать, размахивая руками. Иногда Дубельт приходил в трактир. Здесь он накачивался мутным пивом, с ним происходила перемена: он начинал говорить. Глаза его оживали, а рот, полный острых и угловатых зубов, расплывался в усмешке. Тогда Дубельт становился необычайно разговорчивым, тогда мышцы его под рваной коричневой рубахой наливались сталью, и он рычал на весь трактир:

– Фолгар, мать вашу! Фолгар! Или просто:

– Фолгар! – Кулак грохает по ветхому столу, стаканы и бутыли, сбившись в одну плохо различимую кучу, летят на пол, и вопли Дубельта покрывает шум и звон.

Короче, Дубельт становился невыносимо болтлив.

Сюда, в трактир, он приходил нечасто. Садился за дальний стол, орал на весь трактир: «Пива, вашу мать!» (судя по всему, это было его любимое ругательство) и застывал над кувшином в угрюмом молчании памятника, лишь изредка цедя разбавленное хлёбово, от которого стошнило бы любого, но не жителя Солану.

Иногда к Дубельту присоединялся Ломач, житель того же поселка, прилетевший сюда одновременно с Дубельтом. Это был худой человек с темной кожей и неподвижным взглядом черных глаз, смотрящих из глубоких затененных глазных впадин. Их связывала странная дружба, которую не могли объяснить жители поселка. Сходились в одном: что-то общее было когда-то у этих двоих, может быть даже, они вместе промышляли на торговых путях, грабя корабли. К их тихим беседам усердно прислушивались, но безрезультатно: рычание Дубельта невозможно было разобрать, а Ломач говорил слишком тихо. И любопытство народа Солану поугасло, превратившись в спокойное недоумение: ведь среди них жили два человека, прошлое которых оставалось для большинства тайной. Видно, уж очень страшным было оно, это их прошлое.

Рассказ Дубельта был подобен разрыву фосфорного фугаса. Он пришел в уже полный народу трактир в один из дней, когда снаружи выл свирепый, секущий ветер, и стены дрожали и кренились, пришел вместе с Ломачем, потребовал пива, уселся и обвел собрание взглядом кремневых глазок: взгляд его был необычайно осмыслен и даже – хм! – умен.

– Ну чего, мать вашу? – осведомился он не обычным своим лающим голосом, а хриплым, но в общем, различимым. – Пивососы! Так и будете дальше, прах вас побери, наливаться до ручек?

И он продолжал, не обращая внимания на остолбеневшее население поселка:

– Вас здесь достаточно, чтобы вышла неплохая команда, правда, Ломач? Конечно, вы не знаете звезд, вы не волки, как мы, но вы должны знать про Фолгар, должны знать!

При этих словах некоторая часть внимающей аудитории недовольно отвернулась: Дубельт-де вновь вернулся к своей излюбленной теме, всем уже порядком надоевшей. Но про Фолгар здесь знали. Знали все.

Эта легенда бытовала с седой древности. Империя Макитаров только еще образовалась, но первому Макитару, Фарлину, уже докладывали о Фолгаре. О нем говорили все, кто побывал в космосе. Команды грузовых и военных кораблей не раз наблюдали вдали, среди блестящего крошева звезд, необычное тело. То был метеорит потрясающих, необычайных размеров, целая летающая планета, сорвавшаяся со своей орбиты. Первому с Фолгаром удалось сблизиться пиратскому капитану по прозвищу Завзятый Питрос. Во времена Базилевса Гайра Улыбки он приблизился к Фолгару, и команда, пораженная, приникла к иллюминаторам, пока два космических тела, метеорит и корабль, летели рядом, несясь в пустоту вечных пространств. Они увидели мрачные обломанные пики, а среди них – вырубленную прямо в скалах широкую аллею. Два ряда странных изваяний, огромных, с хмурыми нечеловеческими лицами, охраняли аллею, а в конце ее виднелись циклопические колонны грандиозного строения. Оно походило на старинные китайские пагоды своею крышей с приподнятыми уголками, а закругленные вверху отверстия окон пристально смотрели в спину стражам аллеи. Команда Завзятого Питроса и он сам, раскрыв рты, уставились на эту картину, но в это время произошла неслыханная вещь. Метеорит внезапно резко изменил свою траекторию, рваные верхушки пиков устремились к иллюминаторам, и метеорит Фолгар врезался в корабль. Из всей команды в живых остался только капитан, который и обнародовал эту историю.

Начались споры, что же такое Фолгар. Не мог же метеорит, простой кусок твердой породы, летать из одного края Галактики в другой, не притягиваясь более крупными телами космоса, прихотливо изменяя свой путь и иногда сокрушая корабли: после приключения с Завзятым Питросом такое стало происходить довольно часто. Здесь уже начиналась мистика, и люди окончательно запутались в догадках.

Неизвестно, кому первому пришла в голову мысль, что в храме на Фолгаре

– громадное строение было сразу окрещено храмом, – хранятся величайшие во Вселенной сокровища. Правда, достоверно известно было, что Фолгар – осколок древней великой цивилизации, и возраст его исчисляется миллиардами. Но сокровища!..

Грянул золотой бум Фолгара. Первым кинулся искать метеорит все тот же Завзятый Питрос. Он облетал всю Галактику, но Фолгара не нашел. Питрос умер в нищете, в грязном бедном квартале Миррея, столицы Империи, но так и не отрекся от своих убеждений.

– Фолгар существует! – безумно вопил бывший пират, а респектабельные горожане, имперские граждане, брезгливо обходили его стороной. – Есть Фолгар! Есть!

Эта уверенность старика передалась многим поколениями кладоискателей. Фолгар искали, но не находили. Находили его лишь те, кто его не искал, и тогда вера в слова Завзятого Питроса становилась крепче, чтобы породить еще одну безумную золотую лихорадку Фолгара.

Исторические упоминания о Фолгаре были найдены на Тарне через три года после кончины Завзятого Питроса. Тарн, бывший колыбелью одной из самых древних рас Галактики, узнал космоплавание за тысячи лет до земной цивилизации, и уже тогда тарниане были свидетелями одинокого путешествия огромного метеорита к его неведомой цели. Они и дали ему его имя, которое означало – «гора». После тарниан Фолгар наблюдали и жители Куннага, и Баата, и Лантрувера, и многие другие расы Галактики, знавшие космоплавание. Земляне, одна из самых отсталых рас, узнали о Фолгаре последними.

Орас Жово, актер с Джархарара, первым сумел коснуться поверхности Фолгара. После полугода метаний по Галактике он все-таки столкнулся с капризным метеоритом и с невероятными трудностями посадил свой корабль, крохотную прогулочную яхту, на его поверхность, прямо посреди широкой аллеи странных богов. Жово вошел в храм и увидел… сокровища! Интуиция не подвела Завзятого Питроса, ему только не хватило сил и времени, чтобы достигнуть своей цели. Здесь было не только золото, но и драгоценные камни, и тяжелые слитки неизвестных металлов, и какие-то странные минералы, светящиеся своим внутренним светом, и уменьшенные статуэтки богов снаружи. Жово оглянулся вокруг, и внезапно ему стало жутко. Торопливо озираясь, он напихал в карманы своего костюма золота и камней, сколько поместилось и, сев в свою яхту, оторвался от скалистой поверхности Фолгара. Яхта Жово ушла в сторону и взяла курс на Джархарар.

Но, случайно обратив внимание на мониторы, ликующий Жово вдруг со страхом увидел, что гигантский метеорит, который давно уже должен был исчезнуть среди равнодушных звезд, мчится за его яхтой по пятам. Жово смог даже различить широкую просеку в скалах, где высился грандиозный храм. Он даже чувствовал на себе грозный взгляд чужих богов. Жово в ужасе завопил и попытался оторваться, но метеорит неумолимо, словно рок, настигал его. Он уже занял собой все обзорные экраны, и Жово понял, что настала пора умирать. Он послал в эфир видеограмму. Трясущееся, с безумными глазами лицо Жово увидела вся Галактика. С белых губ сыпались слова: «Он настигает меня… Он убивает тех, кто возьмет хоть часть его сокровищ… Золото его – зло… Зло…» На этом видеограмма прерывалась.

Так перед своей гибелью актер Орас Жово научил мир бояться метеорита Фолгар.

Дубельт, бывший техник на одном из имперских фрегатов типа «Хамал», в то время как раз переметнулся к пиратам, в район Девяти Пульсаров, и стал лоцманом на корабле по прозванию «Горластый петушок», небольшом быстроходном клипере. Его помощником стал Ломач. Там они и познакомились.

Империя развалилась уже давно. Центр Галактики теперь занимало Торговое Содружество со столицей на Шедире, которое подмяло под себя единодержавные монархии Центра, тем самым основательно упрочив свою власть. После окончательного разгрома при Рас аль-Каха лиги ВАЛАБ, оппозиционной режиму Содружества, его Совет взялся за пиратов, и в район Девяти Пульсаров была выслана карательная экспедиция. Пиратов выкуривали атомным огнем, и множество их кораблей разлетелось по Галактике, ища убежища. «Горластый петушок» ушел в туманную область Газовых Астероидов, куда из-за опасностей курса не заходили корабли Содружества. Возле одного из астероидов клипер повстречался с метеоритом Фолгар.

Кто-то прозвал Фолгар «камнем-призраком», и это было правильно. На некой планете, рассказывали, уже организовалась религиозная секта, которая верила в то, что души умерших после смерти отправляются на Фолгар, «вечный странник». Команда «Петушка», увидев метеорит, вдруг возникший по левому борту, сразу припомнила все суеверные россказни про «камень-призрак». Люди начали бестолково метаться по всему кораблю, и лишь двое, Дубельт и Ломач, не взяли в толк ужасные слухи про Фолгар. Они вспомнили про сокровища. Не сговариваясь, повинуясь вдруг заговорившей в них жажде золота, оба кинулись в рубку управления. Капитан сидел в своем кресле, остолбенело глядя на приближающийся метеорит. Видимо, он уже уверился в том, что тот идет прямо на них, чтобы раздавить маленькое суденышко, уничтожить его как нежелательного свидетеля своего величия. Не обращая на него внимания, двое придвинулись к пульту, и тишину рубки нарушили четкие команды:

– Двенадцать вправо, затем стоп… Меридиан – 19, надир – 3… Параллель нулевая… Вращение учтено… Скорость учтена…

«Горластый петушок» вплотную подошел к огромной величавой глыбе, чуть ли не касаясь ее бортом. Теперь корабль и метеорит неслись рядом с одинаковой скоростью. Еще через минуту Дубельт и Ломач уже облачились в костюмы. Только сейчас капитан опомнился.

