Приключения, Фантастика № 3 (1999)

– Aaa!!! O… Кха-кха!..

Мириады микроскопических игл пронзали его мышцы – каждое волоконце, каждое сухожилие. Малейшее движение причиняло обморочную боль. Пот струился рекой, подтекал под вялое тело, распластанное на полу. Сознание выключилось, как электрическая лампочка, освободив пространство черному ледяному вакууму: даже мысли доставляли физическое страдание.

Ho вот неукротимый смерч агонии начал понемногу стихать. Бредовая слабость и спокойствие растеклись по измученному организму. Но Энрике Хостеса это мало обнадеживало, ибо он знал, – долго ему все-равно не продержаться…

Новый штурм не заставил себя долго ждать. Томительная тяжесть пульсировала в пронизанных болью висках. Ломота в суставах сковывала движения. Глотание вызывало отвратительное жжение в обезвоженном рту.

Боль становилась невыносимой.

Опутанный слепящей пеленой страдания, Хостес напряженно соображал, – что же предпринять для собственного спасения. Инъекция! За пятьдесят миллиграммов он был готов отдать последнее, что у него оставалось, он был бы счастлив продать душу дьяволу, лишь бы заполучить заветную ампулу – крохотную стекляшку, явившуюся теперь пред ним в горячечном бреду Христом-Спасителем. Эта стекляшка – только она, и ничто больше – еще поборолась бы за его жизнь. Лишь посредством чуда спасительная ампула могла сейчас очутиться у него в руках. Хостес сознавал это, и ему ничего более не оставалось, как покориться судьбе.

Значит, он должен умереть. Ну что ж, неисповедимы… Умереть?! О, небо! В двадцать восемь лет! Но он не хотел, он еще так мало пожил… да что же это, он еще и не начинал жить вовсе! Что он видел в своей непутевой жизни, кроме грязных шприцев, окровавленных бинтов и наркотических кошмаров? Ничего!! Он не хотел умирать, он хотел жить, жить другой жизнью!..

Хоровод страшных, обжигающих мыслей пронесся в голове Хостеса, и среди них – самая чудовищная и невообразимая… Каков будет конец?

Память подсказывала, что он умрет не менее мучительной смертью, чем та, которая постигла Эльзу, всего неделю назад. И все та же память, познавшая скорбь, но не знавшая жалости, нарисовала Хостесу ее предсмертный портрет: длинные каштановые пряди, разметавшиеся по влажной от пота подушке, – поблекшие голубые глаза, глубоко запавшие и смотревшие с душераздирающей тоской и болью, – полуоткрытые запекшиеся губы, с которых, как последние капли высыхающего источника, слетали слабые, полные мук и страдания, стоны. Вытянувшееся, помертвевшее белое лицо Эльзы все еще стояло перед глазами Энрике Хостеса во всей своей устрашающей натуральности.

Бедная маленькая Эльза! Вина за ее смерть тяжелой печатью лежит на его совести. Те несчастные пятьдесят миллиграммов, которые он тогда не задумываясь скормил своей ненасытной крови, спасли бы ее, если не окончательно, то во всяком случае на ближайшие сутки.

Пятьдесят миллиграммов… Как мог он тогда так безрассудно поступить – отдать свою девушку в лапы смерти? Пятьдесят миллиграммов… И вот, та же история приключилась теперь и с ним. Почтальон всегда звонит дважды. Видно, бог отверг молитву, которую Хостес исступленно шептал на похоронах, когда гроб Эльзы медленно опускали в могилу – Бог не простил ему грех, который искупляется только лишь смертью. О, Боже, не ты ль учил нас прощать? О, Боже, где ж Твое милосердие?

Взрыв уничтожающей боли во всем теле разорвал цепь размышлений Хостеса. Он жалобно вскрикнул и судорожно скорчился на грязном полу в полумраке своей неприглядной, давно запущенной квартиры. Лоснящееся от пота, осунувшееся лицо с едва прикрытыми опухшими веками упиралось в пыльный ковер. Курчавые волосы цвета вороного крыла свалялись в бесформенную сальную массу. Когда-то крепко сложенная фигура лежала теперь, словно срубленное и иссохшее дерево. Летний защитный костюм, сохранившийся у Хостеса еще со Вьетнама, до нитки пропитался нездоровым липким потом.

Поток бесконтрольных, подгоняемых только болью, мыслей шумел по единственному руслу – жить оставались совсем немного. Если бы хоть одна ампула…

Наркоман с трудом разлепил веки. Сумеречные очертания скудного интерьера поплыли перед его глазами. Хостес напрягся, и его изможденное, пронизанное мелкой дрожью, тело с усилием приподнялось с полу. Ему удалось сделать пару шагов, но голову закружило, как посланный на орбиту спутник, и его начало рвать омерзительной смесью слюны, желчи и крови – желудок Хостеса пустовал уже около суток. Пол под ногами закачался, словно корабельная палуба, и с тяжелым стоном наркоман упал липом прямо в собственную кровавую рвотину.

В его голове грянула какофония немыслимых оглушающих звуков, перед расширенными глазами поплыли несусветные образы, напрочь лишенные логики и не поддающиеся описанию. Хостес уже ощущал себя наполовину мертвым. Закованный в лед панического страха, в предсмертной агонии его организм начал быстро сдавать. Отовсюду доносился страшный шум. Происходило что-то невероятные. Господи-Иисусе, неужели все так умирают? Хостес слышал не то человеческие, не то звериные вопли, визги, ржание, лязг железа, глухие удары, разрывание ткани, звон стекла, грохот камней, рев моторов… И через всю дьявольскую симфонию стержневым соло шла такая неистовая боль, какую Хостес никогда в жизни, даже во время плечевого ранения под Да-Нангом, не испытывал.

– Aaa!!! O… Kха-ха!..

Ему казалось, что в него впились сотня рук и тысяча зубов, разрывавших его на части, сто тысяч желтых горящих глаз пялились на него из темноты, и при этом безумный рев, визг и ржание не смолкали. Затем эти огни превратились в светящийся факел в форме буквы «ч». О, Боже, как не хотелось умирать! В расцвете сил! От «ч» отпочковался огненный отросток «а». Хостес ощущал вокруг себя беспрерывное хаотическое движение, но не видел в чернильном мраке ничего, кроме светящихся потусторонних образов. К двум первым буквам присоединилась «д», а затем еще одна «а». Четыре огненных глаза глядели из иглы на Хостеса: Ч А Д А.

Последние остатки рассудка быстро догорали тусклым пламенем в его исстрадавшемся мозгу, прекратившем наконец всякое сопротивление смерти…

Неожиданно все смолкло.

С немалой долей изумления и страха Хостес обнаружил себя твердо стоящим на каменном полу какого-то полутемного холла, не ярко освещенного настенными неоновыми трубками. В длину зал имел футов пятьдесят и в ширину – пятнадцать. Высокие боковые стены сумрачного коридора выложены большими квадратными плитами черного мрамора. Вся обстановка этого помещения дышала торжественностью и тайной. Хостесу стало на душе значительно легче, когда он вдруг приметил на стенах рекламные щиты с хорошо знакомыми эмблемами «Кока-колы», «Мальборо» и «Дженерал моторс». Значит, он не умер? Значит он вовсе не на том свете? Но, боже правый…

Удивление Хостеса росло.

Он находился в самом центре таинственного зала. Несмотря на отсутствие прямой угрозы Хостеса охватил страх. Сзади него из густой темноты вырисовывались очертания выхода. По-видимому эта была громоздкая, как в средневековом замке, резная дубовая дверь. Ничего не понимая, Хостес вновь уставился вперед.

В другом конце темного коридора он увидел весьма ярко освещенное откуда-то сверху не то застекленное бюро, не то кафедру. Позади этого сооружения из стекла и пластика крепилось световое табло:

Прочтя это, Хостес даже не потрудился запомнить нижеследовавшие адрес и номера телефонов и факсов – вывеска ошеломила его до кончиков волос. Никогда раньше не приходилось ему слышать об экскурсионной конторе с таким эпатирующим названием^[1].

Неуверенной поступью Хостес двинулся на свет. В застекленном боксе он видел движущуюся фигуру. Поборов страх, он делал шаг за шагом невзирая на неожиданную слабость в коленках. Хостес приблизился к полукруглому окошку в стекле, и у него отлегло от сердца.

За стеклом, в пневматическом кресле, вполоборота к посетителю сидела изящная девушка в форменном черном костюме. Хостес мог видеть только профиль с восхитительного личика с легким загаром, обрамленного невесомыми белокурыми завитушками, которые эффектно выбивались из-под шпилек, невидимых в бравурной фантазии парикмахера.

Девушка была всецело погружена в работу – перед ней располагались какие-то датчики, счетчики, клавиатура печатного устройства, экран дисплея, ряды кнопок, всюду валялись папки с подшитыми в них бумагами, и поэтому она абсолютно не обращала внимания на Хостеса, который неслышно подкрался слева к окошку для клиентов. Еще несколько секунд молодой человек с улыбкой наблюдал за движениями ее сосредоточенных, прелестных глаз, излучавших голубое сияние гордой и неприступной красоты, – смотрел на крохотный розовый кончик се язычка, прижатый жемчужными зубками – очевидный знак крайнего умственного напряжения у кокетливых пташек, – блуждал мечтательным взором по сладкой линии ее нежных губ и, наконец с неохотой произнес:

– Простите, мэм…

Девушка слегка вздрогнула, но затем, резко развернувшись в кресле, приветливо улыбнулась очередному клиенту.

Ужас перекосил лицо Хостеса, и он отшатнулся, словно от жала змеи.

Правая часть лица девушки была нещадно изуродована: три вспухших пунцовых рубца тянулись от виска через выдранный с мясом глаз и сходились в уголке рта, оттянутом к подбородку, что оставляло на обезображенном лице вечную печать безумной злобы. Влажный оскал жемчужных клыков блеснул в неоновом свете.

Хостес судорожно сглотнул слюну и во все глаза уставился в страшное лицо девушки-урода, которая казалась к тому же весьма шокированной взглядом молодого посетителя. Если сказать, что тот был разочарован, то это значит – не сказать ничего. Хостес в ту минуту почему-то подумал о луне, показывающей нам лишь одно полушарие, и никому не дано увидеть другое…

– Чем могу служить, сэр?

Физическое увечье, как порванные меха аккордеона, нещадно искажало высокий девичий голос. Девушка глядела на Хостеса, и в выражении левой половины ее одноокого лица бурлил целый коктейль из напускной приветливости, отчуждения, любопытства и уязвленного себялюбия. Правая же часть лишь нагнетала вызревавший в Хостесе страх.

– Я… – наконец с усилием прохрипел он.

– Что с вами, сэр? Неужели я вас напугала? Простите, сэр, по мне кажется, что если вы не разделяете новых веяний в моде, то совсем не обязательно разыгрывать дешевую сцену испуга. Это пошло и смешно! – и в ее голосе звенели нотки негодования.

– Я не понимаю…

– Разумеется, тройной рубец многие еще не воспринимают всерьез, но на самых престижных подиумах мира он уже завоевал первые места!

Девушка откинула голову назад; белокурая волна, прорвав плотину из шпилек, хлынула на ее изящные круглые плечи. «Будь я проклят, если она распорола лицо не для того, чтобы больше нравиться парням! Теперь она считает себя мисс Америкой! Она помешанная! Проклятье, где же я?!» – сбивчиво рассуждал Хостес, разглядывая окружающую его обстановку.