– Вы туда? – показал он тряским пальцем за иллюминатор, где морщинистые камни почти вплотную придвинулись к стеклу.

Они согласно кивнули, направляясь к выходу.

– Вы с ума сошли! – завопил капитан. – Он вернется и убьет нас!

Но им было уже наплевать. Золото было рядом, и вскоре от борта клипера отвалил спасательный катер.

Все было, как и описывал Завзятый Питрос. Аллея, охраняемая страшными богами, в лицах которых не было ничего человеческого, упиралась в храм с приподнятыми уголками кровли. Застыв на пороге, остановившимися взглядами они смотрели на груды сокровищ. Внутри все пространство храма, весь пол был усыпан драгоценностями. Жово торопился, потому что его глодал страх, и не успел много забрать с собой. Они подготовились к своему визиту тщательнее, но и они не рассмотрели сначала ничего. Подталкивая друг друга локтями, издавая радостные восклицания, они кинулись к тускло блестящей горе и принялись набивать заплечные сумки монетами незнаемых народов, круглыми, квадратными, всех форм. Некоторые были золотые, некоторые – сделанные из неизвестных, но, безусловно, ценных металлов. На одной Дубельт заметил изображение жабообразного существа в короне. И вдруг, кинув взгляд за спину, внутрь храма, они увидели то, чего испугался тогда Жово.

Вдалеке, в темном пространстве между гигантскими колоннами, виднелись странные фигуры. Вид их был настолько устрашающ, что кладоискатели разом оробели. Казалось, что фигуры двигаются. Они смотрели на них своими каменными, бездушными глазами, словно оценивая, словно к прыжку примеряясь, и Дубельт попятился к выходу. Наспех застегнув сумки, они выбежали из храма. Катер взлетел, оставив позади страшное место, и стал подлетать к борту клипера. Крейсер Содружества, возникший сбоку, атомным огнем превратил и клипер, и катер в брызги расплавленного металла.

Их подобрали, оглушенных, выкинутых взрывом, возле веера мелких обломков, которые недавно еще были их катером. Костюмы их чудом не пострадали. Их заперли в отдельные каюты, и лишь спустя много времени они поняли, что только они двое уцелели в этой переделке. Куда девалось золото, они так и не узнали.

Спустя несколько томительных дней их высадили-выкинули на Солану. Капитан крейсера связался с Шедиром, и ему было приказано не возиться с двумя рядовыми пиратами, а высадить их на ближайшей каторге. Так они оказались на Солану.

Дубельт передохнул. Собрание восторженно слушало. – Там, снаружи, стоит корабль, – внезапно и сухо сказал Дубельт, и у многих вдруг перехватило дыхание – так неожиданно прозвучали эти долгожданные слова. Эта весть была пугающе радостной. А вдруг их заберут отсюда, а вдруг срок их заключения истек… Но следующие слова Дубельта в пух и прах развеяли их надежды: – На нем прибыла очередная партия заключенных.

– Но, – вскричал один из присутствующих, – сюда больше никого не ссылают. Ты лжешь, Дубельт! Этот корабль прилетел, чтобы забрать нас отсюда!

– Нет, – обрубил молчавший до сего момента Ломач. – Этот корабль с Туркупсу. У них там произошел переворот. На корабле бывший Проскриптор Паули и члены его правительства.

На окраинах бывшей Империи, которых еще не достигла власть Содружества, теснились многочисленные карликовые монархии – ничтожные и жалкие остатки былого могущества. Время от времени власть там переходила в руки проходимцев, которые основывали новую династию, – происходил настоящий дворцовый переворот. Не избежала этого и Великая Проскриптория, несмотря на то, что Паули был умным и хитрым правителем, сидел в своем кресле достаточно долго и вовремя пресекал начинавшееся недовольство. Но он был уже стар, наследников не имел, а потому исход был предрешен.

Слова Ломача были встречены неистовым, неописуемым визгом. Половина населения поселка была родом с Туркупсу и в свое время была за какие-то провинности сослана гнить сюда. Новый Проскриптор был, по-видимому, очень неглупым человеком, раз предпочел скорой смерти Паули его ссылку на его же рудники.

Трактир мигом опустел. Под сизым небом, сшибающим с ног ветром, озлобленная толпа, состоящая из головорезов, бандитов и просто агрессивно настроенных личностей, бежала, спотыкаясь о кучки нанесенной соли, к кораблю, одиноко высящемуся посреди выжженной дыры посадочной площадки.

Схватка произошла возле самого корабля. Малочисленная и плохо вооруженная охрана, решившая переждать бурю в корабле вместе с осужденными, не ожидала нападения, но действовала решительно и смело. Первым залпом атомных ружей трап был очищен от лезущих на корабль фигур в драных накидках. Но на смену им лезли другие. В мятущейся куче людей у подножия трапа, ждущих своей очереди, сверкнуло короткое пламя: начали рваться фосфорные фугасы, бросаемые с корабля. Люди горели, как факелы, но остававшиеся в живых с еще большей яростью шли на приступ, будто там, на корабле, их ждал невиданный доселе приз.

Кучка солдат была раздавлена беснующейся толпой и растерзана голыми руками. Ворвались в каюту, где находился Паули, разорвали его на куски. Убили всех его министров.

Но когда волокли на расправу двоих его приближенных, над толпой возник Дубельт. Он взобрался на ящик с оборудованием.

– Стойте! – проревел он, махая руками. Заслышав этот рык, толпа остановилась. – Это последние. Мы не знаем, кто они.

Тыча кулаками ему под ребра, одного из несчастных заставили заговорить. Тот признался, что служил секретарем у Паули.

– А-а! – Вой толпы был нестерпим. Секретарь скрылся под навалившимися телами, раздался хруст его костей, глухие удары – били тяжелыми болтами, сорванными с дверей.

Второй, юноша с всклокоченными волосами и тонким бледным лицом, закрыл глаза, чтобы не видеть происходящего. Его грубо толкнули в грудь.

– Меня зовут Ленгленд, – слабо произнес он, открыв глаза. – Я…

Участь первого заставила его замолчать.

– Говори! – заревело множество глоток. Юноша высоко поднял голову, решив, видимо, умереть достойно.

– Я племянник Проскриптора, – гордо произнес он.

– А ну, бери и этого! – зарычало вокруг. Ленгленда ухватили за ворот, за одежду, стали тащить.

– Стоять! – перекрыл общий вопль дикий рев Дубельта. – Стоять на месте, мать вашу! Не трогать его!

Юноша, который снова закрыл глаза и уже было приготовился к смерти, взглянул на него. Дубельт протянул руку поверх лохматых голов, ухватил его за волосы и притянул к себе. Заглянул в гордые темные глаза, оказавшиеся перед ним.

– Ленгленд! – прохрипел он. – Я слышал о тебе. Ты мне подойдешь.

Он взял его за руку и, растолкав всех, провел сквозь ропщущую толпу к выходу. Они спустились по трапу и пустынной улицей под неумолчный стон ветра прошли к дому Дубельта.

Ленгленд остановился на пороге и недоверчиво стал осматривать внутренности дома. Похоже, он еще не совсем оправился от полученного шока.

– Заходи, – сказал Дубельт, несильно подталкивая его. – Заходи и прикрой за собой дверь. Ветер… А, Ломач! Заходи и ты.

Они уселись за покосившийся стол, и Дубельт тяжелым взглядом уперся в лицо Ленгленда. Тот не отвел глаз.

– Аристократ! – процедил Дубельт и ловким движением брякнул на стол бутылку, в которой плеснуло. – Сначала выпьем. Будешь пить, Ленгленд? Тот покачал головой.

– Аристократ!

Дубельт и Ломач выпили.

– А ты нас не чурайся, – прохрипел Дубельт, отдуваясь. – Если бы не я…

– Послушайте, – заговорил Ленгленд, и глаза его заблестели. – Или вы сумасшедший, или уже опьянели от этой дряни. Я не понимаю… Почему вы спасли меня? Я вас не знаю.

– Слышишь? – иронически бросил Дубельт молчаливому Ломачу. – Они все считают меня двинутым… Что ты знаешь про Фолгар, парень? Только не вздумай вешать мне лапшу на уши.

Ленгленд пожал плечами.

– Лишь то, что знают другие. Легенды.

Стальная пятерня схватила его за горло.

– Я же сказал, чтобы ты не смел врать мне, – просипел Дубельт. – В следующий раз я задушу тебя.

Ленгленд потер горло и задумался.

– Откуда вы знаете меня? – спросил он.

– Ха, ха, – хохотнул Дубельт. – Один малый рассказал мне про твои работы. Они недурны и даже наталкивают на размышления.

– Это всего лишь теоретические выкладки, – помолчав, сказал Ленгленд. – Они не подтверждены и не могут сойти за доказательство неоспоримого существования метеорита Фолгар.

– О! Слышал? – с довольным видом повернулся Дубельт к Ломачу. – Он знает. Он все же пытался это сделать.

Невероятно, чтобы в подобной глуши мог родиться такой человек, как Эрмонт Ленгленд. Правда, сам он вовсе не считал себя гением, но это вполне искупалось тем, что таковым его считали окружающие. Еще бы, ведь в век, когда, казалось бы, вся Вселенная уже изучена и всюду человечество сумело сунуть свой любопытный нос, Ленгленд, к тому времени 21-летний, предсказал существование «газовых коридоров» и прочих чудес Галактики. Но подлинным его успехом стали вычисления траектории загадочного метеорита Фолгар, которые заняли у Ленгленда всего полгода. Эти вычисления, правда, были доказаны лишь частично, доказаны капитанами тех судов, которые встретились с Фолгаром именно там, где предсказывал Ленгленд, но этого было достаточно для того, чтобы выявить закономерности и в не любящем этих закономерностей полете Фолгара. К молодому ученому пришла слава, его труды были изданы на Шедире и Уонморе, крупнейших центрах Содружества, незадолго до того, как произошел переворот на Туркупсу, его пригласили читать лекции в Миррейском университете. Его узнали. На него начали ссылаться. Ленгленд стал крупнейшим специалистом по Фолгару, хотя (и это было его тайной) ни разу в жизни не видел его. К нему даже обращались с вопросами, есть ли на Фолгаре сокровища, на что Ленгленд неизменно отвечал, что лично этого не знает и лучше пусть поспрашивают у последователей Завзятого Питроса, рыскающих по космосу в поисках метеорита.

Теперь ему было 26 лет, и он был в расцвете сил. Они и сам был не прочь поискать таинственный Фолгар. Но, видимо, Эрмонт Ленгленд родился под несчастливой звездой, иначе чем еще можно объяснить государственный переворот на Туркупсу, так безжалостно прервавший его блестящую карьеру, и то, что некий Дубельт узнал от безвестного ученого, умершего на Солану, о нем и его работах.

Дубельт и Ломач придвинулись ближе к Ленгленду, чтобы не пропустить ни одного его слова. Но тот, похоже, совсем не собирался особо распространяться на эту тему. Хуже того, в его глазах появился иронический блеск, а рот искривился усмешкой.

– Похоже, вы, господа, – проговорил он, – хотите за пять минут услышать о том, над чем я работал в течение четырех лет.

– Тебе придется попытаться, парень, – рыкнул Дубельт. Ленгленд поднял руки в протестующем жесте.

– Это невозможно.

– У нас мало времени, – разлепил губы Ломач.

– Тогда я перейду прямо к делу, – произнес Ленгленд, усаживаясь поудобнее. – Все-таки вы спасли мне жизнь… Как вы знаете, к Фолгару мало кто подходил близко, а уж…

– Мы высаживались на нем, парень, – прервал его Дубельт. – И мы единственные живые люди, кто сделал это.

Глаза Ленгленда расширились, а рот приоткрылся.

– Высаживались? – запинаясь, проговорил он. – Вы должны сейчас же рассказать мне об этом!

– Нет, – сказал Дубельт. – Мы вылетаем через 15 минут. Что не успеешь рассказать сейчас, расскажешь позже.

– Простите, я куда-то лечу? – осведомился Ленгленд.

– Ты летишь с нами, – сказал Ломач. – Мы улетаем с этой проклятой планеты.

– Куда же мы летим?

– Говори! – грохнул Дубельт.

– Это осколок другого мира, – быстро сказал Ленгленд. – Впрочем, вы, наверное, и сами об этом догадывались. Но так называемая нэйтивистская теория происхождения метеорита неверна. Совсем не в этой Галактике следует искать его родину. Он прилетел сюда из другой галактики. Не спрашивайте, как это произошло, как метеорит смог преодолеть громадные расстояния межгалактического пространства и от какого мира там, в другой, неизвестной нам галактике, он откололся. Все это нам неизвестно. Ясно только, что мир этот уже не существует, и погиб он примерно тогда, когда Земля была еще вихрящимся газовым шаром, а, может быть, даже раньше. Исчислить возраст Фолгара невозможно. И есть ли там сокровища, мне, господа, неизвестно.

– Мы летим, – поднялся с места Дубельт. – Надеюсь, ты захватил с собой свои вычисления?

– Но я же…

Дубельт вытащил из-под полы тяжелое атомное ружье с коротким толстым стволом.

– Надеюсь, захватил ты свои формулы, парень?

– Ничего, – сказал Ломач (в руках – такое же ружье). – На корабле подходящее оборудование, чтобы восстановить все по памяти.

Дубельт согласился с ним, повел стволом, Ленгленд поднялся, и они вышли из дома, направившись к кораблю.

Первым делом на корабле были опустошены трюмы. Вино и пиво, хранившееся там, было мигом выпито, и несколько человек уже валялось на металлическом полу мертвецки пьяными. Мед отсек был также разграблен: интересовались наркотиками. Найденные три больших пакетика были тут же распределены между страждущими. Остальные, кого не интересовало ни спиртное, ни наркотики, рассыпались по всему кораблю: охотились за уцелевшими членами команды. После долгой и мучительной казни капитана натешившейся и пресытившейся толпе стало скучновато. Бродили по кораблю, заходили в рубку управления, в контрольный отсек, бездумно и боязливо трогали тумблеры, кнопки, светящиеся загадочно и недоступно, – управлять кораблем никто не умел. Они были способны только все это разломать.

Тогда-то и появились внутри корабля Дубельт, Ломач и Ленгленд, немного ошеломленный всем происходящим. Возле входа стоял Перри, бывший чиновник с Туркупсу, проворовавшийся и сосланный на Солану. В руках Перри держал атомное ружье.

– Дубельт! – заорал он. – Ты где был?

Дубельт поднял свое ружье и прожег в груди Перри круглую дыру.

– Бери ружье! – скомандовал он оторопевшему Ленгленду. – Да живей! Кто появится с оружием – стреляй. Безоружных не трогать.

– Что это? – пролепетал Ленгленд, принимая из рук Ломача тяжелое ружье.

– Разбой, – пояснил тот.

Из-за угла появился человек с ружьем в руках. Он появился очень неожиданно. Ломач и Ленгленд одновременно вскинули свои ружья, выстрелили: позади человека загорелась обшивка, а его голова исчезла в клубе пламени.

– Теперь не узнать, кто это был, – посетовал Дубельт. – А ты погано стреляешь, Ленгленд!

– Я ученый, а не убийца! – возмущенно крикнул тот, но реакции на эти его слова не было.

Безоружных они не убивали. Их они пинками гнали до выхода и спускали по трапу на черную землю площадки. Снизу доносились проклятия и брань.

– Они недовольны, – объяснял Дубельт. – Вообще-то они хотят улететь отсюда не меньше нашего. Но мне это важней, поэтому пусть еще немного потерпят.

В контрольном отсеке Дубельт пристрелил двоих, накачавшихся наркотиков, которые все-таки решили немножко пощелкать манящими кнопками. Затем они встали у пультов. Раздались четкие команды, как тогда, на «Горластом петушке». Корабль задрожал, застонали генераторы, и тяжкий его корпус оторвался от поверхности Солану.

– Мы опалили многих пламенем дюз, – сказал Ломач, взглянув вниз.

– Это ничего, – рассеянно проговорил Дубельт. Ленгленда они как-то упустили из внимания.

– А теперь садитесь-ка обратно, – сказал за их спинами дрожащий от волнения голос. – Лучше жить на Солану, чем в корабле с двумя отпетыми мерзавцами!

Четкие команды продолжали нарушать тишину отсека:

– Восемь и одна десятая… Выход в гиперпространство по градации Зайнека и на счет «семь»… Отсчет начинаю… Один… Два… Три…

– Вы не слышали, что я сказал? – В голосе Ленгленда послышались истерические нотки. – Я запрещаю входить вам в гиперпространство. Назад!

– Четыре… Пять…

– Слышите? Назад!

– Шесть… Семь…

Мониторы мигнули, в обзорных иллюминаторах ослепительно полыхнуло, знаменуя выход корабля в то таинственное и почти неизученное пространство, которое люди, не умея постичь всех его загадок, предпочли просто использовать в качестве удобного и практически безопасного транспортера. Звезды превратились в нити, туманные пятна дальних галактик увеличились и стали похожи на размытые купола медуз, сама тьма космоса теперь радужно отливала, ибо из гиперпространства обычный космос виделся совсем по-другому. Здесь самая яркая звезда могла показаться неясной тенью, а обычный пульсар – ослепительно вспыхивающим маяком.

Они оставили приборы с заданным курсом и молча повернулись к Ленгленду. Тот был бледен, губы его дрожали. Дрожали и руки, держащие ружье. Дубельт подошел к нему и взял ружье из этих дрожащих рук.

– Садись за вычисления, парень, – произнес он. Ленгленд шевельнул губами, словно пытаясь что-то произнести, потом почти неслышно выдохнул:

– Куда мы летим?

– К Фолгару, – ощерился Дубельт. Все время, пока летели в гиперпространстве, они почти не разговаривали. Ленгленда силой засадили за его вычисления, и он смирился. Вскоре работа поглотила его, и он перестал обращать внимание и на трудности, окружающие его, и на трудности с формулами. Засев в небольшой каюте, он то что-то быстро писал, то стремительно пересаживался на низкий стульчик и ловко щелкал кнопками астерографов, поминутно выдававших ему нужную информацию. Степень вероятности, вся история метеорита Фолгар с ее неожиданными встречами, загадочными появлениями и странными отклонениями от траектории, – все это Ленглендом было учтено. К концу второго дня их полета он уже не сомневался, что Фолгар будет обнаружен.

– Вы ищете сокровища? – напрямик спросил он Дубельта, в мрачном раздумье следящего за круговертью звездной паутины.

– Тебе-то что за дело, – равнодушно отозвался тот.

– Ну, дела-то, собственно, никакого, – задорно проговорил Ленгленд. – Просто я требую своей доли, вот и все.

Дубельт медленно повернул голову к нему.

– Что? Что ты сказал, мать твою?

Ленгленд не испугался.

– Я требую своей доли.

Вспышке гнева помешали слова Ломача.

– Он прав, Дубельт, – громко сказал он тому, побагровевшему и ощетинившемуся, из своего кресла перед мерцающими пультами. – Парень в деле, значит, ему положена доля.

Эти слова немного образумили Дубельта.

– Какой справедливый, – проворчал он Ломачу, продолжая Ленгленда сверлить взглядом. – Ладно. Будет твоя доля тебе.

Корабль с хлопком вышел из гиперпространства рядом с небольшим красным солнцем, наполовину погруженным в густое облако рдяного межзвездного газа. Невдалеке виднелась единственная планета этого солнца, черный неуютный шар на большом отдалении от своего светила. Здесь, по расчетам Ленгленда, и должен был появиться метеорит Фолгар. Через этот район пролегал один из самых оживленных путей: в нескольких десятках парсеков отсюда начиналась густонаселенная область Тарна, а еще дальше костью в глотке Содружества торчали пиратские Девять Пульсаров. Место было знакомое и опасное.

– Ты уверен, что он появится именно здесь? – обеспокоенно спросил Ломач Ленгленда, рассматривающего одинокое солнце.

– Да. Максимум через двое суток.

– Но прежде нас сцапают корабли Содружества, – зарычал Дубельт. В последнее время он стал совершенно невыносим.

– Такое тоже может случиться, – спокойно ответствовал Ленгленд. – Будем надеяться на лучшее.

Корабль тихо дрейфовал по направлению к красной звезде, купаясь в подсвеченном тусклыми лучами, янтарном газе. Иногда, когда корабль оказывался в чересчур опасной близости от звезды, притянутый ею, Ломач включал двигатели, и корабль с натугой уходил прочь, чтобы через несколько часов вновь приблизиться к раскаленному алому шару, вихрящемуся толстыми жгутами протуберанцев.