Только теперь, присмотревшись внимательней, увидел он свисавшие со стен гирлянды… из двенадцатиперстных кишок. В глубине прозрачного бокса, в каменной нише, в хрустальной ампуле пульсировало человеческое сердце, качавшее по гофрированным прозрачным трубкам черную жижу, ничем не похожую на кровь. Рядом с нишей, на деревянной полочке возвышалась круглая болванка с натянутым на нее свежим окровавленным скальпом, снаружи выскобленным бритвой до синевы. Блуждающий взгляд Хостеса остановился на красочной обложке «Плейбоя», бой! Во Вьетнаме во время коротких передышек между артобстрелами он был для Хостеса чуть ли ни единственным утешителем, наряду с местной водкой, марихуаной и картами… На обложке красовалась гибкая стройная девица со взлохмаченной ядовито-зеленой прической и большими манящими глазами, подведенными в тон волосам. У нее были аппетитные выпуклые бедра, впавший смуглый живот с улыбчатой ямкой пупка, словно готовые лопнуть воздушные шарики упругие налитые груди, карамельное глазастое личико, обещающее горячую усладу и… о, Господи! у этой милашки был напрочь отрезан нос! Тонкая паутинка шрамов белой снежинкой упала на кофейного цвета кожу, на то самое место, где у нормального человека по идее должен быть нос, а не два продолговатых розовых отверстия!

Хостеса мутило. Он не знал, куда спрятать глаза, чтобы не наткнуться на что-нибудь мерзкое, отвратительное.

Изрубцованная девушка, смотревшая своим единственным глазом с интересом и недоверием на посетителя, снова подала голос, выражавший на этот раз нарочитую сдержанность.

– Так что же вы хотели в нашем бюро, сэр?

– Но я, видите ли…

– К несчастью, посещение Акаддамы невозможно, сэр, – нетерпеливо прервала Хостеса девушка-урод. – Эта линия по техническим причинам не функционирует. Увы, и замок графа Дракулы закрыт на реставрацию. Наша фирма приносит вам свои извинения, сэр…

– Но я, видите лин…

– Простите, мисс… – решительно вклинился Хостес, глядя на фотовизитку, пришпиленную к правому лацкану ее воротничка, – …мисс Хейт, но я не могу понять того, что вы мне тут говорите. Я сам из Сакраменто…

– А, Сакраменто! – оживилась мисс Хейт, и улыбка на ее лице разделилась на проявления искренней отрадности и неисчерпаемой злобы. – Ведь это в Калифорнии, не так ли?.. Кстати, вы можете звать меня просто Грэйс.

– Очень приятно, – выдавил Хостес, а про себя подумал: «Черт побери, где же еще быть Сакраменто, как не в Калифорнии?!»

– Должно быть, вы баптист, как большинство нынешних американцев? Вы знаете, все баптисты, которых я оформляла, почему-то горели желанием побывать в Вальхалле, у древних скандинавов. Но тут я снова должна вас огорчить. – Тон ее голоса изменился, – последние двенадцать мест в Вальхаллу заняты туристической группой из Окленда, которая прибудет с минуты на минуту.

– О, дьявол, какая Вальхалла?! Я ни черта не понимаю! – завопил незадачливый посетитель, начинающий догадываться, что с ним затеяли какую-то дурацкую игру. – Я из Сакраменто! Меня зовут Энрике Хостес!..

– Так вы мексиканец, испанская кровь! – воскликнула Грэйс Хейт и оглядела клиента с ног до головы. – Как же я сразу не догадалась?.. Впрочем, наконец-то вы соизволили представиться, пусть и в несколько грубоватой форме, – с досадой заметила девушка-урод. – Вне всякого сомнения, вы католик. Вы верите в преисподнюю? Если да, то вам подойдет только одно. У нас еще осталось несколько свободных мест в Четвертом Астральном Департаменте Ада.

– Что-о-о?! – заорал мексиканец, выпучив глаза.

Девушка в испуге отпрянула.

– Послушайте, мистер Хостес, я вас что-то не понимаю. Вам невозможно угодить. Я выбрала для вас наилучшее из того, что пока еще свободно. В отличие от вышеназванных департаментов, Ч.А.Д.А. - универсальная астральная система свободных ассоциаций из вашего личного жизненного опыта. Если в Акелдаме или, скажем, в Вальхалле навязывается конкретная историческая эпоха и атмосфера того времени, то в Ч.А.Д.А. все зависит только от вашей фантазни, воображения и опыта, накопленного вами за прожитые годы. Поверьте мне, мистер Хостес, там вас ждут самые острые, самые невероятные приключения, которые запомнятся вам на всю жизнь, хотя экскурсия длится всего шесть часов.

Она ласково, если можно так выразиться, улыбнулась Хостесу и затем проворно защелкала пальцами по клавиатуре компьютера. Мексиканец непонимающими взглядами следил за ее манипуляциями.

– С вас четыреста семьдесят пять долларов, мистер Хостес, – выдохнула наконец Грэйс Хейт.

И в этот миг Хостес вдруг просиял, – возник шанс избавиться от приставаний этой сумасшедшей.

– Но у меня нет денег! – радостно воскликнул он, сунув руку в карман. – Всего доброго, мисс Хейт!..

И ему пришлось в смятении заглохнуть. В его руке шуршали благополучно извлеченные из кармана пять новеньких стодолларовых билетов.

– А вы шутник, мистер Хостес, – криво улыбнулась Грэйс Хейт своей страшной улыбкой. – Зачем, спрашивается, вы бы пришли сюда без денег?

Это ее последнее замечание окончательно пригвоздило Хостеса, беззвучно раскрывавшего рот, как выброшенная на берег рыба. Шальным взглядом смотрел он на деньги, как если бы они материализовались из воздуха. Вот и настал тот час, когда его терпение иссякло. Глупая комедия явно затянулась. В жилах мексиканца журчала не вода, да и парень он был с детства не промах. Хостеса переполнял гнев. Его лицо сделалось почти таким же страшным, как и у его собеседницы.

«Вот так придурок! – размышляла тем временем Грэйс Хейт, с беспокойством поглядывая на клиента. – Интересно, какие номера он мог бы отколоть в постели?»

– Что все это значит?! – крикнул вдруг Хостес грудным басом и, как тигр в клетке, кинулся вплотную к стеклу отделявшему его от рубцованного лица.

Смуглая физиономия Хостеса побагровела, а выпученные глаза негодующе впились в перепугавшуюся Грэйс Хейт, в первый миг пронзительно вскрикнувшую.

– Объясните мне, мать вашу, куда я попал!!! – орал Хостес, сотрясая ладонями стекло, но дрожащая и всхлипывающая Грэйс Хейт внезапно ткнула пальцем в черную кнопку на приборном пульте и одновременно выхватила из рук Хостеса через окошко деньги.

– Убирайся скорее в свою преисподнюю, сукин псих! – плаксиво крикнула ему вслед девушка-урод.

Хостес очнулся от пронзительной жгучей боли в левом глазу. Первым, что пришло ему в голову, было воспоминание об одной газетной заметке, в которой говорилось о последствиях длительного абстинентного синдрома, наркотического «голода»: обмороках, умопомрачительных галлюцинациях и смертельных исходах. Восхитившись своею живучестью, Хостес приоткрыл глаза (боль в левом не угасала), намереваясь встать, позвать Эльзу и намекнуть ей о чашечке кофе. Стоп! Но ведь Эльза… Да, Хостес не первый раз за эту неделю приходил в сознание после очередной «отключки» с привычной мыслью о своей девушке. Он до сих пор не мог поверить в то, что ее больше не существует…

Открыв глаза, Хостес был уже готов смириться с очередным «осмыслением» ее кончины, но, рассчитывая увидеть, по крайней мере, знакомую обстановку своей квартиры, он вдруг уперся взглядом в огромного черного ворона, устроившегося на его груди и собиравшегося было снова клюнуть левый глаз своей бездыханной жертвы. Хостес готов был увидеть все, что угодно, но только не это. Вскрикнув от неожиданности, он вскочил на ноги, и страшная птица взмыла ввысь, напоследок хлопнув его по щеке черным крылом. «Дева Мария, куда меня занесло?!» – прошептал мексиканец, изумленно озираясь по сторонам.

Он стоял на мощеной булыжником мокрой дороге, которая от влаги блестела в ночи лунным глянцем. Бледное сияние ночного светила брезжило сквозь густой туман испарений; сизая муть поднималась ввысь из черного леса мертвых низкорослых деревьев. Эти уродливые пигмеи, словно молчаливые стражники, с обеих сторон обступали лунную дорогу, и далекий, обезумевший от тоски по свободе и раздолью ветер зловеще завывал в черной паутине их корявых ветвей.

Хостесу стало не по себе от пришедшей ему на ум догадки: накачавшись крэком или, как говорят в Калифорнии, – «белой молнией», он утащился за пределы города, к черту на рога, где вокруг только лес и ни единой души. Такое случилось с ним впервые. Он начал напряженно обдумывать план выхода из этой ужасной ситуации, но ничего пока не приходило в голову. Потом он вдруг решил, что не худо было бы вспомнить, какое положение занимало его тело, когда он очнулся, – чтобы точно определить, в каком направлении он до этого шел и затем пойти в обратном. Но ведь он, Хостес, в дурмане мог петлять из стороны в сторону и рухнуть в совершенно произвольной позе. Ничего не оставалось делать, как идти вперед, куда глаза глядят – во всяком случае, был шанс набрести на чье-нибудь жилье, благо, что у задуревшего Хостеса не хватило бы сил углубиться далеко от города.

Хостес в темпе зашагал по каменистой дороге, подгоняемый ночной прохладой и страхом неизвестности. В воздухе улавливался запах сырости и гнили. Хостес вспомнил, – точно такой же запах витал над кладбищем, когда хоронили Эльзу. Его Эльзу. Боже, еще неделю назад она весело смеялась, покуривая «Кэмел» мелкими затяжками, пуская короткие струйки дыма, и игриво поглядывая на своего парня. Всего неделю назад! Сердце Хостеса сжалось в тоске…

Потом он вспомнил недавний кошмар, порождение «белой молнии», и вновь увидел вызывающее мурашки лицо мисс Хейт, гирлянды кишечника, обложку «Плейбоя», вновь услышал невнятные слова об экскурсии в ад… В ту минуту Хостес не придал этим видениям большого значения, расценив их как новое пополнение и без того богатой коллекции виденных им «глюков», – и целиком переключился в мыслях на текущий момент.

Ухабистая дорога изнуряла его. Мексиканец легкомысленно полагал, что на Земле уже давно заасфальтирован последний квадратный метр. Подступавший нескончаемый лес со временем стал давить на покалеченную наркотиками психику. Предполагаемый конец пути терялся где-то во мраке. Сочившиеся снизу испарения застилали глаза. Лишь бледно-размытое в тумане пятно луны над головой как могло освещало путь. Прошло около получаса, когда Хостес, задыхавшийся в тяжелом влажном воздухе, наконец догадался взглянуть на свои кварцевые часы, показывавшие двадцать минут первого.

Неожиданно ему привиделось, будто из тумана медленно проявился, как фотоизображение, темный силуэт, похожий на человеческий… Точно, – человек в черном монашеском балахоне; одеяние целиком скрывало невысокую фигуру. Под большим черным, как и ряса, капюшоном лица не было видно. Сразу и не определишь: мужчина это или женщина. Таинственная фигура двигалась навстречу. Сперва Хостесу стало как-то не по себе – ведь не каждую ночь оказываешься в лесу, да еще и, как выясняется, не в одиночестве, – но, рассмотрев по-подробнее шедшее ему навстречу существо, Хостес осмелился надеяться на свое физическое превосходство перед возможным противником. Мало того, он даже решился первым завязать знакомство.

– Эй! – крикнул он страннику, но голос предательски «пустил петуха»; фигура продолжала двигаться прямо на него, словно и не слыша оклика. Хостес почувствовал, как у него затряслись поджилки.

– Остановись же! – придав голосу несуществующей уверенности, снова воззвал он к человеку-призраку, который ни на йоту не изменил свою будто закодированную траекторию.

В глазах Хостеса уже читался страх.

Фигура находилась почти совсем рядом. Можно было даже разглядеть доселе скрытое лицо, оказавшееся женским, – лицо молодой, довольно приятной, но чрезвычайно печальной женщины. Ее веки и уголки маленького рта были скорбно опущены. Впавшие щеки имели землистый оттенок.