Напряжение разрядилось взрывом, когда вместо ожидаемого метеорита появился корабль Содружества, патрулирующий этот район. Это был неуклюжий, приплюснутый фрегат с изображением мифического космозавра на борту – символа Содружества и всей Вселенной в целом. Увидев корабль, Дубельт взбесился. Первым делом он чуть не задушил Ленгленда, которого отодрал от него Ломач.

– Я говорил, говорил, мать-размать!.. – ревел Дубельт. Его рев покрыл четкий металлический голос из динамиков:

– Патрульный сторожевик TX4800, включите видеосвязь!

– Влипли! – бешено прошипел Дубельт. – Ломач, отвечай же что-нибудь! Ломач нажал кнопку и проговорил размеренно:

– Кому я должен отвечать?

– Фрегату «Альгениб». Держу флаг вице-адмирала Карпентера.

Пока длился этот мирный на первый взгляд диалог, фрегат ощетинился длинными стволами атомных пушек и турельных лазеров.

Дубельт застонал и схватился руками за волосы.

– Зачем, зачем мы взяли этого на борт!.. Отвечай, Ломач, отвечай, все равно пропадем!

– Я хочу говорить с вице-адмиралом, – произнес Ломач в микрофон, повернулся к Дубельту: – Просто тяну время. У нас мало шансов.

Из динамика послышался новый голос – скрипучий, старческий:

– Вице-адмирал Лоренс Карпентер. Почему не включаете видеосвязь? Ваша принадлежность к флоту Проскриптории Госса установлена.

– Мммать! – произнес Дубельт.

Ломач раскрыл рот, чтобы ответить, но из динамиков в это время понеслись новые голоса, вернее, шум:

– Смотрите! Смотрите!

Ломач взглянул в иллюминатор и тоже воскликнул:

– Смотрите!

Из тьмы космоса, куда не доставал свет одинокой звезды, прямо на них величественно выплывал метеорит Фолгар. Он двигался гораздо быстрее, чем можно было ожидать от такой махины, огибая звезду, и теперь становилось ясно, что на его пути оказывается фрегат Содружества. Старческий голос в динамике что-то повелительно проскрежетал, и динамики замолкли. Метеорит был уже рядом с фрегатом. Тот стал набирать скорость, немного поздновато, для ухода в гиперпространство. Метеорит мчался сзади, как шальной снаряд. В последний момент, когда глыбина чуть было не коснулась кормы корабля, тот исчез в голубоватой вспышке, и метеорит, как гигантский утюг, прошел по тому месту, где только что мифический космозавр, зверь космоса, разевал свою багряную пасть на борту флагмана Коммонуэлта.

Трое в рубке сторожевика застыли, пораженные этой грандиозной сценой. Фолгар теперь шел на них.

– Смотри! – Палец Дубельта указывал на широкий проем в изломанных горах на вершине Фолгара. – Там! Там сокровища!

Ломач чуть отвернул в сторону, врубил двигатели на всю мощь, и корабль понесся бок о бок с поравнявшимся с ним Фолгаром.

Таинственный метеорит нисколько не переменился с тех пор, как его встретил на своем пути Завзятый Питрос, как высадился на него Жово, а вслед за ним – и те, кто сейчас снова попытается сделать это. Огромная скала уносилась прочь от красной звезды, а вместе с ней неслись прочь от нее Дубельт, Ломач и Ленгленд.

– Я нашел его, – радовался последний. По-видимому, победа его научного мозга немного затмила скорбь по поводу соседства двух бежавших с Солану преступников. Но, в конце концов, и сам Ленгленд был без пяти минут ссыльным, и особо задирать нос ему не следовало бы. Однако сейчас он об этом не думал. Фолгар, таинственный болид, о котором он столько слышал, но которого, к стыду своему, ни разу так и не увидал, летел рядом – открой люк и дотронься до него рукой! Метеорит и корабль обок рассекали пустынные темные пространства, и уже одно это приводило Ленгленда в неописуемый восторг. Дубельт был настроен иначе.

– Одевай костюм, Ломач! – приказал он резко. – Мы идем наружу.

– Вы что же, хотите высадиться на этот метеорит? – очнулся от своих восторгов Ленгленд.

– Я не хочу. Я высажусь, – был ответ Дубельта.

Фолгар и корабль продолжали мчаться рядом. Сквозь надсадный рев генераторов Ленгленд прокричал:

– Я иду с вами.

– Нет. Ты будешь вести корабль. Метеорит может сбиться с пути и уйти в сторону, к какому-нибудь полю астероидов. Тогда нам крышка.

Ленгленд засмеялся – сверкнули его зубы:

– Я могу улететь без вас… Но, впрочем, мне нужно золото.

– Ты понятливый малый. – Тяжелая лапа Дубельта потрясла его за плечо так, что голова Ленгленда замоталась из стороны в сторону.

Дубельт и Ломач облачились в костюмы, каждый прикрепил за спиной миниатюрный, но мощный ранцевый двигатель с двумя небольшими соплами. Проверили переговорники, кивнули друг другу прозрачными шлемами – все в порядке. Потом вышли из рубки, длинным узким коридором прошли в воздушный шлюз. Двери за ними закрылись, давление и температура моментально упали: начали открываться – медленно и торжественно, будто занавес, скрывающий до того мир чудес и невиданной мощи, – наружные люки. Перед ними возник несущийся в неведомое Фолгар. Стена одного его бока заслоняла собой все квадратное отверстие люка, уходя вверх, – из-за нее не было видно ни звезд, ни темного космоса. Встав на пороге, еле удерживаясь на месте, включили свои двигатели и, преодолевая гравитацию корабля и постепенно входя во власть притяжения метеорита, полетели сбоку, а потом над ним, понемногу снижаясь. Наконец под ними возникли острые зубчатые скалы, а в них – широкий проем. И вот уже показалось колоссальное здание. Ломач чуть не оглох: в уши ему ударил торжествующий вопль Дубельта.

Они коснулись поверхности Фолгара. По обе стороны возвышались гигантские статуи страшных богов. Впереди темнел храм. Дубельт первым неуклюже попрыгал вперед, чтобы как можно скорее увидеть долгожданные сокровища. У входа они немного помедлили, прежде чем войти: так велико было волнение. Наконец – вошли.

Сокровища все еще были здесь. Никто со времен их первой высадки на метеорит не побывал в этом месте, и у них радостно захолонуло сердце, как и в первый раз. Но сейчас они были экипированы лучше, чем тогда, и к тому же вооружены. Они были готовы к любым неожиданностям, исходящим из недр храма. Но, присмотревшись повнимательнее к темным фигурам в глубине между колоннами, они поняли, что это всего лишь статуи, такие же, как и снаружи. Они внушали ужас своим обличьем, но не силой или быстротою; видимо, тем, кто создал храм, казалось вторжение сюда кладоискателей столь невозможным, что они ограничились лишь устрашающими статуями. Дубельту и Ломачу они были безразличны. Вытащив и развернув большие вместительные мешки, они начали наполнять их блестящим металлом и камнями, в гранях которых дробился свет их фонарей. Фигурки пузатых идолов из-за размеров решено было в мешки не класть, так как они заняли бы много места, а нанизать их на длинную циркониевую цепь, найденную здесь же.

Так пролетел час. Мешки раздулись до невероятных размеров. Несколько десятков фигурок повесили на цепь, которую решили нести каждый со своей стороны. Кроме того, набили карманы странными светящимися минералами, замеченными еще в первый раз. Потом они взглянули на груду сокровищ и нашли, что она даже не убавилась.

– Разгрузим мешки на корабле и снова вернемся сюда, – сказал Дубельт хрипло.

– Идет, – согласился Ломач, и они, подняв цепь и мешки, потащились к выходу. На Солану или какой-нибудь другой планете они не смогли бы даже сдвинуть эти мешки с места. Здесь же это удавалось, хотя и с трудом.

И в это время в ушах зазвучал тревожный голос Ленгленда:

– Метеорит сменил траекторию. Теперь он движется прямо к Денебу, где проходит сейчас большая комета. Мы рискуем попасть прямиком в ее хвост.

Они переглянулись. Было совершенно ясно, что метеорит собирается погубить их, ибо твердые острые осколки космического льда, из которых состоит хвост кометы, бомбардируют метеорит и сметут их с его поверхности; самому же Фолгару они не нанесут особого вреда.

Они заторопились. Подойдя к краю аллеи, взобрались на зубчатые скалы и увидели далеко внизу огонь из дюз корабля и его темный корпус, наполовину скрытый неровным камнем.

– Ленгленд! – прокричал Дубельт в микрофон. – Подводи корабль к нам. Мы прямо над тобой.

Корабль дрогнул и, не теряя скорости, стал подниматься вверх при помощи боковых дюз. Нужно было признать, что этот юнец отлично справляется со своими обязанностями.

Дубельт почувствовал, как Ломач толкнул его в бок: далеко впереди в свете яркого пятна Денеба сверкал острым светом сплошной широкий блистающий поток, уходящий в кромешный мрак, словно некая дорога в никуда. То был хвост кометы. Метеорит шел прямо на него. Ломач едва не зажал уши руками, хотя это и не помогло бы: Дубельт начал ругаться, громко и яростно. Брань была направлена в адрес метеорита Фолгар. Он глянул вниз: корабль был уже почти вровень с ними.

– Ленгленд! – позвал он, перекрикивая Дубельта. – Открывай люки и начинай устанавливать коридор. Мы тоже переправляемся.

В ушах отозвалось нечто похожее на «угу». Денеб немного приблизился, и с ним приблизилось поле искристого льда.

Крышки люков поднялись, и вокруг проемов зажглись тускловатые лампочки: между метеоритом и кораблем был установлен магнитный коридор, по которому они могли бы переправиться на судно.

– Коридор установлен.

– Отлично, – одобрил Ломач. Дубельт продолжал поливать бранью метеорит, подпрыгивая на месте и потрясая кулаками. Поле льда стало ясно различимым: оно уходило в сторону от Денеба, вслед за оранжевой головой кометы.

– Давайте, – сказал голос Ленгленда. Они отпустили цепь, и она медленно поплыла по прямой к открытым люкам. Божки, нанизанные на нее, безвольно висели вниз головами. Один из них зацепился за край люка, и до них донеслось глухое звяканье.

– Принято. Что там еще?

Теперь к люкам плыли мешки. Дубельт и Ломач напрягли колени – их также начинало тянуть к кораблю. Но сначала мешки, чтобы все было уже определено. Мешки исчезли внутри корабля. Ленгленд молчал.

– Все? – спросил Дубельт, переставая ругаться. – Они у тебя?

Молчание.

– Ты принял мешки? – жестко спросил Ломач. Он начинал догадываться, что происходит.

– Да, – спокойно отозвался Ленгленд. Люки стали закрываться. – Мешки я принял.

– Ленгленд! – Этот рев Дубельта чуть не убил Ломача. – Ты куда? Стой! Стой, мать-перемать!

– Адью, – весело сказал Ленгленд. – Я полетел. У меня впереди много дел. У вас же остается ваш транспорт, на котором, надеюсь, вы и налетаетесь вдосталь.

– Ленгленд!!!

Но корабль уже отваливал от метеорита. Он взял курс на Альбирео, в лучах которого купался живописный Рехудо: там можно было спокойно осесть и сполна насладиться добытым богатством.

Наступило молчание.

– Он оставил нас, – тяжело промолвил Дубельт, провожая глазами уходящий корабль. – Теперь нужно подумать, как спастись.

Ибо в приблизившемся поле льда можно было уже различить отдельные огромные угловатые глыбы, плывущие вместе с другими в бесконечность.

– Нам остается только храм, – мрачно изрек Дубельт. – Эти куски не пробьют стены, а мы будем за ними.

Они быстро направились к титаническому сооружению, время от времени оглядываясь: из-за зубцов выплывал яркий, бледно-золотой диск Денеба.

Уже у самого входа в храм Дубельт вдруг схватил Ломача за руку.

– Я вспомнил одну вещь. Пошли обратно.

– Но комета…

– Я знаю, что говорю. Сейчас метеорит будет преследовать этого сосунка. Ручаюсь, что он не уйдет.

– А на что надеялся ты, когда брал золото?

– А я – другое дело, – ухмыльнулся Дубельт.

Когда они взобрались на тот же утес, перед метеоритом уже не расстилалось поле плывущего льда. Диск Денеба остался сбоку. Фолгар со страшной скоростью мчался к Альбирео.

– Он преследует его, – закричал Ломач.

– Единственное, о чем я не сказал ему, – произнес Дубельт, – это то, что метеорит преследует тех, кто взял его золото.

Спустя некоторое время они с ходу влетели в облако газа. Газ был густо-молочным. Это облако занимало примерно половину парсека и было вытянутым в длину. Его называли Молочным Озером или Малой Белой Туманностью. Судя по тому, что перед метеоритом газ был более разреженным и, следовательно, менее белым, здесь до них уже пролетало какое-то космическое тело. Вне всякого сомнения, недавно Озеро пересекал корабль Ленгленда. Дубельт весь так и застыл, закостеневший в порыве ненависти.

– Он настигнет его! Настигнет!

Более уравновешенный Ломач только кивнул: шансов у Ленгленда было маловато. Метеорит явно был быстрее, а в этом районе, густой мешанине населенных и ненаселенных миров, небольших блуждающих астероидов, метеоритов и комет, уйти в гиперпространство было невозможно: не хватало места для разгона. До Альбирео было еще много.

Так же неожиданно метеорит вырвался из газового облака, и они вновь увидели перед собой россыпи звезд. Далеко впереди мигала яркая точка. То были сопла корабля. Дубельт выл – весь в плену яростного возбуждения.

Медленно, но верно метеорит настигал корабль. Слева было яркое скопление Лиры, впереди – Альбирео, позади – Денеб и несколько звезд системы Лебедя. Корабельные дюзы теперь были ясно видны, четко обрисовывался и корпус корабля.

В этот момент включились передатчики, и вновь зазвучал голос Ленгленда. Теперь в нем слышалась паника:

– Вы все еще там? Дубельт, Ломач! Остановите его! Мы разделим все. Только остановите этот проклятый метеорит!

– Не беспокой нас, – строго рыкнул Дубельт, впадая в веселость. – Мы очень заняты. Сейчас мы станем свидетелями восхитительного зрелища.

Метеорит почти настиг корабль. Альбирео впереди слабо мерцала. Ленгленд начал метаться, бросая корабль из стороны в сторону, но Фолгар все равно настигал его. На секунду Дубельт подивился способностям этого вроде бы бездушного куска камня у себя под ногами. Странными свойствами наделила его неизвестная, погибшая раса.

Он включил передатчик. Ленгленд пытался связаться с Рехудо, и в этот момент с ним разговаривал какой-то важный таможенный чин. Чин не верил в то, что за Ленглендом охотится метеорит Фолгар, и вопрошал, что тот пил за обедом. Дубельт отключился.

Еще секунда, и кормовые дюзы корабля начали оплавлять черный камень метеорита.

– Вниз! – скомандовал Дубельт. – Иначе нас сбросит в космос толчком.

Но толчок произошел раньше. Метеорит резко рванулся вперед и ударил корабль в корму. Кормовые дюзы были смяты, и их огонь, который более свободно не вырывался в пространство, устремился внутрь. Генераторы не выдержали. Космос осветил яркий сполох.

– Все, – удовлетворенно произнес Дубельт, поднимаясь с земли. – Он погиб, – и тут же помрачнел – ведь вместе с Ленглендом погибли сокровища.

Метеорит, казалось, теперь летел спокойно и даже торжественно, устремляясь мимо Альбирео в темные области Галактики, области древних, потухших звезд. Далеко позади него, все еще вращаясь от инерции взрыва, плыл корабль Ленгленда с обугленной нижней частью и лопнувшими иллюминаторами.

С помощью своих двигателей они сорвались с поверхности Фолгара, быстро уходящего от них, и через некоторое время приблизились к кораблю. Ни один иллюминатор его не светился: корабль был мертв. Они проникли внутрь, и первое, что они увидели, было золото. Мешки во время взрыва разорвались, и теперь золотые монеты, слитки и фигурки парили в невесомости по всему кораблю с явной целью покинуть это негостеприимное судно. Ломач тут же бросился их ловить. Дубельт проследовал в рубку.

Дверь туда была открыта. Труп Ленгленда плавал над окровавленным пультом. Грудная клетка и череп лопнули, и облачко замерзшего воздуха вокруг рта смешалось с облачком мельчайших красных шариков крови вокруг головы и тела. Лицо Ленгленда было неузнаваемо. Дубельт, не обращая внимания на кровь, подхватил тело и вытолкал его в разбитый иллюминатор. Безвольно болтая конечностями, тело гениального ученого повисло около корабля, начиная медленно уплывать в мрак.

Вошел Ломач.

– С ним все кончено, – сказал Дубельт. – Осмотри боковые дюзы. Сейчас вернется Фолгар.

Лицо Ломача исказилось.

– А ведь и правда, – неуверенно произнес он. – Ведь теперь золото у нас.

Они принялись приводить боковые дюзы корабля в горизонтальное положение, так, чтобы их огонь шел не вбок, а назад, по примеру кормовых дюз, ныне совершенно негодных. Как только это было сделано, Ломач, стоящий у оживших мониторов, сообщил:

– Приближается. Скоро будет в пределах видимости.

Дубельт чертыхнулся и развернул карту-лоцию этого района. Вместе они стали изучать ее. Лира осталась слева, Альбирео – точно впереди. Справа все пространство занимали малые звезды Лебедя с многочисленными планетарными системами. Сзади клубилось Молочное Озеро, притихшее и угрюмое, с его неожиданными опасностями.

– Места для разгона маловато, – пробормотал Ломач.

– Угу, – буркнул Дубельт. – Выбора не остается… Как там мониторы?

– Появился!

Со стороны Лиры из мрака выскочил Фолгар. Он быстро увеличивался в размерах. Дубельт оскалился.

– Вот и прелестно. Ломач, ход – полный!

Загудели дополнительные генераторы. Их мощности должно было хватить, чтобы уйти в гиперкосмос. Именно этого и хотел Дубельт. На коротком отрезке от Озера до Альбирео он собирался развить скорость, которой хватило бы для выхода в гиперпространство. Там Фолгар их не достанет. Это было рискованное предприятие, ибо расстояние было слишком мало, чтобы развить предельную скорость.

Генераторы надрывно выли, корпус корабля сотрясался. Они застыли, как статуи, вросли ногами в пол, следя за показаниями приборов. Желтая Альбирео приближалась, уже были видны ее планеты – темные шары на фоне ослепительного сияния звезды. Метеорит мчался позади них, немного сбоку и левее.

– Установки выхода в гиперпространство? – спросил Дубельт.

– Готовы, – отозвался Ломач.

– Препятствия?

– Справа по курсу – рой металлических обломков. Они не смогут помешать нам – мы пересечем их курс раньше.

Альбирео выросла, превратившись в ослепляющий шар жидкого огня, занявший почти весь экран. Планеты в его сиянии перестали быть видны. Метеорит наступал кораблю на пятки.

– Ну что ж, – вымолвил Дубельт. – Думаю, пора. Выход на счет «три». Раз…

Метеорит чуть ли не задевал их.

– Два…

На Альбирео было больно смотреть.

– Три…

Мгновенное зарево. Звезды превратились в тонкие нити, Альбирео – в темноватый, рдеющий уголь невероятных размеров. Они вышли в гиперкосмос.

Казалось, из Дубельта выпустили весь воздух.

– Отворачивай в сторону, – слабо махнул он рукой. – Курс на Миррей.

Миррея они достигли очень скоро. Бывшая императорская столица, теперь это был крупный торговый порт, место паломничества множества туристов, желающих осмотреть его достопримечательности, – город, тоже Миррей, дворец и усыпальницу Базилевсов. Место было выбрано Дубельтом очень удачно: здесь без помех можно было освободиться от корабля и, воспользовавшись появившимися деньгами, купить себе статус гражданина и новые документы. Но Дубельт не ожидал от своего напарника такого странного решения.

– Ты знаешь, Дубельт, – сказал тот, глядя в иллюминатор на взлетное поле с рядами кораблей на нем, – мне не нужна моя доля. У меня на Миррее родственники, с их помощью я попытаюсь добраться до Девяти Пульсаров. А там

– все сначала.

Дубельту, смотревшему на него удивленным взглядом, это не понравилось.

– Постой, Ломач… – начал он.

– Я решил, – оборвал его тот. – Я не хочу загнить в роскоши. Я хочу прежнюю жизнь, какая бы опасная она ни была. Извини.

– Хм, – задумался Дубельт. – Может, ты и прав. Но у меня вот здесь сидит и Солану, и Пульсары – все это дерьмо. Пожалуй, я немного погнию в роскоши. Так ты точно отказываешься от своей доли?

– Да, – сказал Ломач. – И тебе советую.

Дубельт с улыбкой покачал головой.