– Простите, мэм, далеко ли отсюда до города? – как можно непринужденнее промямлил Хостес.

Слова наконец возымели действие. Молодая женщина внезапно вскинула голову и взглянула прямо в лицо вопрошавшего. Боже, до чего знакомыми, скорее даже, близкими показались Хостесу эти глаза! И тут он помертвел – о, нет… не может быть! Эльза?! Кошмарный ли это сон или фантастическая быль, но в первую минуту в его голове закружились иные мысли, – мысли о своей вине перед девушкой. Ему хотелось провалиться на месте. На задворках своего подсознания он хотел себя убедить, что это всего лишь дурной сон, потому что если б это была реальность… «Мама мия, я должен тотчас проснуться!» – в трансе прошептал он онемевшими губами.

Но чуда-пробуждения не произошло.

Эльза смотрела невидящими, страдальческими голубыми глазами как бы сквозь Хостеса, слово они, Хостес и Эльза, две неразрывные половинки одного сердца, находясь в одной точке пространства, в то же время принадлежали разным астральным мирам, и никакая сила не способна их соединить.

Видение воскресшей возлюбленной было мучительно для Хостеса. Угасшая голубизна ланьих глаз и полупрозрачная бледность безжизненного лица – все эти, хотя и увядшие, но бесконечно дорогие черты будоражили, дразнили, вырывали из могилы страсть Энрике Хостеса, которую он похоронил в себе с памятью о коротком счастье. Энрике дрожал всем телом, глядя на девушку, сжимая себе горло, чтоб не разрыдаться.

– Эльза!!!

О, чудо! По лицу Эльзы прошла лучистая волна озарения. В ее глазах, узревших Энрике, родился первозданный исполненный страстью блеск. Печальная трогательная улыбка расцвела на ее бескровных губах, ставших затем живыми и чувственными. На бледных щеках пробился слабый румянец.

Ее внезапное волнение перекинулось и на Хостеса.

Окутанные зыбким туманом, две человеческие фигуры, мужская и женская, застыли друг перед другом посреди бесконечной дороги, которую с обеих сторон обступал непроходимый лес, царство тьмы и холодного страха. И лишь пугающая своим равнодушием, как лик самой смерти, мертвенно-бледная луна высоко в черном небе скупо разбавляла лживым светом сгустившийся над влюбленными мрак.

– Энрике!

– Эльза!

Они бросились друг другу в объятия. Хостес ощущал в своих дрожащих от волнения руках легкую, хрупкую фигурку любимой девушки. В его душе чувство внезапного счастья соседствовало со страхом перед сверхъестественным.

– Эльза… Бедная моя маленькая Эльза… Боже мой, я ведь думал что ты…

– Дорогой мой, смерти не существует. – Прервала его Эльза горячим шепотом. – Теперь ты сам в этом убедился.

– О, Эльза, я всегда любил тебя… да что там: я тебя боготворил! – Из уст Хостеса, страстно целовавших мягкие, порозовевшие губы Эльзы, хлынул поток восторженных, но неискренних и бессмысленных признаний. – Я наслаждался тобой и желал тебе всяческих благ….

– Благими намерениями выстлана дорога в ад. – Эльза перекрыла кран бессвязному лицемерию.

Хостес в страхе заглох и вопрошающе уставился в холодные ясные глаза девушки. Очнувшись от мимолетного смятения, он нетерпеливым жестом откинул капюшон с ее головы и прижал Эльзу к своей груди. Его ладонь ласково перебирала шелковистые каштановые волосы девушки.

– Бедная моя маленькая Эльза, – успокаивающе шептал он горячими губами, утопавшими в се волнистых локонах, – никогда я не прощу себе те пятьдесят миллиграммов… Ведь тогда они были тебе нужнее, чем мне.

– Надеюсь, полста капель пошли тебе на пользу, амиго?

Ее голос резко изменился – Хостес это отчетливо почувствовал.

Он прямо взглянул в лицо Эльзы, но его оцепеневший взор провалился в пустые черные глазницы черепа, тусклого и шершавого, со следами сухожилий, ободранной кожи и запекшейся крови. Безобразные костяные челюсти с кривыми желтыми зубами разомкнулись, и оттуда донесся хриплый, сдавленный голос:

– Что, Энрике? Такой я тебе уже не нравлюсь?

В пароксизме ужаса он смог лишь испустить из пересохшего горла звук, похожий на блеяние овцы. Хостес пытался вырваться, но костлявые фаланги пальцев впились мертвой хваткой в его плечи.

– Конечно, былая красота оставила дурной отпечаток на моей внешности, – и Эльза засмеялась; волнистые локоны, обрамлявшие ее истлевший череп, мелко затряслись, – но когда ты, мексиканский ублюдок, посадил меня на иглу, ты подумал тогда о моей красоте, физической и душевной? Вонючая сволочь, ты методично убивал меня в течение полутора лет и в итоге – таки добился своего!! – хриплый голос покойницы сорвался на пронзительный визг.

К перекошенному лицу Хостеса приближались черные, крошащиеся по краям глазницы. Вмятая носовая трещина и кровавый частокол гнилых зубов были уже в нескольких дюймах от глаз Хостеса, пропитанных страхом. В темных глазницах черепа несчастный прочел мрачное послание неукротимой ненависти.

Внезапно из обеих глазниц вырвались, словно скользкие щупальца, – две шипящие змеи. Их разинутые острозубые пасти дышали яростью. Маленькие глаза-бусинки горели в темноте злобными зелеными огнями.

Взвыв от неописуемого страха, Хостес с размаху ударил по Эльзиному черепу; раздался хруст. После короткой борьбы ему удалось отшвырнуть чудовище – волнистый каштановый парик остался в бессознательно сжатой руке. С нервной брезгливостью, будто это была дохлая крыса, Хостес отшвырнул его прочь.

И тут обе змеи выскочили из проломленного черепа и обернулись парой огромных летучих мышей с получеловеческими, полукозлиными головами.

Хостес не верил своим глазам. Не успел он раскрыть рот, как летучие монстры кинулись на него. С безумным воплем бросился он бежать. Неотступные взмахи черных крыльев над головой лишали его рассудка. «Пресвятая дева, Мария, помоги! Куда бежать?»

И, словно в ответ на мольбу, неожиданная идея осенила Хостеса. Единственный шанс – это лес. Чаща выглядела достаточно густой, чтобы скрыть беглеца от страшенных крылатых фурий, круживших над его головой.

Хостес резко свернул с дороги. Захлебываясь дыханием, он не разбирая пути летел сквозь лабиринт сухих колючих ветвей, хлеставших его по лицу; его ноги запинались о поваленные стволы, деревьев; он падал, получая ссадины и ушибы, и размазывал по лицу кровь вперемешку с грязью, но обострившаяся в нем жажда жизни была неистребима.

Хостес сбавил темп, поскольку до его слуха больше не доносилось звуков хлопающих в воздухе крыльев. Небо представляло собой сплошную чернь, пронзенную единственной звездой, которая отливала то голубым, то розовым сиянием. Хостес не знал, что та звезда называлась Алголь, олицетворение зла…

Хостес запнулся и по инерции перелетел через что-то большое, холодное и скользкое. Целый рой жужжащих мух поднялся в воздух. В лунном свете беглец разглядел препятствие. В сухом буреломе валялся полуобглоданный разлагающийся труп лошади. В блестящих при луне и склизких потрохах копошилось не меньше тысячи мясных червей. В воздухе витали тошнотворные миазмы трупной гнили. Хостес отошел в сторону. Вопреки обуревавшему его голоду его жестоко вырвало.

Обессилевший беглец заставил себя еще раз взглянуть на отвратное зрелище. Лошадиная туша была почти целиком опутана длинными ветвями. Острые кривые сучья прошили брюхо и голову животного. Стволы близрастущих деревьев согнуты над трупом, и большие и малые ветви обвиты вокруг шеи и конечностей лошади. У кого могло хватить фантазии на такую изощренную жестокую шутку, от которой веяло натуральным безумием ее автора? Может быть, это дело рук летающих демонов, что преследовали его до самого леса?..

Потрясенный, Хостес поспешил скорее убраться по- дальше от места кровавой расправы.

Тягостные переживания наполняли его; он просто не находил в себе сил осмыслить все происходящее. Привычный каждодневный быт вывернулся наизнанку, превратился в леденящую кровь фантасмагорию, конца которой не предвиделось. Алисе в ее Зазеркалье и не снилось ничего подобного. Клубящаяся адским безумием псевдореальность, в которую он каким-то образом попал, способна соперничать с самым страшным, самым немыслимым кошмаром, который только мог ему привидеться в горячечной дремоте.

Хостес вымученно сморщил лоб, пытаясь вспомнить, как он тут очутился. Что было до этого? Что? А, вот… кажется… Да. Вытянутый, затемненный зал с черными мраморными стенами… тусклый янтарный свет с невидимого потолка… в конце зала – неоновая вывеска: «Частное экскурсионное бюро „Прегатори-Хаус“. Все виды острых ощущений – к Вашим услугам! Не упустите свой шанс!» Так… а что дальше? Исковерканное рубцами одноглазое лицо красавицы Грэйс Хейт… Проклятье, неужели все это происходило наяву?! То страшилище, кажется, что-то говорило про экскурсию в ад… «Минуту, как я тогда это воспринял? – прервал Хостес свои собственные размышления; он был хотя и прилежным христианином, но в ад верил в границах разумного, – безусловно не поверил! Тогда я еще подумал, что в „Пергатори-Хаус“ собрались одни предприимчивые шарлатаны, которые вытягивают деньги из кошельков доверчивых калифорнийцев…» Пять стодолларовых банкнот… из пустого кармана! Хостес искривился, словно раскусил перчинку, и потер пальцами виски. Последние события напоминали ему истории, которые он слышал в детстве (когда еще жил с матерью в Росарито, в Мексике) в канун Дня Всех Святых. Путешествие в преисподнюю – невероятно! Хотя и звучит заманчиво… но лучше наблюдать со стороны. «Проклятье! Я никого не просил засылать меня в ад!..» – Хостес в ярости закусил губу, – «Стоп! Какой к чертям ад?! Будь я самим Папой Римским, я бы еще подумал – верить ли мне в эту галиматью! Скорее, весь этот гнусный фарс – новый вид индустрии развлечений, какой-нибудь голограммный павильон, в котором за определенную плату можно развлекаться в течение… Да, именно так: шестичасовая экскурсия в преисподнюю… Проклятье!»

Хостес автоматически взглянул на часы. Стрелки показывали половину второго ночи. Несчастный путник вспомнил, – когда он впервые потрудился определить время, было двадцать минут первого, а очнулся он приблизительно полтора часа ранее. Значит, он оказался здесь в полночь или около того, и выберется отсюда не раньше шести утра. Впереди – четыре с половиной часа безумия, четыре с половиной часа «острых ощущений». С легкой руки неведомых ему хозяев «Пергатори-Хаус»…

Вдруг Хостес услышал хруст ветвей, и его нутро похолодело. Что опять за новости?..

Сквозь бурелом к нему продвигалось грузное лохматое животное размером примерно с медведя. Животное двигалось на двух задних лапах, передними очищая себе дорогу. Когда тварь наполовину вылезла из кустов и предстала перед глазами Хостеса, то оказалась, вроде бы, самым настоящим медведем, только выглядел он не на шутку странно, если не дико: его покрывала тускло-зеленая шерсть и глаза у него были большие, как блюдца, и желтые. Словно фары, рассекали они тьму золотистыми лучами.

Ну, как вам это нравится, спрашивал себя Хостес, между тем побелевший, как полотно. Он медленно прикрыл рот ладонью, сдерживая крик. Как канатоходец, потерявший равновесие, Энрике балансировал над пропастью безумия.