– Не-ет. Фолгар не найдет меня.

Они пожали друг другу руки. Ломач спустился по трапу и скрылся среди огромных ангаров взлетного поля.

Прошло много лет. Дубельт, теперь прозывавшийся Эрик Виртанен, владелец небольшого астероида в системе Вулкана, обретался на своем астероиде, проводя время в бесчисленных пирушках в обществе своих новоявленных друзей-прихлебателей. Хозяин из Дубельта был неважный: в тумане хмельного забытья он мог так обнять гостя – от великой, всепоглощающей радости, – что через час гость испускал дух из раздавленных легких. Великий забавник получился из Дубельта. Некоторые гости так и не вышли из его великолепного замка с белыми веселыми башенками и флюгерами в виде потешного человечка с выкатившимися глазами и острым носиком – его Дубельт почему-то называл Ленглендом. Но на месте одного гостя тотчас появлялся другой, так что он не скучал.

Хорошо жил Дубельт.

В тот день он пировал со своими друзьями в холле замка. Столы ломились от еды. Гости все до одного упились отличным миррейским вином. Единственный, кто остался трезвым, был сам хозяин. С утра Дубельт был невесел. Его мучили необъяснимые дурные предчувствия. На гостей он смотрел с неодобрением, на свой замок – с неудовольствием. Даже цветные витражи, его гордость, теперь раздражали его. Настроение его ухудшалось с каждой минутой, и вдруг он понял.

– Идет, – сказал Дубельт и поднялся. Гости не заметили, как хозяин покинул их. А Дубельт вышел к озеру, чья безупречно круглая форма выдавала его искусственное происхождение. Дубельт называл его Молочным Озером.

– Идет, – повторил он и посмотрел на небо. Да, он уже знал, что метеорит Фолгар после долгих скитаний по Вселенной, после безуспешных поисков все-таки нашел его. Что привлекало его – золото? А может, те странные светящиеся минералы, хранящиеся ныне в подвалах этого замка? Сейчас метеорит, наверно, уже подлетал к планете Дубельта.

Он задрал голову. Облик его преобразился. Рыжие волосы встали дыбом, кулаки сжались, грудь выпятилась. Средь ясного неба ударил гром. В одном месте небо начало несильно светиться.

– Ты был прав, Ломач, – громко сказал Дубельт. – Ты все предвидел. Ты не захотел связываться с богатством, чтобы не быть связанным с Фолгаром. А я

– не жалею. Я вдоволь погнил в роскоши.

Участок неба раскалился добела. Огромный болид шел к земле. Деревья на берегу озера пригнуло мощным неожиданным порывом ветра, озеро покрылось сетью сильной ряби. Сзади в окнах замка начали со звоном биться витражи.

Дубельт выпрямился, ощерив зубастый рот, навстречу концу.

– Иди! Я здесь, мать твою!

Мелькнуло огромное черное тело, злобно усмехающиеся лики богов заглянули ему в глаза, сильный толчок, и все разом кончилось.

В город рака Рихтер вошел через южные ворота. Карантин строго соблюдался, поэтому челнок с орбиты высадил его недалеко от города. Но в самом городе Рихтер карантина не заметил. Широкие ворота были распахнуты настежь, а за стражников, блюдущих карантин, он издалека принял группку нищих, стоящих или сидящих возле статуи святого Понтилия Нафамрского, избавителя от рака. Ветер в этот день был силен, как, впрочем, и всегда на Шоттене, планете ветров, и Рихтер, обеими руками придерживая свою шляпу, невольно ускорил шаг, чтобы поскорее оказаться вблизи спасительной твердыни стен. Проходя мимо нищих, он заметил, что лица их безучастны и обезображены глубокими язвами. И еще Рихтер заметил, что статуя святого Понтилия с ног до головы заляпана нечистотами.

С первого взгляда Хальдунг, город рака, походил на причудливое творение ветра, который точил его стены вот уже много тысяч лет. Весь город, казалось, состоял из очень узких, кривых улиц и домов из черного камня, которые и на дома-то не были похожи, – какие-то странные угловатые силуэты, выточенные вечным резцом ветра. Рихтер стоял на возвышении, и ясно видно было над городом скопление тонких шпилей, прямых и закрученных штопором, кривых башенок, заваливающихся набок, резных зубцов и изогнутых арок, ликов и изваяний многочисленных богов, вознесенных на колоссальную высоту, химер и сфинксов на длинных, коленчатых ногах, – все из того же черного камня, иззубренного, угловатого, вечного. Никого не было на улицах, лишь откуда-то издалека неслись с равномерностью маятника чьи-то дикие, надсадные вопли, – так мог кричать лишь больной, изнутри пожираемый раком. На Рихтера эти вопли подействовали почти так же, как непрекращающиеся порывы ветра, – он лишь слегка поморщился и надвинул шляпу поглубже.

Ибо немногое в этой жизни могло вывести Жозе Рихтера из равновесия. Сохранять его ему помогало холодное равнодушие, с годами перешедшее в цинизм, да желчное чувство юмора, изрядно этим цинизмом подогреваемое. Облик Рихтера не противоречил его сути. Это был массивный человек с ушедшей в мощные плечи круглой головой, постоянно носивший мятую коричневую шляпу. Его лицо было тяжело и невыразительно, и лишь знавшие Рихтера видели, как иной раз неожиданно это неподвижное лицо перекашивается в насмешке, как полные губы кривятся подобно изогнутому луку, а маленькие, глубоко запавшие глазки вдруг сверкают – сатирично и недобро.

Такие качества могли быть еще терпимы у капитана-рейсовика. Но Жозе Рихтер был врач, доктор со знаменитого Виксуна, и его дурная репутация и скверный характер никак не способствовали набору постоянной клиентуры. Поэтому Рихтер остался на Виксуне, планете, давшей ему квалификацию, и большую часть своего времени проводил в уютных университетских кабачках, где, сидя за любимым столиком в углу, желчно и едко высмеивал население Ректората, с которым не ладил.

Но бывали и такие редкие случаи, когда Ректору Виксунского университета Агриппе Рэнквисту приходилось звать к себе Рихтера. Тогда Рихтер чувствовал себя королем, ибо знал, что никто, кроме него, не сумеет помочь Ректору Рэнквисту разобраться с теми трудными случаями, которые происходили периодически на других планетах и с которыми обычные врачи – хорошие, конечно, специалисты, – справиться не могли. Вот тут-то Рихтер и пригождался. Он с его трезвым (даже чересчур) взглядом на вещи и едучим чувством юмора разбирался с такими случаями порой настолько быстро, что господин Ректор даже глазом не успевал моргнуть, а Рихтер уже стоял, ухмыляющийся, самодовольный, на пороге его кабинета с пухлой папкой отчета в руках.

Вот и недавно Рихтера сорвал с любимого места грозный приказ Ректора явиться пред его очи. Что Рихтер и сделал.

Рэнквист был недоволен. Он постучал пальцами по столу и воззрился на Рихтера.

– Понимаю, мастер Рэнквист, – произнес тот. Он никогда не называл Агриппу Рэнквиста «господин Ректор», как все прочие.

– Приходиться вновь обращаться к тебе, Рихтер, – сказал Ректор, очень толстый седой человек с толстой шеей, толстым носом и толстыми, вывернутыми губами. Он называл Рихтера просто по фамилии и на «ты», безнадежно понимая, что этим все равно не пробьешь могучий панцирь Рихтера.

– У-у, – протянул Рихтер, разваливаясь на удобном диване. – Э-э, – вторично протянул он, разглядывая лепной потолок. – Хм-м…

Рэнквист не дал завершиться третьей стадии эволюции рихтеровских раздумий.

– На этот раз Шоттен, – сказал он.

Рихтер скривился. Всю его насмешливую невозмутимость как ветром сдуло.

– Что там опять? – спросил он.

– Все то же, – сказал Ректор. – Рак.

– У-у, – протянул Рихтер. – Э-э, – уставился он в потолок. – Хм-м…

– То, что там Норьега, дела не меняет, если ты это хочешь сказать, – вновь безжалостно прервал его Рэнквист.

– Именно это я и хотел сказать, – согласился Рихтер. – Мне разобраться?

Это были магические слова, утвердительный ответ на которые гарантировал хороший заработок по окончании разбирательств.

– Да, – после некоторой заминки произнес Ректор.

Рихтер поднялся, очень довольный.

– Ты бы хоть шляпу снимал, что ли, – не преминул уколоть его Рэнквист напоследок.

– А она не снимается, – сказал Рихтер, уже выходя.

Рэнквист после его ухода некоторое время смотрел в пустоту, потом негромко выругался.

И вот теперь Рихтер стоял под пронизывающим, хлещущим песком ветром Шоттена, смотрел на город, который захватила непонятная эпидемия, и слушал чьи-то непрекращающиеся вопли.

– Хороший город, – громко сказал Рихтер. Никто его, конечно, не услышал. Рихтер нырнул в извилистые глубины ближайшей улочки.

Немного пройдя по ней меж угрюмых домов, чувствуя себя сдавленным их изборожденными песчаным ветром боками, Рихтер вдруг оказался перед небольшой таверной со свежевыкрашенной вывеской. На ней была изображена ухмыляющаяся Смерть на белом коне с тщательно выписанной острой косой в костлявой руке. Сзади неясно вырисовывалось видение ада. Рихтер посчитал, что такая вывеска отнюдь не делает таверне рекламы, и, чуть поколебавшись, вошел. Все это время ему не встретилось ни души.

Помещение оказалось еще меньше, чем он предполагал, и было скудно освещено масляными плошками. Стены украшали апокалиптические картины шествия Смерти: там она заполняет громадный ров скрюченными трупами, там широко косит, улыбаясь беззубо, людскую жатву войны. Рихтер посмотрел на следующую картину и невольно вздрогнул: Великая лондонская чума была на ней.

Оторвавшись от созерцания внутренностей таверны, он подошел к стойке. За ней никого не было, только ряды стеклянных бутылей мерцали в неверном свете. Рихтер уже собрался было уйти, как вдруг откуда-то сбоку вынырнул хозяин таверны, лысый, с изможденным худым лицом и острым черепом. Он в молчании остановился перед Рихтером.

– Пива, – сказал Рихтер. – Если есть.

– Есть. – Голос трактирщика был глух, будто шел со дна бочки. Он брякнул о стойку перед Рихтером пузатую баклагу с шапкой пены.

Позади Рихтера раздались шаги, и рядом с ним на стойку облокотилась женщина. Он даже не взглянул на нее, занявшись своим пивом: его давно мучила жажда. Мелодичный, с легкой хрипотцой голос произнес:

– Мало кто заходит в трактир «Конь бледный».

Он взглянул на нее. Чересчур яркая косметика совсем ее не портила, а волосы казались от природы такого серебристо-стального цвета. Шею туго обнимало серебряное, под цвет волос, широкое кольцо, от которого, обвивая плечи, вниз тянулись две тонких ленты, поддерживающие ее обнаженные груди. Кроме этого наряда, на женщине больше почти ничего не было.

– Я не знаю вашего города, – сказал Рихтер, вернувшись к своему пиву. – Поэтому сначала зашел сюда.

Женщина засмеялась.

– Случайно ты попал в яблочко. Это одно из немногих мест в городе, где нет рака.

– Да?

– Ты доктор с Виксуна, – сказала женщина. – Но город не знает о тебе.

– Зато ты, видать, знаешь Норьегу.

Женщина вновь засмеялась, глядя на него.

– Как непочтительно называть нашего князя просто по имени!

– Он стал князем? – удивился Рихтер.

– Да. Это произошло уже давно, когда умер князь Восс. Город избрал Норьегу, потому что так хотел.

– Как тебя зовут?

– Рея. Рея из Хальдунга.

– Что тебе взять, Рея из Хальдунга?

– Я не буду пить. Как твое имя?

– Рихтер. Жозе Рихтер.

– Это город рака, Рихтер, – произнесла Рея. – Наверно, этим все сказано. Ведь мы уже сжились с раком. Люди не хотят…

– Чего не хотят люди? – переспросил Рихтер, когда она так внезапно умолкла.

Рея подняла на него глаза.

– Тебе нечего здесь делать, доктор с Виксуна. Улетай отсюда.

– Э, нет, – покачал головой Рихтер. – Сначала я разберусь.

– Что ж. Разбирайся. Это не так уж страшно, как кажется на первый взгляд, Жозе Рихтер.

Он вышел из таверны, и вновь чужой, леденящий ветер сыпанул песком ему в лицо. Немного постояв, Рихтер повернул налево, по той же улице, которая постепенно понижалась. Песок скрипел в пастях химер, присевших в застывшем прыжке у наглухо закрытых ворот домов.

Возле одних ворот Рихтер первого мертвеца. Ребенок лежал на спине, раскинув тощие ручонки в стороны в позе распятого, и песок уже успел набиться в его выеденные раком глаза. Рихтер наклонился над телом. Странные симптомы болезни были налицо. Рихтер не проводил детального осмотра, но уже сразу можно было сказать, что это не обычный рак. Что там говорила Рея? Что-то странное. И болезнь эта странная. Рак, с одной стороны. Но рак не высыпает по всему телу странными пятнами, не выедает глаза, как оспа. И потом, у ребенка. Возможно, рак кожи, но почему у ребенка? И если это рак, то почему нет метастазов? При этой стадии они уже обычно появляются. Рихтер нагнулся и пощупал у ребенка в паху, под челюстью, за ушами. Нет. Черт возьми! Рихтер глубоко задумался, не замечая, что стоит на ветру, у ног его лежит распростертый трупик ребенка, а справа и слева уставились на него осуждающе слепые бойницы нежилых домов. Ветер усилился, песок набивался в пасти химер и стекал меж острых зубов седоватыми струйками, легкими, как прах. Из-за угла показалась процессия. Впереди на лошади ехал всадник, весь в черном, с острым трезубцем в руке, за ним повозка, на ней еще один в черном правил лошадьми. «А вот и мортусы», – сказал себе Рихтер. Повозка остановилась возле него.

– Тебе чего здесь? – хрипло спросил всадник с трезубцем, соскакивая с лошади и направляясь к лежащему телу.

– Я доктор, – сказал Рихтер беспомощно.

– Ух ты! – хрипло расхохотался мортус. – Взгляни в телегу, доктор! Там ждут тебя пациенты… Эй, подсоби, Матье!

Рихтер подошел к повозке. Там лежало четыре трупа: трое мужчин и одна женщина. Лицо одного трупа было уже неузнаваемо. Вверх поднимался запах гниющей плоти – обычный запах запущенной раковой опухоли. Он обернулся. Вздев тело ребенка на свои трезубцы, мортусы пронесли труп мимо Рихтера и бросили его в повозку. Она тронулась. Рихтер проводил ее взглядом.

На своем пути к дворцу князя Хальдунга он видел много трупов: мортусы просто не успевали подбирать всех. Рихтер методично осматривал тела, лежащих ничком переворачивал лицом кверху, и становились видны мертвые глаза. Но, несмотря на кропотливый осмотр тел, общая картина не прояснялась. Рихтер шепотом ругался. Он еще не сталкивался с подобным, и от этого ему становилось неуютно на душе.

Один раз он неожиданно вышел на небольшую площадь. Посередине ее стоял квадратный столб. К этому столбу дико завывающая кучка людей в серых лохмотьях волокла хилого старика с торчащей веником бородой. Лица людей были обезображены опухолевыми ранами. Старик дико вопил и норовил попасть слюной в глаза волокущим. В мгновение ока он был привязан к столбу, откуда-то появились вязанки дров, и столб скрылся в вихре огня и дыма. Люди побросали в огонь какие-то металлические инструменты, склянки с жидкостями разных цветов и разбежались. На площади остался лишь незамеченный никем Рихтер, с недоумением смотрящий на трещащее и гудящее пламя.

– Безумный город, – пробормотал он ежась. – Они жгут врачей? Безумный город!

Дворец выборных князей Хальдунга выветрившимся, темно-коричневым конусом возвышался посреди пустой площади. Рихтер с удивлением отметил, что вокруг дворца также нет охранников, соблюдающих карантин. Лишь каменные грифоны стен дворца безнадежно смотрели вдаль, разинув пасти в трагическом беззвучном вопле.

Внутри дворце был безлюден. Темный коридор сразу же вывел Рихтера в тронный зал. Или помещение, когда-то бывшее тронным залом. Во всяком случае, трон там стоял. И на нем сидел человек, трясущийся мелкой, частой дрожью. Только когда Рихтер пригляделся к нему повнимательнее, он понял, что человек заходится в приступе необъяснимого и потому жутковатого смеха.

Рихтер шагнул вперед, в еле освещенную пустоту зала, и остановился на пороге. Взгляд человека медленно переместился на него, и Рихтер увидел, что разум покинул доктора Оруэлла Норьегу, онколога и с недавних пор выборного князя Хальдунга.

– Норьега! – позвал Рихтер, подходя ближе к трону.

Человек с интересом разглядывал его.

– Ты узнаешь меня, Норьега? – настаивал Рихтер.

– Рихтер? – В мозгу Норьеги что-то повернулось в нужную сторону, и он почти разумно взглянул на Рихтера.

– Он самый. Вспомни Виксун, Норьега. Вспомни свое назначение. Что здесь происходит?

Норьега вновь захохотал, но на этот раз смех уже не был таким, как прежде.

– Здесь рак, Рихтер, – проговорил он. Губы его прыгали. – Рак. Ты разве не видел его? Он здесь. Он везде.

– Я знаю. Я видел. Здесь все больны.

Норьега соскочил с трона и схватил Рихтера за руку.

– Пойдем-ка со мной, – и он потянул его за собой. Они вошли в темную сводчатую галерею. Норьега сорвал со стены коптящий факел и подбежал к стене. Осветился ряд портретов, на которых были изображены выборные князья Хальдунга.

– Видишь, видишь? – трясся Норьега, тыча рукой в портреты. – Вот этот, он был князем до меня. Его убил рак. И вот этот умер от рака, и вон тот. А потом выбрали меня. Понимаешь?

– Конечно, понимаю, не волнуйся.

– Ты не понимаешь, – гневно закричал Норьега. – Князь в этом городе – тот же мертвец. У него нет власти, он обречен. Я не знал этого, Рихтер. Не знал.

Он вдруг заплакал. Рихтер взял его руку.

– Подожди, Норьега… Да подожди же! Объясни мне, где те люди, что были с тобой? Где оборудование? Почему ты здесь, а не на улицах? Ведь там требуется помощь.

– Они умерли, – плакал Норьега. – Они все умерли. Это бесполезно, Рихтер. Оборудование сожгли. Они сжигают все, что мешает им соединиться с раком. Ведь он для них – искупление.

Рихтер замер.

– Ты глупости говоришь, Норьега, – попытался он разобраться в сказанном.

– Рак – искупление? Что ты говоришь?

– Они не желают лечиться. Им это не нужно. – Норьега опустился на колени и замер. Рихтер потряс его за плечо.

– Нужно что-то делать, слышишь? Если эта болезнь неизвестна, то это еще не значит, что от нее нет лекарства.

– Ты не понимаешь, – глухо проговорил Норьега. – От него нет лекарства. Он живой. – Он поднял голову. Его глаза уже не были глазами безумца. Рихтер непонимающе смотрел в них. – Этот рак живой, понимаешь? Он мыслит, он решает за нас. Он живет в этом городе. Он часть его. С самого основания города здесь жил рак.

– Это же эпидемия! – перебил его Рихтер. – Рак не может…

– Слушай, ты, администратор! – ухватил его за руку Норьега. – Я живу здесь уже долго. Это рак. Я проводил разные исследования, включая гистологические. В основном это плоскоклеточный рак кожи. Только течение его агрессивное, он не метастазирует, а распространяется по всему тело, как сыпь. Видел бы ты этих людей, Рихтер…

– Я их видел.

– Ты не говорил с раком, – горячо зашептал Норьега. – Он во мне, Рихтер, я это чувствую. Я говорил с ним. Я скоро умру. Ты хочешь понять? Так походи по городу, поговори с людьми. И зайди в храм Метулба, демона рака.

– Ты хочешь сказать… – недоверчиво начал Рихтер.

Норьега дико расхохотался. Это снова был прежний безумец.

– Поговори с ним, – трясся он. – Поговори с раком!

Рихтер не стал слушать его. Он не отправился бродить по городу, чтобы понаблюдать за жизнью людей. Достаточно было видеть и смерть мальчика, и казнь безвестного целителя, чтобы через эти два случая, как сквозь призму, увидеть сокрытое и познать правду. А еще он вспомнил залепленную грязью статую святого Понтилия.

Рихтер отправился прямо в храм Метулба, демона рака.