К нему пробирался – он это уяснил в первое же мгновение – не кто иной, как Хуанито, в детстве его самый любимый плюшевый медведь, подаренный матушкой, когда Энрике исполнилось десять лет. Сейчас Энрике и сам не знал, что больше привлекало его в этой несуразной игрушке: несусветная зеленая расцветка медвежьей шерсти или бестолковая лупоглазая мордашка, – но тогда, в то далекое время, мальчику он так понравился, что сразу получил от него такое ласковое прозвище. Почти год мальчуган не расставался с любимой игрушкой, души не чаял в мишке, но как-то раз…

– Привет, Энрике! – проревел Хуанито, останавливаясь в нескольких ярдах от своего бывшего хозяина, значительно возмужавшего за многие годы.

При свете луны Хостес мог в деталях рассмотреть верхнюю часть неуклюжей фигуры медведя, возвышавшуюся над дикими зарослями. Левый бок существа был освещен наиболее ярко; зеленая шерсть – грязная, свалявшаяся, с налипшими на нее жухлыми листьями и кусками засохшей глины – своим видом оскорбляла взор. Массивные лапы Хуанито устремлялись к Хостесу, словно медведь хотел его обнять. Взгляд неестественных глаз-фар метался, рассекая тьму: Хуанито вертел головой из стороны в сторону, будто силился отвязаться от назойливой мухи. Два длинных золотистых луча, параллельно источавшихся из его глаз, вертелись в сумасшедшем твисте, как включенные фары кружащегося на льду автомобиля, который ночью на полной скорости ворвался на городской каток… Безумные вращения головой не прекращались.

В страхе следя за метавшимися в темноте огнями, Хостес ждал любого поворота событий.

– Здравствуй, Хуанито, – пробормотал он наконец.

Не успел он произнести эти слова, как желтые огни резко остановили свой танец – фары глядели Хостесу в глаза.

Несчастный скиталец съежился. Ему очень не хотелось верить в то, что с ним здесь происходило. Его мысли самопроизвольно возвращались к растерзанной лошади. Хостес невольно попытался представить себе того, кому могло прийти в голову проделать тот варварский трюк, притянув вдобавок ближайшие ветви и опутав ими распоротую тушу. Взгляд Хостеса как бы невзначай остановился на тяжеловесных передних лапах Хуанито, и мексиканец ощутил на своем лбу холодные бусинки пота; он пожалел о том, что посмел взглянуть на когти фантастического чудовища. Все становилось яснее ясного. Безобразная, пошлая игрушка, вырванная из далекого детства и по воле дьявола выросшая до натуральных размеров, теперь, в этой слепящей ночной мгле, с вызовом и жестокостью в горящих глазах преграждала Хостесу путь.

– Столько лет не виделись, верно? – снова прозвучал из мрака чудной, игрушечный голос.

– Еще бы…

Хостес видел себя в палате для буйнопомешанных, разговаривающим с собственной галлюцинацией.

– Я помню, ты был хорошим парнишкой, Энрике, – продолжал Хуанито, тяжело хрипя и шумно ворочаясь в зарослях; его громадная фигура с горящими, как прожекторы, глазами внушала ужас своею гиперболической противоестественностью. – Ты ведь тогда меня шибко любил, заботился обо мне. Ты всю ночь не мог уснуть, если не брал меня к себе в постель. Ты так забавно кормил меня завтраком – своею похлебкой из чили…

Хуанито смолк так неожиданно, что Хостес почуял неладное. Он с тревогой вглядывался в бестолково-тупую лупоглазую морду медведя, тщетно пытаясь проникнуть в глубины неведомой ему потусторонней субстанции.

Тем временем подул проснувшийся в зарослях ветер, тоскливо взвывший где-то поблизости. Голые ветви величественно зашумели – весь лес пришел в движение под грозными порывами. Хостес тотчас подумал, что в этом было что-то не то.

– Что же ты замолчал, Хуанито? – в голосе Энрике прослеживалась дрожь назревавшего страха.

– Как-то раз, – вновь заговорил медведь, – ты захотел узнать, что у меня внутри…

Яростный порыв пронизывающего ветра приглушил его слова и чуть не сбил Хостеса с ног. Сухие листья закружились над головой мексиканца в диком языческом хороводе.

– Тебе, Энрике, захотелось выяснить, – повысив голос, продолжал Хуанито, – сделан ли я из плоти и крови или набит тряпичными обрезками, как утверждала твоя почтенная матушка…

Хостес медленно раскрыл рот и помертвел от ужаса.

– К чему ты клонишь, мерзкая груда рыбьего меха?! – беспомощно выкрикнул он, прекрасно понимая к чему Хуанито подводил беседу.

Мексиканец начал дрожать, как осиновый лист, неумело пряча свой страх под напускным негодованием и грубостью.

Взбесившийся ураганный ветер подхватил в воздух целую кучу прошлогодней листвы и мелкого хвороста. Деревья гнулись под свирепыми порывами. Тесно переплетенные между собой ветви бессильно трепетали, отданные на произвол разнуздавшейся воздушной стихии; они раскачивались во все стороны и стлались по земле, словно молили о пощаде. Хостес задыхался и едва удерживался на ногах под яростным натиском ветра.

– Разве ты теперь уже не испытываешь желания узнать, что же у меня внутри? – ревел Хуанито, силясь перекричать стон ветра и поднимаясь на задних лапах во весь свой гигантский рост. – Может статься, я действительно фарширован тряпьем, как рождественская индейка – яблоками?

Под аккомпанемент леденящих душу стенаний урагана длинные корявые ветви принялись ловко обвивать лапы и туловище Хуанито. Острые сучья безжалостно впивались в зверя, ревевшего от боли. Окружавшие его деревья алчно склоняли над ним свои ветви-щупальца; кривые шершавые стволы изгибались теперь на любой лад, словно исполняли фигуры ритуального танца. Глядя на это светопреставление, Хостес будто врос ногами в землю.

– Так что же у меня внутри – ты случайно не знаешь, дружок? – надрывался Хуанито, истекая кровью.

Осатаневшие деревья сдирали с него шкуру. Бестолковая плюшевая морда медведя оставалась при этом непроницаемой, словно бы толстые сучья и не разрывали Хуанито на части. Исступленный медвежий рев (единственное внешнее проявление страдания Хуанито), – пронзительное завывание ветра, – щекочущий нервы хруст костей и сухожилий, – хлесткий свист гибких, как кнуты, ветвей, рассекавших воздух, – извивающиеся во мраке, словно гигантские земляные черви, узловатые стволы деревьев – слыша и видя весь этот кошмар. Хостес на пределе голосовых связок закричал, зажмурив глаза и зажав ладонями уши. Ему хотелось исчезнуть, умереть, распылится в пространстве – что угодно, только бы покинуть эту кровавую обитель безумия.

Огромная крючкообразная ветка сразмаху вцепилась Хуанито в горло, и из распоротой артерии выхлестнулась дымящаяся в ночной прохладе кровь. Протяжный вой медведя сорвался на сдавленное харканье. Через пару секунд зеленая медвежья голова подскочила в воздухе, как футбольный мяч, и упала к ногам трясущегося всем телом Хостеса. Из разомкнувшейся звериной пасти вылилось немного крови, затем послышался голос:

– Видать, не права была твоя милая матушка… А ты знаешь, дружок, мне просто не передать всего того, что я испытываю при виде собственных потрохов…

Медвежья голова улыбнулась, а между тем выпотрошенная и обезглавленная туша, из горла которой бил кровавый фонтан, стала не спеша приближаться к Хостесу, сломив атаку взбесившихся деревьев, увешанных, как рождественские елки, кусками мяса, шкуры и увитых серпантином медвежьего кишечника. Потенциальная жертва попятилась назад.

– Слушай-ка, Энрике, – вновь заговорила оторванная голова, – а из чего сделан ты? Из опилок, тряпичных лоскутьев или из плоти и крови? Давай посмотрим?

У Хостеса потемнело в глазах. Он смутно различал потянувшиеся к нему со всех сторон длинные, страшные ветви. Тонкий гибкий сучок молодого деревца нечаянно коснулся его правой руки. Хостес вскрикнул и бросился бежать. Остервеневшие ветки хватали его за ноги, рвали на нем одежду, царапали кожу, но он все бежал и бежал, не оглядываясь назад и не сбавляя скорости.

– Куда же ты, Энрике? – услышал он уже издалека насмешливый, игрушечный голос растерзанного в клочья Хуанито. – Подожди, дружок, когда-нибудь ты поймешь: страдание – есть истинное наслаждение!

Не чуя под собой ног, Хостес рвался сквозь ветвистый бурелом, как затравленная псами лисица. В уголках его рта скопилась белая пена; он задыхался.

Лес перед ним начал постепенно расступаться, и вскоре беглец с неуверенной радостью различил впереди слабый просвет.

Не прошло и пяти минут, как Хостес смог удостовериться в том, что то было не мираж: перед ним простиралась широкая и ровная асфальтированная трасса. Автобан разрезал надвое лесистую местность, выступавшую черными пятнами в мглисто-серых красках ночи. Несмотря на темень Хостесу удалось с удовлетворением отметить, что лес поредел, это открытие заронило в него слабую надежду встретить на пути чье-нибудь жилье или, что наиболее желательно, – в ближайшее время добраться до города. Мексиканец в своем упрямстве не желал отступаться от своего убеждения, что все происходящее с ним – лишь результат работы галографической техники «Пергатори-Хаус». Когда-то он читал о чем-то подобном в одном научном журнале.

Как и в прошлый раз, Хостес оказался перед дилеммой: в какую сторону держать курс. Оба направления автострады терялись в сумеречных безлюдных перелесках и рощицах, – ничто не предвещало близости человека. Как и прежде, Хостес положился на милость судьбы и направился наобум, прямо по шоссе. С неудовольствием и беспокойством он заметил, что местность была абсолютно незнакомой. Этот лес и прямая, как линейка, дорога вряд ли могли находится где-то в окрестностях Сакраменто. Да и сам ландшафт не казался типичным для пустынного и холмистого калифорнийского побережья. Такие равнинные чащобы больше подходят центральным или восточным штатам. Правда, даже в тех лесах очень мало шансов повстречать ожившего мертвеца, говорящего плюшевого медведя из мяса и костей, крылатых дьяволов, деревьев-живодеров… «Проклятье! Неужели эта одноглазая сука Хейт в самом деле отправила меня в путешествие по рукотворной преисподней, – твердил себе Хостес, – по всем этим идиотским павильонам кошмарных голограмм?.. Неужели все это правда?!»

Хостес взглянул на часы, обратив циферблат к лунному свету. Десять минут четвертого. Значит, он находится здесь более трех часов. За плечами – половина экскурсии. Что ж, это отрадно. Дожить бы до шести утра!

Скиталец шел по обочине, время от времени спотыкаясь о придорожные камни и ветки. Вероятно, автомобильное движение здесь не самое оживленное, раз считается позволительным содержать дорогу в таком ужасном виде, да к тому же еще и совершенно не заботиться об ее освещении. «Господи, неужели меня занесло в Россию?» – усмехнулся про себя Хостес, вспомнив статью из «Уорлд Траффик» о качестве автомобильных дорог в СССР, – а между тем ситуация складывалась нешуточная: Хостес все еще не мог определить, где, в какой климатической зоне он находится, «где угодно, но только не в Калифорнии, – рассуждал он, – здесь даже туман только ночью, а к рассвету рассеивается, хотя по идее все должно быть как раз наоборот!»

И действительно, удушливый туман к этому часу почти полностью растворился в воздухе, который уже пропитался бодрящей предрассветной свежестью. Дул легкий прохладный ветерок, но холода Хостес не испытывал. В сумрачных зарослях вдруг залился пересмешник, его голос не спутаешь ни с одной другой птичьей песней – стало быть, это все еще Америка? – смекнул вконец запутавшийся скиталец. Природа тяжело пробуждалась от ночного сна. Вскоре голоса птиц стали доноситься из леса все чаще, вживляя долгожданное спокойствие и крепнувшую надежду в покалеченную ужасами душу. Погруженный в свой думы, Хостес бессмысленно глядел себе под ноги и со следующим шагом натолкнулся на что-то теплое и мягкое, большим белесым пятном выступившее из темноты. Расширенные от изумления глаза Хостеса уперлись взглядом в сморщенный белый халат, изрядно забрызганный кровью – пальцы случайно попали в ее мокрую прохладу, и несчастного внезапно окатил страх. Он попытался вырваться и убежать, но пухлые волосатые руки, в одной из которых сверкнул окровавленный скальпель, небрежно прижали свою добычу к толстой, дурнопахнущей туше.