Местонахождение храма указала ему женщина с багровым раковым узлом, торчащим прямо посреди лба. Но Рихтер и сам бы отыскал его, ибо это здание было самым странным в городе. Оно возвышалось на каменистом холме, иссеченном ветрами, – длинный черный прямоугольник без окон, торчащий на вершине, словно одинокий кромлех. Когда Рихтер не без одышки взобрался на холм, то обнаружил, что храм по площади совсем мал. Вход чернел прямо перед ним, и прежде чем шагнуть внутрь, в эту промозглую дыру без дверных створок, у него мелькнула мысль, что не было еще в его жизни ситуации более странной и непредсказуемой.

Он очутился в храме. Сквозь дыру в потолке падал на пол хмурый отблеск хмурого дня, и он стоял в сумрачном круге посреди мрака вместо стен. Ему вдруг показалось, что он беззащитен, весь желчный цинизм внезапно улетучился, и ничего не оставалось делать, как ждать. Ждать.

Он устремил взгляд вперед. Там стояла на невысоком постаменте рогатая безликая статуя демона Метулба. Рихтер не мог различить ее черт, лицо демона было скрыто тенью, но Рихтеру показалось, что статуя усмехается. И Рихтер усмехнулся в ответ. Он скривил лицо в насмешливой гримасе.

– Хорошенькое дело, – сказал Рихтер. – Норьега послал меня сюда, и я пришел. Зачем, спрашивается? Чтобы пялится на твою ухмыляющуюся физиономию? А? Как ты думаешь?

Тишина стала гнетущей, и Рихтеру стало ясно, что он в помещении не один.

– Я хочу получить ответы на свои вопросы, – заговорил он снова. – Норьега сказал – поговори с раком. Только вот где он, рак? Я ведь не Гамлет, чтобы произносить философические монологи.

В этот момент возле рогатой безмолвной фигуры Метулба появилась другая. Или это показалось Рихтеру? Нет, не показалось.

– Ха-ха-ха! – тихо рассмеялся Рак. – Я думал, ты непоявишься, доктор с Виксуна.

– А я думал, что это все Норьега и его бредни, – дерзко ответил Рихтер. – Надо же – поговорить с раком!

– Ты уверился в его рассудке?

– Зато я не уверен в своем, – проворчал Рихтер. – Кто ты? Ты и есть тот самый рак, который убивает людей за этими стенами? Но Королей-Чума не бывает!

– Это все людские сказки. Имея на руках доказательства полуправды, вы попросту домысливаете остальное. Но все не так, доктор с Виксуна. Я не недуг, то есть не то, что ты думаешь.

– А я не доктор с Виксуна, то есть не то, что думаешь ты, – ответил Рихтер. – Я человек, выполняющий поручения. Видишь ли, мне дают поручение, и я выполняю его, не больше и не меньше. За это мне платят деньги.

– Значит, ты не человек долга, – как показалось, вздохнула фигура.

Рихтер засмеялся.

– Посмотри на меня. Разве я похож на доктора в халате и с чемоданчиком в руке? Я лишь собираю факты. Потом я лечу обратно на Виксун и докладываю. В зависимости от этого сюда либо прилетает свора докторов со шприцами в зубах, либо такая свора сюда не прилетает.

– И как же ты решишь? – насмешливо спросил Рак.

– Не знаю, – честно ответил Рихтер. – Просвети меня. Объясни, что делается там, внизу. И тогда я решу.

– Ты мне все равно не поверишь.

– Я пошел, – заявил Рихтер и повернулся, чтобы идти.

– Подожди. Я расскажу тебе.

Рихтер приготовился слушать.

– Человек по имени Сибелиус Шутт, – произнес Рак, – сказал, когда открыл Шоттен, что планета необитаема. И был не прав. То, что показалось ему тогда нелепыми нагромождениями выветренных скал, было нашими городами. То, что представлялось ему скоплениями серой растительности, было нашими садами. Бесплотными тенями для Сибелиуса Шутта, а потом для всех вас стали мы сами. Вы не то чтобы вступили с нами в контакт. Вы попросту не замечали нас. Вы проходили сквозь нас. Вы переделали наши города под свои жилища, вы вытоптали наши сады, вы делали вид, что нас вообще не существует. И мы удалились. Но некоторые из нас, самые горячие и нетерпимые, остались, чтобы вредить вам. Так на Шоттене умерли первые люди. Умерли от того, что позднее вы стали называть раком. Я не смогу объяснить тебе, как это происходит… нет, так – мы подходим к человеку, ничего не подозревающему человеку, и легонько дотрагиваемся до него… входим в него… наслаждаясь, кипя от радости… и человек вскоре умирает. Ты понимаешь меня?

– Немножко, – ответил Рихтер. – Что же дальше?

– Дальше мы перебираемся в другое тело. Знаешь, для некоторых из нас это стало чем-то вроде хобби. Рак – это мы и не мы. Не мы в том смысле, что это видимая часть нас, которую вы можете воспринимать, но она, эта видимая вам часть, доселе была неизвестна нам. Сначала самые старые из нас запрещали чинить вам вред. Но все дальше и дальше разбредались по Шоттену

– кстати, так называете его вы, мы нашу планету называем по-другому, – и от вас не было спасения. Мы – древняя раса, доктор с Виксуна. Мы не могли больше терпеть. И самые старые из нас в конце концов вздохнули и сказали: ну что ж.

– Так вспыхнула эпидемия в Хальдунге? – догадался Рихтер.

– Да. Но этим не кончилось. Мы думали, люди уйдут из наших городов… умрут… исчезнут… Но мы не ожидали от них того, что произошло.

– Они остались.

– Да, и это стало для нас сюрпризом. Они болели и умирали, но, ожидая чего-то, на что-то надеясь, они оставались. Они выдумали какого-то демона Метулба, они канонизировали Понтилия из Нафамра только потому, что один из нас убил его. Но они пошли и дальше. Люди возомнили, что рак – это кара Божья, что они избавляются от грехов, заболевая раком. Они извратили помощь Виксуна и превратили знающего врача, который был в силах помочь им, в бесполезную княжескую марионетку, иссыхающую от нездоровья. Что наделали они, люди Хальдунга!

– Только вот иронии не надо, – поморщился Рихтер. – Ирония эта здесь ни к чему. Один вопрос. Люди не могут видеть вас. Но я-то тебя вижу!

Рак усмехнулся.

– Ты хочешь видеть меня, доктор с Виксуна. Они же – нет. Им так удобнее. А ведь в сумраке нас легко заметить.

– Вот в чем дело, – протянул Рихтер, покусав губу. – Я ухожу. Я решил, Рак.

– Что же решил ты, доктор с Виксуна?

– Ты и твои сородичи сумеют узнать об этом.

Рак удивленно засмеялся.

– Однако же ты не лишен чувства долга!

Рихтер шел по улицам Хальдунга и везде видел рак. Он крался за ним по пятам, насмешливо выглядывал из оконных бойниц под темными козырьками, смотрел язвами мертвых глаз, усмехался оскаленными пастями химер, смеялся и улюлюкал, свистя в порывах ветра. На углу Рихтер увидел кучку оборванцев, ожесточенно бросающих камни в статую святого Понтилия. Когда он проходил мимо, они грязно обругали его. Рихтера это не задело. Он знал, что эти люди скоро умрут, и не обижался на них. К тому же он смеялся. Теперь он понял слова Реи.

Рихтер смеялся. Временами его сгибало от хохота.

– Какой идиот! – повторял он. – Какой идиот!

Рак на время прекратил преследовать его и теперь беспомощно смотрел ему вслед. Рихтер вышел на площадь. Там были люди, много людей. Ни пришли сюда, потому что здесь было легче умирать. Когда он появился, они злобно уставились на него. Видимо, они уже узнали, что он врач.

Рихтер встал.

– Эй, вы, куча тупых ублюдков! – закричал он, от натуги багровея. – Слушайте меня! Слушайте доктора с Виксуна!

Ему ответил глухой рев.

– Сегодня утром я пришел в ваш город, – кричал Рихтер. – Я пришел сюда, что посмотреть, нужна ли вам помощь, нужна ли помощь вашему городу. Я увидел вас, больных и изъеденных язвами. Я увидел вас же, мертвых, на трезубцах у мортусов. И еще я увидел, что помощь вам не нужна, потому что вы сжились со смертельной болезнью. Вы приголубили и возлюбили ее. Вы даже не хотите посмотреть себе под нос – ручаюсь, вы многое бы увидели! Вместо этого вы сложными философско-этическими учениями обосновали рак, подвели под него фундамент, даже не поняв его истоков, и теперь страдаете, что не смогли сделать большего. Ах, Господь Бог прогневался и сбросил на нас сверху болести тяжкие, яко град смертный сбрасывал на предков наших!.. Безмозглые дураки! Вы ломаете оборудование, вы блюете на статуи, вы выживаете врачей и думаете, что этого вам станет легче. Нет! Ваша смерть будет тяжкой и смрадной! Я помню, как приходили первые сообщения о раке Шоттена – отрывистые, непонятные, темные. Тогда вы, жалкие, больные, задрав головы к небесам, искали спасительную звездочку – Виксун. И вам прислали специалистов и лекарства. Но что сделали вы? Вы погубили специалистов, вы кинули в огонь лекарства, вы разломали оборудование. А мы-то там, на Виксуне, гадали: что стало с умными, трудолюбивыми людьми Шоттена? Что с ними произошло? А произошло то, что давно должно было произойти: проявилось ваше истинное лицо, – с него исчез легкий налет цивилизованности! Ваше нутро взяло верх. Люди Хальдунга! – взревел Рихтер.

– Виксун послал меня, чтобы решить. Вы это знаете. В моих силах решать. Я решил.

Люди стояли вокруг него молча, страшные, покрытые язвами и коростой.

– Я ухожу, – сказал вдруг Рихтер тихо. – И со мной уходит помощь Виксуна. Вам остается лишь одно: выкарабкиваться самим. Самим. Вам предстоит оглянуться, чтобы многое переосмыслить и от многого избавиться. Вам предстоит жить, люди Хальдунга, жить, а не умирать. И вам нужно поговорить с раком в храме демона Метулба. Вы слышите? Поговорите с раком, люди Хальдунга! Поговорите с ним! Прощайте.

Он пошел сквозь толпу. К нему тянулись руки, кто-то плакал в голос, женщины протягивали ему своих бледных детей, покрытых коричневой коркой язв. Он прорывался сквозь эту толпу, как сквозь вязкий кисель. Не обращая внимания ни на что, Жозе Рихтер, доктор с Виксуна, шел. Шел. Он все решил. Он все сказал.

Рихтер покинул город рака через южные ворота.