– Рад тебя видеть, Энрике! – Сиплое бормотание над самым ухом защекотало Хостесу нервы. – Я долго ждал, когда ты окажешься здесь.

Хостес заставил себя поднять глаза и увидел лоснящуюся жиром физиономию толстяка Стэйнби, врача-реаниматора из крупной частной клиники Сан-Франциско. Последние полтора года мексиканец покупал у него внутривенные препараты наркотического действия и старый добрый крэк, «белую молнию». Хостес с Эльзой регулярно пользовались услугами Стэйнби. Однажды доктор умер от обширного инфаркта, в тот самый момент, когда Хостес передавал ему деньги за зелье. Наркомана это так потрясло, что он едва нашел выход из квартиры, забыв даже забрать свои деньги из толстой холодеющей руки… И вот Стэйнби, с виду живой и невредимый… как он может быть голографическим призраком, если он осязаем?! Пресвятая дева!!!

– Ты молодец, амиго! – посмеивался Стэйнби, потрясая тройным подбородком и сжимая в объятиях сравнительно хлипкую фигуру своего бывшего клиента. – Ради десяти ампул ты готов следовать за своим благодетелем хоть в саму преисподнюю!

Хостес тщетно силился вырваться; толстые ручищи реаниматора с силой удерживали его. Окровавленный скальпель назойливо маячил перед носом наркомана.

– Отпусти меня, Стэйнби!

– Зачем, же, малыш? Разве тебе не нужно твое традиционное лекарство? Ведь сегодня доктор Стэйнби выдаст его тебе без «зеленого» рецепта!

И Стэйнби отрывисто полоснул лезвием по запястью Хостеса. Тот вскрикнул от острой жгучей боли и ощутил на пальцах теплую липкую влагу. С отчаянием смотрел он в заплывшие салом щелки насмешливых глаз своего мучителя, занесшего над ним оружие. Обезумев от подступившего ужаса, Хостес отбивался с бешеным рвением куропатки, попавшей в крепкую лисью пасть: он судорожно вцепился в правую руку Стайнби, но страшный скальпель неумолимо приближался к его горлу. Хостес мысленно распрощался с жизнью.

– Еще чуть-чуть, амиго… – кряхтел толстяк, зверски скалясь вставными зубами, – …и ты поблагодаришь доктора Стэйнби за доставленное удовольствие. Ты знаешь, что такое «колумбийский галстук»? Нет? Ну, так сейчас узнаешь! Я вот только полосну тебе горло, от уха до уха, и через дыру вытащу наружу твой поганый язык, который повиснет у тебя на шее, ну прямо как настоящий галстук!..

Еще секунда – и крышка. Хостес видел свои переполненные смертельным страхом глаза в отражении никелированного скальпеля. Сознавая всю безвыходность своего положения, Хостес с жутким воплем отчаяния изо всех сил двинул своего опешившего палача ногой в пах и понял, – безвыходных положений не бывает. Взвизгнув от невыносимой боли, Стэйнби весь обмяк, а Хостес, вырвавшись из ослабевших тисков, бросился наутек по бесконечному полотну дороги.

– Надеюсь, мы еще встретимся, Энрике! – услышал он вдогонку сиплый крик Стэйнби.

Неожиданно мрак стал рассеиваться. Хостес подумал, что уже наступает рассвет, но он ошибался. В действительности он всего-навсего приближался к освещенному участку дороги, чему в душе обрадовался. Он увидел вдалеке какие-то сооружения, похожие на фонарные столбы. Вероятно, свет проистекал именно от них. Два ряда высоких и крепких деревянных жердей протянулись по обе стороны дороги.

Оказавшись на расстоянии, достаточном, чтобы подробно рассмотреть открывшийся ему вид, Хостес обмер от внезапного страха.

Его взору предстали два ряда скрипевших на ветру виселиц…

Черные силуэты трупов раскачивались под порывами ветра. При приближении живого человека целая туча воронья с пронзительным скрипучим карканьем, от которого мурашки пробежали по коже, взметнулась в небо. Шаг за шагом Хостес в состоянии, близком к помешательству, разглядывал потемневшие и иссохшие, с выклеванными глазами, лица висельников. Перед каждой виселицей был воткнут колышек с дощечкой, на которой виднелось имя покойного. У Хостеса перехватило дыхание: все имена на табличках были вьетнамские. Да и, приглядевшись внимательней к трупам, без труда можно было в них узнать тех вьетнамских крестьян, которых Хостес со своим взводом казнил лишь за то, что у тех не оказалось провизии для пятнадцати американских солдат, чудом уцелевших и пробившихся к своим из окружения. Картина пережитого кошмара с живостью предстала перед глазами бывшего сержанта Хостеса… Но что это? Трупы ни в чем не повинных вьетнамцев материализовались здесь, перед глазами Хостеса, – вернулись из смутного прошлого, чтобы и после своей гибели не давать покоя их палачу. С высоты эшафота они обличающе смотрели на него пустыми, проклеванными вороньем глазницами и словно бы говорили: «Ну что, Энрике, – теперь твоя очередь!» Хостес внутренне содрогнулся от этой своей догадки-фантазии, но, как выяснилось, содрогнулся не зря, потому что на одной из последних дощечек он ясно прочел: «Энрике Хостес».

Мексиканец остолбенел и через некоторое время вновь прочел надпись. «Энрике Хостес. 28 лет. Холост. Сакраменто, штат Калифорния. Учетный номер СН 76431-5В». Он с опаской взглянул наверх. Пустая пеньковая петля заманчиво болталась над его головой. Колени Хостеса сами собой подогнулись, и он медленно, как тающее мороженое, опустился на землю. Откуда-то слева послышался тихий, сдавленный смешок. Потом справа… Многоголосый, шепеляво-беззубый смех становился все громче. Мертвецы корчились на своих веревках от безудержного хохота, а деревянные виселицы вторили им издевательским, но к тому же и зловещим скрипом.

– Чего загрустил, Энрике? – раздавалось со всех сторон. – Уютное местечко мы для тебя приберегли?

Хостес в ужасе озирался по сторонам. Частокол виселиц позади него – он прошел его за полчаса: восемьдесят виселиц было воздвигнуто в далекой вьетнамской деревне – от первой до последней пришел в движение. Облаченные в грязное тряпье фигуры дергались, извивались, размахивали костлявыми конечностями.

Вдруг пеньковые веревки одна за другой стали рваться, и висельники посыпались, как перезревшие осенние яблоки. Ожившие мертвецы медленно двинулись на Хостеса. Разъедаемый смертельным страхом, он попятился прочь. Только теперь он обнаружил источник привлекшего его света. Виселицы освещались мощными прожекторами, чьи белые лучи до боли слепили глаза. Невзирая на эту преграду, Хостес бросился прямо на свет, жмурясь и прикрывая глаза руками, – это был его единственный шанс, больше бежать было некуда. На последнем дыхании тащился он вперед, – бежать уже не хватало сил. Боковым зрением Хостес видел разношерстную ораву смердящих гниль, мертвецов, с невнятным ропотом подступавших к нему сзади.

По мере движения угол ослепляющих лучей отклонился (дорога здесь слегка поворачивала влево), и двигаться стало несколько легче.

С замиранием сердца Хостес ощущал, как сокращалось расстояние, отделявшее его от зомби. Он уже слышал их тяжелое хриплое дыхание и чувствовал могильный холод, веявший от них. Хостес торопливо шептал молитву, – он рос в очень набожной семье. Краем глаза он приметил дорожный щит и прочел буквально следующее: «Четвертый Астральный Департамент Ада (Ч.А.Д.А.) – 3 мили. Транзитный проезд всех видов транспорта запрещен!» Текст слегка позабавил его. Что тут говорить? – Энрике Хостес, убежденный католик, представлял себе ад несколько иначе. Вывод напрашивался сам собой – одноглазая уродка из «Пергатори-Хаус» устроила ему развлечение в одном из игровых пространств фирмы. Эти прохвосты, которые, судя по всему, научились даже читать мысли клиентов (а иначе откуда им было знать про Эльзу, про Хуанито, про повешенных вьетнамских крестьян?), даже не потрудились выяснить, находит ли Хостес эту игру приятной…

Но что это?! На расстоянии длиной в бейсбольную площадку мигали красные и синие огни полицейской машины. Не может этого быть! Спасение? Хозяева «Пергатори-Хаус» за решеткой, а имущество фирмы конфисковано? Полицейский «форд» стоял поперек шоссе, будто перекрывал кому-то движение. К приоткрытой водительской дверце прислонился фараон; в темноте горел огонек его сигареты, а лицо его попеременно вспыхивало то синими, то красными отблесками полицейской «мигалки». При виде бегущего навстречу Хостеса он встрепенулся и замахал руками. Хостес из последних сил рванулся вперед. За спиной он слышал мерный гулкий топот десятков ног. Еще минута и костлявая клешня зомби ляжет ему на плечо.

Будто опомнившись, полицейский сел за руль и, развернув машину, дал задний ход, одновременно отпирая правой рукой дверцу «форда». У Хостеса не возникало сомнений в том, что перед ним обычный полицейский автомобиль: такую мигалку на колесах всегда можно было встретить на любой калифорнийской дороге. И лишь когда от машины его отделяло не больше нескольких футов, он с изумлением уставился на правый борт «форда», где красовалась причудливая эмблема в виде перевернутого распятия, обвитого змеей в форме буквы S и подпись снизу: «Христовы Змеи^[2] Силы безопасности Ч.А.Д.А.» Далее – адрес и номер телефона. Полученная информация изрядно шокировала Хостеса, который впрочем, постепенно начинал свыкаться со всем, что его окружало. Но времени на раздумья не оставалось – зомби были уже буквально в двух шагах от своей жертвы, – и он пулей влетел в машину, сорвавшуюся с места, не успел Хостес захлопнуть за собой дверцу. Корпус «форда» содрогнулся под двумя-тремя гулкими ударами мертвецов, опоздавших лишь на долю секунды.

Хостес бездумно глядел сквозь стекло в тускло высвеченную фарами дальнего света бесконечную полосу асфальта, проносившуюся под брюхом машины с невиданной скоростью. Стрелка спидометра конвульсивно дрожала на отметке 90. Фосфорный циферблат в приборной доске показывал время: до четырех утра оставалось три минуты. Еще бы каких-нибудь пару часов!.. Хостес уже видел себя подающим судебный иск в миллион долларов…

Он облизнул сухие губы и посмотрел влево. Фигура полицейского – мексиканец не мог заставить себя называть этого типа «Христовой Змеей» – высвечивалась в полумраке бледно-изумрудными бликами от приборной панели. Пожевывая затухающую сигарету, фараон не спускал глаз с дороги, словно и не замечал своего соседа справа.

Хостес робко поглядывал на полицейского – раньше он их жутко ненавидел! – как на Святого Георга, спасшего его от нечисти, хотя бесстрастная сосредоточенность этого «ангела-хранителя» озадачивала и вселяла в Хостеса беспокойство. «Какие такие Христовы Змеи?! Это что – одно из условий этой идиотской игры?» – соображал он, пытаясь успокоить себя единственной утешительной мыслью, что фараон – первое существо в этом злосчастном Ч.А.Д.А., которое не стремится, во всяком случае, на первых порах, «посмотреть, что у него внутри», пустить ему горлом кровь и наградить «колумбийским галстуком» или, на худой конец, вздернуть его на виселице, как например те задушевные, с выклеванным глазами, вьетнамские ребята, с которыми пришлось расстаться минуту назад.

– Простите, сэр… – осмелился Хостес подать голос. – Тысяча извинений, сэр, вы не будете так любезны пояснить мне, куда мы направляемся?

Фараон выплюнул окурок за окно и взглянул на мексиканца с деланным выражением удивления на копченом, небритом лице.

– Слушай, приятель, – с терпеливой улыбкой приступил к разъяснению полицейский, – если наша малышка Грэйс по твоей милости в испуге ошиблась на пару делений, это еще не означает, что «Пергатори-Хаус» не выполнит, как следует, твой вонючий заказ!

Речитативом выдавив из себя, как джем из тюбика, эту тираду, фараон уставился на Хостеса выжидающе, а тот на него – с отвисшей челюстью.

– Вы сказали: «ошиблась на пару делений»?

– Ты что, приятель, только со второго раза улавливаешь? – нетерпеливо рявкнул фараон, – Грэйс, бедная девочка, она со страху чуть не выпала из своих трусиков, когда ты на нее наорал! – так она сама сказала…

– А что у нее такое с лицом?

Что?

Да нет, ничего… – осекся Хостес, вспомнив, что ему еще и не такое приходилось видеть.

– Немудрено ей было чуток ошибиться! – продолжал возмущенный фараон, потянувшись за новой сигаретой. – Так что, ты, приятель, и не надейся на компенсацию. Впрочем, ты, говорят, все-равно не заполнил страховой полис…

– Да постойте же вы! – не удержался Хостес. – Плевать мне на вашу компенсацию! Лучше объясните, как я сюда попал!

Фараон в изумлении быстро заморгал глазами.

– Что ты имеешь в виду, приятель?

– Во-первых, я вам никакой не «приятель», а во-вторых… Пять часов назад я наслаждался «белой молнией» в своей собственной квартире, – Хостес умолчал о том, что с ним происходило в действительности, – и вдруг ни с того ни сего оказался в этом вонючем «Пергатори-Хаус»…

По лицу полицейского прошла тень. Казалось, что-то начинало для него проясняться.

– Тебя оформили на шесть часов в Ч.А.Д.А. так? – спросил он с беспокойством.

– Так.

– Боюсь, тебе уже отсюда не выбраться… – фараон отвел глаза, – Кому же ты мог насолить… приятель? – подумав, добавил он и поглядел на Хостеса с тоской и сочувствием.

– Я что-то не вникну, о чем вы? – Хостес растерянно всматривался в собеседника; фараон притормозил у обочины.

– О чем? Да все о том же!

По глазам полицейского было ясно, что он знал нечто, о чем предпочитал не говорить, но через минуту продолжил:

– Понимаешь, в «Пергатори-Хаус» обращаются взбесившиеся от лишних денег калифорнийцы, любители острых ощущений. Ты, как я погляжу, не из их компании. К тому же, если я правильно понял, ты очутился здесь не по своей воле?

– Безусловно.

– Люди, изъявившие желание совершить путешествие в «преисподнюю», как у вас называют наше измерение, потом благополучно возвращаются назад, и в их памяти начисто стирается все, что с ними здесь происходило. Тебя же притащили сюда насильно. Вероятно, ты кому-то здесь нужен и потому вряд ли вернешься обратно. Ты должен исчезнуть.

Хостес почувствовал, как к горлу подступила тошнота.

– Значит, это все не новый павильон Диснейленда?

– Лично мне не до шуток, дружище. Это Четвертый Астральный Департамент Ада! Понимаешь? Другое измерение! Владение Сатаны! Лучше подумай, кому ты мешал в своем мире, и кто мог тебя сюда засадить… Хотя… Вряд ли тебе это поможет.

Хостес уже дрожал, в пароксизме страха глядя на полицейского. До сего момента он расценивал все происходящее, как жутковато-забавный калейдоскоп голограмм и с нетерпением ждал его завершения. Но все оказалось гораздо сложнее: на карту была поставлена его жизнь. Невероятных усилий стоило ему взять себя в руки.

– Как вас зовут? – наконец, вымолвил мексиканец.

– А тебе зачем? Впрочем… Бартоломью. Клифф Бартоломью.

– Я Энрике Хостес.

– Знаю. Меня прислали встретить тебя, поскольку, как я уже говорил, благодаря Грэйс Хейт ты попал не совсем туда, куда следовало…

– А куда именно?

– В нейтральную Зону. Там сейчас бесчинствует Хаос, и от этого можно ждать, чего угодно. Не успеешь о чем-то крепко подумать, что-то вспомнить, как то, о чем думал, тут же материализуется…

Хостес был ошарашен.

– Да, насчет Грэйс Хейт, – продолжал Бартоломью. – Крошка была искренне напугана твоей реакцией и, я полагаю, не знала о сговоре против тебя. Она просто выполняла инструкции…

– Чьи? – не удержался Хостес.

– А вот этого я тебе не скажу. – Осадил его Бартоломью. – Я пока еще дорожу своей головой.

– Как ты сюда попал, Клифф?

Бартоломью лишь тяжело посмотрел на Хостеса и тотчас спрятал глаза. С мрачным видом полицейский включил зажигание, – машина тронулась по шоссе, быстро набирая скорость.

– Вот что я подумал, Энрике, – вновь заговорил Бартоломью, когда фары высветили вдалеке какое-то громоздкое сооружение, похожее на пограничную заставу. – Тебя должны уничтожить в ближайшие два часа. Если ты продержишься это время – хотя, увы, нет почти никаких шансов! – то останешься жив. Дело в том, что они смогли тебя заманить только лишь в качестве клиента «Пергатори-Хаус», а механизм обслуживания в этой нашей фирме незыблем, так как базируется полностью на сложнейшей компьютерной системе, работу которой невозможно ни остановить, ни изменить. Все идет, словно как по конвейеру. Полная информация о клиенте с указанием времени экскурсии и департамента, в котором та проводится, поступает в регистрационный блок данных, в так называемый Генеральный Компьютер, напрямую подключенный к трансастральным лифтам. Так что, теоретически, в шесть утра ты должен вылететь отсюда, как пробка из бутылки, но кое-кто постарается сделать так, чтобы этого не произошло. Уверен, – ты кому-то нужен здесь. Иначе бы тебя сюда не затащили… Работе компьютера помешать невозможно. Значит, тебя должны прикончить в течение этих двух часов.

– Но для чего могла понадобиться вся эта суета с перемещениями в иное астральное поле? Только для того, чтоб меня укокошить? У нас в Калифорнии с этим делом куда проще…

– Пойми, – нетерпеливо перебил его Бартоломью. Уничтожат твою физическую оболочку! Для того, чтоб душа твоя осталась здесь навечно!

Хостес похолодел. Когда-то в воскресной школе подобные проповеди он воспринимал хотя и всерьез, но не думал, что все могло бы так обернуться.

Форд приближался к чему-то вроде пограничного кордона: фанерные будки, колючая проволока, прожекторы… Вот опустился полосатый шлагбаум. Место напомнило Хостесу контрольно-пропускной пункт американо-мексиканской границы; он сохранил в памяти события двадцатилетней давности: изможденная невыносимой жизнью пожилая мексиканка, окруженная скудным скарбом старых пожитков и оравой чернявых сорванцов, ее детей, подает в дрожащей огрубелой руке замасленные документы розовощекому и надменно-респектабельному пограничному чину…

На дороге в луч прожектора попали два человеческих силуэта с автоматами наперевес. Чуть позади кордона Хостес разглядел в предрассветных сумерках огромные кованые ворота, врезанные в сплошную каменную стену футов десять высотой. За стеной сияли огни города, пробуждавшегося от ночного сна.

Свет лился и с неонового щита, укрепленного над воротами. Люминесцентные трубки замысловато свиты в надпись: «Четвертый Астральный Департамент Ада (Ч.А.Д.А.)», и чуть ниже: «Оставь надежду, всяк сюда входящий!» Если бы Хостесу довелось читать «Божественную комедию» Данте, он бы смог уяснить, что стоит за этой сентенцией, но даже будучи несведущим в мировой литературе, мексиканец остался под глубоким впечатлением от этих слов.

Подруливая к шлагбауму, Бартоломью косо взглянул на прикручинившегося Хостеса и с неохотой обронил:

– Я так полагаю, ты балуешься крэком?

– Верно. Как ты догадался?

– Ты же сам как-то об этом заикнулся… Так вот, именно в этом ключ к выявлению твоего недруга.

Хостес с недоумением поглядел на Бартоломью, затем с таким же выражением уставился в пространство и после минутной паузы изумленно прошептал:

– Стэйнби?!

– А вот этого я тебе не говорил! – Бартоломью неотрывно смотрел на дорогу.

– Эта жирная сволочь полтора года скармливал мне фенамин, ЛСД и прочую дрянь! Но что ему от меня нужно?

Бартоломью равнодушно пожал плечами.

– Давно он здесь?

– Приблизительно месяца два-три.

Вроде бы сходится. Толстяк Стэйнби откинул копыта в начале февраля – прошло уже более двух месяцев. Хостес лихорадочно тер виски, дыхание его участилось. Что нужно этому уроду? Конечно. Стэйнби знал об Энрике все, и ему не составило большого труда ввести информацию в компьютер и по трансастральному лифту заполучить пленника в Ч.Д.Д.А. Но чего Стэйнби хотел от него здесь, в аду, после своей смерти?

Тем временем автомобиль остановился у шлагбаума. Два автоматчика приблизились к ветровому стеклу.

– Кто такой?

– Энрике Хостес, из Сакраменто. Экскурсия в Ч.А.Д.А. с полуночи до шести утра, – нехотя отвечал Бартоломью. – Парень заплутал малость. Пришлось подобрать.

Полицейский передал одному из охранников розовую бумажку; тот оторвал от нее, вероятно, нечто вроде купона въездной визы, поставил штамп и передал остаток Хостесу.

– Милости просим, мистер Хостес!

На розовом документе тиснеными золотыми буквами красовалась надпись: «Добро пожаловать в преисподнюю!» Далее следовало время экскурсии и данные Хостеса. Внизу – гербовая печать «Пергатори-Хаус» с неразборчивой подписью и свежий штамп контрольно-пропускного пункта Ч.А.Д.А. -Скажите, а чья это подпись? – поинтересовался Хостес.

– Сатаны, – бросил охранник в ответ.

Бартоломью улыбнулся, а у Хостеса потемнело в глазах, – мать воспитала его ревностным христианином.

– Все это чушь собачья, – быстро зашептал Бартоломью на ухо Хостесу, прежде чем тот вылез из машины. – Не верь тому, что говорит этот недоумок. Подпись принадлежит Стэйнби. Тебе придется с ним повстречаться за то время, что у тебя осталось. Главное, парень, как-нибудь доживи до шести утра…

– Мы ждем вас, мистер Хостес.

Не чуя под собой ног, с затуманенной головой Хостес в сопровождении охранников проследовал к воротам.

Стальные засовы захлопнулись за спиной вновь прибывшего. В голове Хостеса царил полнейший кавардак, и единственной здравой мыслью оказалось обостренное желание есть. Казалось бы, не о том следовало думать человеку, узнавшему, что он умрет в ближайшие два часа. Но, трезво рассудив, что если он сию же минуту не утолит голод, то умрет гораздо раньше, Хостес принялся с волнением озираться по сторонам в надежде обнаружить хоть какое-нибудь заведение, в котором бы его желудок получил то, что ему по праву полагалось.

Занимался рассвет. На востоке над крышами домов проглядывал мягкий румянец восходящего солнца. Далекий ветер гнал по светлевшему небу черные, продолговатые, похожие на бразильские сигары, тучи.

От кованых ворот вдаль уходила асфальтированная аллея, с обеих сторон окаймленная аккуратно подстриженным декоративным кустарником, служившим естественной изгородью для многочисленных одноэтажных коттеджей, – кирпичные домишки, расположившиеся по всей длине дороги, напоминали кубики из детского строительного конструктора, если смотреть на них с высоты птичьего полета. Так почему-то – подумалось Хостесу. Еще ему пришла на ум мысль, что такие коттеджи – обычная картина в любом калифорнийском пригороде. Чуть далее виднелись солидные жилые массивы из стекла и бетона, эти гиганты, сплоченные воедино, казались сплошной сияющей рекламой пестрое многоцветье неоновых огней, приглашающих либо в ресторан, отель или супермаркет, либо в казино или ночной клуб, напоминало застывший в небе красочный фейерверк. Хостес неожиданно увидел перед собой Сакраменто…

На перекрестке, в нескольких ярдах от того места, где стоял Хостес, обнаружилось невзрачное пятиэтажное здание, на полуподвальном уровне которого виднелся подъезд с тускло, но призывно горевшим розоватым огоньком: «Бар». Хостес направился на свет не раздумывая, – ноющая боль в желудке нарастала.

В закусочной не наблюдалось ни единого посетителя – в такой ранний час это было вполне закономерно. Уютный, почти интимный полумрак обволакивал помещение. Все столы были нагружены перевернутыми стульями; картина красноречиво говорила сама за себя: «Разве не ясно? В такой неурочный час мы никого не обслуживаем!» Обнадеживала лишь одна деталь всей этой малоприветливой обстановки: бармен за стойкой, методично протиравший полотенцем высокие стаканы из газового стекла. Складывалось впечатление, будто он заблаговременно узнал о грядущем приходе посетителя и тотчас примчался ни свет ни заря на свое рабочее место.

Это предположение чем-то настораживало Хостеса. Человеку за стойкой на вид было лет под пятьдесят. Седые волосы почти полностью покинули его лысеющее темя. В уголках острых, недобрых глаз собрались морщины. Бледные тонкие губы плотно сжимались в мимолетной садистской ухмылке. Перед барменом было установлено некое устройство, похожее на монитор компьютера. Стена за спиной уставлена стеллажами бутылок и пивных банок всех форм и расцветок.

Когда Хостес приблизился к стойке, кровь отхлынула от его лица. Только теперь он заметил, что губы бармена туго сшиты белой капроновой нитью. Но, моментально вспомнив одноглазую Грэйс Хейт, Хостес расслабился – в Ч.А.Д.А. на все станешь смотреть сквозь пальцы. Тем не менее возникла еще одна неразрешимая проблема: как общаться с этим немым калекой?

Словно прочитав мысли Хостеса, бармен в тот же миг протянул руку к печатному устройству, и его костлявые пальцы защелкали по клавишам. На экране компьютера, обращенном к посетителю, высветилась бледно-изумрудная надпись: «Что будете заказывать, сэр?»

Хостес съежился от холода нескрываемого равнодушия и неприязни, исходившего из пронзительных глаз бармена.

– Э-э… бифштекс, хрустящий картофель и бельгийское шипучее с «прицепом».

– «Поясните, что значит – с прицепом?»

– Я хотел сказать бельгийское пиво и, чуть позднее, – двойной виски.

Пока выполнялся заказ Хостес успел взглянуть на часы. Без двадцати минут пять. Как быстро летит время! Сердце Энрике бешено колотилось. Но, поразмыслив, Хостес убедился, что ничего примечательного или необычного в скорости движения часовых стрелок не существовало. Пока он, Хостес, выуживал сведения из Бартоломью, притормозившего свой форд на обочине, – пока они оба добирались до контрольно-пропускного пункта, поражавшего своим сходством с американо-мексиканским кордоном, – пока Хостес терпеливо переносил все формальности въезда в Ч.А.Д.А., и с интересом изучал розовое приглашение в преисподнюю, – вполне могло пролететь сорок минут. И даже больше…

«Интересно, сколько мне еще осталось ждать Стэйнби? – рассуждал Хостес, тщательно пережевывая бифштекс и с опаской поглядывая на немого бармена, пялившегося на единственного посетителя гипнотизирующим взглядом удава. – Когда же толстяк, наконец соблаговолит снизойти для того, чтоб меня укокошить?»

Привычным жестом Хостес сунул руку в задний карман брюк, но на этот раз фокус не получился. Чем расплачиваться?

Бармен явно читал его мысли и при этом даже обходился без пресловутого «хрустального шара»: не успел посетитель подумать о своем финансовом затруднении, как на дисплее засветились слова: «Стоимость всех услуг входит в стоимость экскурсии».

Хостес приободрился.

– В таком случае, как насчет «прицепа», то есть, – стакана виски?

На автостоянке, у самого входа в бар, притормозила машина; мотор глухо урчал в предрассветной тишине. Из машины, по-видимому, никто не собирался выходить…

Хостес сглотнул слюну, встал из-за стола и на ватных ногах подошел к стойке, то и дело нервно поглядывая на входную дверь.

Бармен взял чистый стакан, и его руки скрылись за стойкой. Пронзительный взгляд неотрывно следил за посетителем.

На улице продолжала урчать невидимая машина, к несчастью, в баре не было окон.

Под пристальным взглядом немого бармена, готовившего напиток, Хостес почувствовал, как по спине стекает холодный, щекочущий кожу, пот.

Из-под стойки вырвалась правая рука немого, сжимавшая 44-й калибр. Не теряя ни секунды, привычным, заученным еще во Вьетнаме, движением Хостес впился пальцами в запястье бармена и со всей силой обрушил его руку локтем об острый угол стойки. Треск хрящей и выстрел в пространство последовали один за другим. Пуля в щепки разнесла спинку стула, на котором минуту назад сидел Хостес. Ни единого звука не вырвалось из зашитого рта, лишь переполненные обморочным страданием глаза выражали лютую ненависть. Хостес слету перехватил пистолет, выскользнувший из обмякшей руки бармена, и мгновенно направил оружие на входную дверь. С улицы все еще доносился рокот двигателя. Какого хрена они медлят?! Хостес перевел взгляд на своего застывшего противника.

– …И последний вопрос, ублюдок. Кто заштопал твою поганую пасть?

Белые пальцы бармена вяло заползали по клавишам: «…Твою мать!»

– Ах ты, сукин сын!

Хостес съездил рукояткой пистолета по плешивому темени бармена и в два кошачьих прыжка очутился у двери, сжимая наготове оружие. Судорожное дыхание выдавало страх мексиканца, боровшегося за свою жизнь. За порогом невидимый глазом автомобиль сдавленно рокотал с включенным зажиганием.

Хостес шумно выдохнул и смахнул градины пота со лба.

Под ударом его ноги дверь отлетела в сторону, и холодная сталь пистолета уперлась в ветровое стекло вишневого «феррари».

Машина была пуста!

Смекнув о вероятной засаде, Хостес панически развернулся – вокруг ни души. Расширенные от нервного страха глаза оглядывали окрестности. Словно все вымерло. Не медля более ни секунды, Хостес прыгнул за руль (ключи болтались в замке зажигания) и дал газу.

«Феррари» летел почти на предельной скорости по направлению к сиявшим вдалеке огням. Хостес не преследовал определенной цели, если не считать необходимости хоть чем-то заполнить остававшееся время. Кроме того, где-то в подсознании отложилось вроде бы неуместное ощущение праздника, виной которому был шикарный и дорогостоящий спортивный автомобиль – Хостесу еще ни разу не приходилось сидеть за рулем «феррари».

Но сейчас он никак не мог отдышаться после пережитого; его сердце колотилось, как молот по наковальне, – медленно и тяжеловесно. Чтобы успокоиться, он врубил радиоприемник. Играл старинный блюз Мадди Уотерса. Хостес не любил блюз, предпочитая диско, но сейчас эта музыка действовала на него умиротворяюще. Он попытался собраться с мыслями, чтобы худо-бедно проанализировать свое незавидное положение.

Внезапно музыка прекратилась, и приемник принялся выплевывать трескучие радиопомехи. Хостес сморщился.

Потом в секундной тишине из динамика донесся сиплый голос:

– Халло, Энрике! С тобой говорит Стэйнби…

«Наконец-то ты нарисовался, хренов окорок!» – ничему не удивляясь, подумал Хостес.

– Дружище, ты должен умереть, – резанул Стэйнби почти жалостливым голосом. – Ты должен стать таким как я, амиго! Ведь ты оказался единственным свидетелем моей смерти, хотя главное не в этом. Главное в том, что вернувшись, ты расскажешь всем о том, куда я попал, после того, как священник сказал «аминь» над моим гробом.

– Мне известно, Стэйнби, что по возвращении обратно у экскурсантов стираются в памяти все впечатления о Ч.А.Д.А.

– Как ты это пронюхал?

– Земля слухами полнится…

– Бартоломью?

– Он здесь ни при чем.

– При чем. Я с ним сделаю то же, что и с Симмонсом.

– С Симмонсом?

– Бармен, которому ты сломал руку.

На секунду Хостес онемел. Теперь он понял, – каждый его шаг известен Стэйнби.

– Зачем я тебе нужен? – твердо и напрямик спросил Хостес.

– Я же сказал. Мне не хотелось бы, чтоб ты распространялся в своем мире обо всем увиденном здесь. Дело в том, что по оплошности Грэйс Хейт, – она очень пуглива! – ты избежал ментального анализа. Нам не известна твоя психическая конституция, и по возвращении тебя из Ч.А.Д.А. мы не будем знать, на какой участок твоего мозга следует воздействовать…

– Не пудри мне мозги этой терминологической дребеденью. Я тебе не верю. В чем истинная причина?

– Ну что ж… – после паузы молвил его преследователь, – помимо этого есть и другая, приватная причина. Вообщем, я выполняю поручение одного очень хорошо тебе известного лица.

Хостес насторожился.

– Я имею в виду Эльзу, – выдержав еще одну очень эффектную паузу, продолжал бывший реаниматор. – Эта девушка все еще любит тебя, даже после своей смерти она не хочет с тобой расставаться. Кроме того, Эльза просто хочет облегчить твою участь, хочет сократить срок твоих земных страданий. И, клянусь дьяволом, я помогу ей в этом!

– О каких страданиях ты говоришь?

– О муках совести, например… Скажи-ка мне, Энрике, последнее время Эльза часом не тянула к тебе руки в ночных кошмарах? Признайся, ведь она снилась тебе!

Хостес промолчал, Стэйнби задел самое сокровенное в его душе и, хуже всего, – он был прав.

– Я не успокоюсь, пока не уничтожу тебя физически, – продолжал бывший реаниматор. – Я хочу, чтобы твоя душа, подобно моей, осталась здесь навечно и в страдании нашла себе успокоение. Вот тогда мы с тобой будем квиты, амиго! Ха-ха!

– Не обожгись, Стэйнби.

– Я сделаю это! Сделаю это, Энрике! Ради Эльзы и ради тебя же самого! Засажу твою душу в Ч.А.Д.А., заморожу ее в кровавую вечность, насыщенную неописуемыми кошмарами, – в них она обретет свой покой, ибо – запомни это, амиго! – истинное наслаждение это страдание! Тебе, Энрике, при жизни следовало верить не в христианскую галиматью о всепрощении и тому подобном дерьме (ох, как постаралась твоя набожная матушка!), – а в ад. В Ад! Но не в тот, о котором талдычат продажные телепроповедники и священники. Я здесь уже со многим пообвыкся и кое-что понял. Ад – это не мрачная ледяная пещера, в которой грешники жарятся на медленном огне; забудь это, дружище! Ад – это лишь совокупность субъективных впечатлений, которые вырабатывает и испытывает душа, попадая после смерти плоти в иную астральную плоскость. Эти впечатления негативно обусловлены, они безобразны, чудовищны и являются преувеличенным отображением темных сторон земной жизни человека. Ад глубоко индивидуален. Каждый видит его таким каким он может его видеть, в единственной доступной его пониманию ипостаси. Все зависит от той эпохи и обстановки, в которой пребывал человек при жизни. К примеру ты, Энрике, увидел Ч.А.Д.А., как стандартный калифорнийский сити, правда, приукрашенный твоею фантазией, как это бывает во сне. Другие, скажем, русские, видят ад похожим на московские трущобы или на снежную сибирскую тайгу, шотландцы – на хмурые вересковые болота… Ощущения ужаса, вины, расплаты также берутся из прожитой земной жизни; не бывает же безгрешных людей. Как говорят, у каждой семьи есть свой скелет в подвале. Таким образом, ад имеет нравственно-психологическую направленность на поддержание в душе постоянных ощущений вины и раскаяния, которые обволакивают душу, держат ее за горло, топят ее в ею же созданном кошмаре. Окружающее бытие превращается в хищного зверя, готового растерзать свою жертву, вкрапляя в ее самоуничтожительные фантазии образы тех, кому эта жертва собственных грехов причинила при жизни зло. Теперь ты понимаешь, Энрике, что встречи с загубленной тобою Эльзой, с вьетнамскими крестьянами, которых ты отправил на виселицу, с беднягой Хуанито – все эти встречи, эти наваждения, происходили в твоем подсознании, в твоем болезненном воображении, – равно как и все, что с тобой было и еще будет. Впрочем, в широком смысле, вся наша жизнь – только игра воображения, долгий-долгий сон, принимаемый нами за чистую монету.

– Довольно, Стэйнби, – подвел черту Хостес. – Я не нуждаюсь в твоих проповедях. Все понятно: ты хочешь прикончить меня, чтобы засадить здесь мою душу – навсегда.

– Я лишь хочу ускорить твое неизбежное причастие к Ч.А.Д.А. рано или поздно это все-равно произойдет (за свою короткую жизнь ты совершил немало грехов, и их жертвы жаждут встречи с тобою здесь). Я хочу избавить тебя – того же желает твоя милая подруга жизни – от бессмысленных угрызений совести, от еженочных кошмаров, в которых Эльза тянет к тебе исколотые руки – когда-нибудь ты не вынесешь этого, покончишь с собой и, тем самым, вступишь в наш мир (самоубийцы – желанные гости В Ч.А.Д.А.). Зачем так долго ждать и мучить себя? Когда ты примешь смерть и причастишься к Ч.А.Д.А., совесть перестанет мучить тебя, твои грехи сгинут, твой кошмар прекратиться. Из жертвы на Земле – здесь ты превратишься в экзекутора: твой дух высвободится и уже не будет страдать от совершаемых тобою черных дел; у тебя появится неограниченная свобода выбора любого порока, какой ты ни пожелаешь. Ты нам нужен, Энрике!

– Неубедительно, Стэйнби. А вот у меня найдется веский довод: просто-напросто я хочу жить и буду бороться за свою жизнь до конца! Я не Фауст, а ты не Люцифер. В моем распоряжении еще пятьдесят минут, если, конечно, ты не вывел из строя компьютер.

– О, если бы это было в моей власти!.. Но ты все-равно обречен, и – можешь мне поверить – в этом твое спасение. Твое мнение здесь никого не интересует. Ты надеешься выжить, но надежда хороша к завтраку, к ужину от нее не остается и крошки… Посмотрим, что ты скажешь, когда смерть заглянет тебе в глаза. Ты должен умереть, Энрике, и ты умрешь. Гарантирую. Потом, после кончины, ты еще будешь благодарить меня за то, что я избавил тебя от земного ада. Да-да. Энрике! Если разобраться, то настоящий ад, он на Земле. Здесь же, в Ч.А.Д.А., твоя грешная душа после смерти станет воистину свободной…

– Никогда раньше не представлял тебя в роли приходского священника, Стэйнби, – неуверенно пошутил Хостес. – Давай лучше прекратим этот разговор. Мое последнее слово: нет. Лови меня, если хочешь – у тебя еще есть время. Через сорок семь минут срабатывает компьютерная система, и я вылетаю из трансастрального лифта прямо к себе под теплый душ… Скажи-ка лучше, что такое «Пергатори-Хаус».

– Ладно. Скоро я навсегда заткну тебе рот, поэтому могу поведать и эту тайну. Это экскурсионное бюро, которое я основал… после смерти; оно записано на несуществующее лицо. Другими словами, подставная фирма – единственное связующее звено между мной и тем миром, в котором я жил. Все, кто там служат – из Ч.А.Д.А.

– Значит, эта нечисть пробралась и на Землю?

– Хм… Посланцы Ч.А.Д.А. есть всюду. В офисе «Пергатори-Хаус» находится засекреченный вход в параллельный мир, по которому переправляют туристов. Через него-то ты и попал сюда, с помощью Грэйс. Но, как ты понимаешь, если есть вход, то он же и выход. Аналогичным способом мы посылаем своих вербовщиков через «окно» в нашем офисе.

– Боже правый, чего вы добиваетесь?!

– Наши возможности пока ограничены. Сейчас мы располагаем одним-единственным «окном» которое может выпускать не более двух наших агентов в год, разумеется, по земному времяисчислению.

– Какова их задача?

– Вербовать сторонников Ч.А.Д.А.

– Ты хочешь сказать: убивать людей и отбирать у них души?!

– Грубо говоря, – да. Но мы не всех аннигилируем. Ведь есть еще целая категория «путешественников», приносящих мне – вернее, моей семье – стабильный доход. Они остаются в живых, хотя забывают обо всем, что с ними здесь происходило… Ты, Энрике, как я уже говорил, не входишь в их число. А суть деятельности «Пергатори-Хаус» заключается в организации для калифорнийских толстосумов увлекательных экскурсий в Ч.А.Д.А. и другие департаменты (Грэйс Хейт тебе их перечисляла), а доходы от этого предприятия попадают на счет моих жены и сына. Причем, я так искусно запутал свои финансовые операции, что из «Пергатори-Хаус» деньги проходят еще пять подставных контор и банков (при этом между первым и третьим звеном отсутствует всякая связь), прежде чем попадают на счет моей семьи.

Хостес присвистнул, глядя на дорогу, разговор с радиоприемником успокаивал его нервы.

– Даже после смерти ты в своем амплуа! – не удержался мексиканец от замечания. – Да, вот еще что. Я не совсем понимаю: если я тебе так шибко понадобился, то почему ты просто не прислал за мной своего «вербовщика»? По-моему, это так утомительно – делать из меня какого-то экскурсанта, а потом уже, высунув язык, охотиться за мной в Ч.А.Д.А., имея в распоряжении всего шесть часов.

На некоторое время голос в динамике смолк, словно Стэйнби подбирал подходящий ответ. Затем опять послышался знакомый отдышливый сип:

– Во-первых, не я лично посылаю вербовщиков. Во-вторых, не я решаю, кого именно следует вербовать. И, в третьих, следующий вербовщик будет направлен лишь через год.

Хостес не знал, что все утверждения, кроме последнего, были ложью.

– Закономерный вопрос: кто вами руководит?

– В вашем измерении его называют Сатаной.

– А кто будет следующим вербовщиком?

– Надеюсь, ты.

Хостес побледнел.

– Ну уж нет!

– Ха-ха! Рано или поздно мы навербуем себе столько людей, что на Земле не останется ни одного живого человека. Настанет конец света, но не тот, о котором писал ваш Иоанн Богослов, ибо из этого армагеддона мы выйдем победителями!

– Ты сумасшедший, Стэйнби! Скажи, психов тоже принимают в Ч.А.Д.А.? Ты сам должен понимать, что все это – дерьмо собачье, что ты мне тут наплел. Вам не уничтожить все человечество, и для начала я докажу, что тебе не уничтожить меня!

– Идиот!!! Тебе все-равно не выбраться отсюда живым! Все, что было до этого, можешь расценивать, как игру кошки с мышкой, перед тем как ее съесть. Теперь – тебе конец!

Голос смолк, и снова заиграл печальный блюз. Хостес задумался. Чувство обреченности отравляло его мысли. «В ближайшее время он должен меня убить. Это может произойти в любую минуту. Господи Иисусе!..» Хостес ошалело посмотрел на баранку, и от ужасного предчувствия, переросшего в панику, лоб его покрылся испариной. Еще минуту он пребывал в оцепенении, пытаясь размышлять и взвешивать все «за» и «против», как затем молниеносно, словно от электрического разряда, вылетел из несущейся на предельной скорости машины и кувырком хлопнулся в придорожные кусты.

Пять секунд спустя прогрохотал мощный взрыв. Столб золотого пламени, словно солнечный протуберанец, взметнулся в небо, истекая клубами густого черного дыма. Вишневый «феррари» разбросало по окрестностям в радиусе полмили. Хостес лежал в кустах и плакал, нервно вытирая слезы трясущейся рукой. Ему так хотелось жить! Жить. «Стэйнби, отпусти меня!»

Выбравшись на полосу дороги, Хостес с опаской огляделся по сторонам. Уже почти совсем рассвело. Бледно-лиловое небо на востоке светилось розовым заревом.

Он посмотрел на часы. В его активе оставалось двадцать пять минут. Должно быть, в кустах он пролежал минут десять-пятнадцать, пока не оправился после перенесенного шока. Странно. За это время Стэйнби мог бы уже появиться, понимая, что план с машиной не удался. А вдруг он решил, что Хостеса разорвало вместе с злосчастным «феррари»? Исключено. Мексиканец уже раз убедился, – каждый его шаг известен его преследователю. Пора рвать когти.

Хостес с облегчением удостоверился в том, что пистолет, отобранный у безротого бармена, по-прежнему за поясом. Кто знает, возможно, еще придется им воспользоваться.

Беглец устало брел по шоссе. В полутора милях в лучах восходящего солнца виднелся город, если можно так было назвать этот монолит из стекла, бетона и стали. В загадочно-пурпурных бликах рассвета сияли удивительные и страшные конструкции, созданные безумной фантазией адского зодчего.

От города Хостеса отделял мертвый пустырь, ровный, как доска, кое-где оживленный чахлым кустарником и небольшими группами безлистных сухих деревьев. Казалось, жизнь напрочь покинула эту зловещую местность. Хостес ничего не мог понять: «феррари» нес его к городским огням, а в результате он очутился на богом забытом отшибе, много дальше от города, чем тот злополучный бар. Пространственно-временной континуум перевернут с ног на голову, подумал Хостес, вспомнив странный ночной туман, рассеивающийся к рассвету.

Купол гнетущего безмолвия разбился под неожиданно пронзительным ревом мотора. Хостес вздрогнул и резко обернулся. Прямо на него стремительно летел бежевый автофургон; из-под сумасшедших колес вырывались словно из пасти дракона, бурые клубы придорожной пыли. Капот и фары напоминали свирепую морду какого-то хищного зверя. Хостес готов был поклясться, что минуту назад за его спиной на шоссе было пусто. С невероятной скоростью мчался взбесившийся автофургон за своей добычей, застывшей под гипнозом ужаса на дороге, словно кролик под взглядом удава.

На этот раз – крышка, думал Хостес, против такой зверюги не попрешь: все-равно достанет. Расстояние неумолимо сокращалось. Хостес попятился, завороженно оглядываясь на свою смерть и неспеша переходя на легкий бег. Вскоре он уже бежал настолько быстро, насколько мог. Его легкие хрипели и шипели, как порванные мехи аккордеона; слюна хлопьями слетала с пылающих губ, исступленно шептавших молитву; соленый пот застилал глаза – как хотелось жить! Жить!

За спиной завывал двигатель сумасшедшей коломбины; сквозь рев мотора едва слышно прорывался гнетущий сиплый хохот палача. Стэйнби тщательно готовил эту торжественную минуту – минуту посвящения Хостеса в братство Ч.А.Д.А. Но вдруг произошла досадная заминка.

Как это часто бывает, Хостеса осенило в решающую минуту. Он вспомнил о своем оружии. Выхватив 44-тый калибр, беглец сходу, как в ковбойском вестерне, пустил от бедра две пули по передним колесам автофургона. Машину завалило вперед и резко развернуло на девяносто градусов, после чего Стэйнби, вероятно, успел нажать на тормоза и затем заглушить мотор.

Хостес в изнеможении повалился на асфальт и позволил себе секундную передышку. Измученный взгляд скользнул по наручным часам: оставалось пятнадцать минут.

Тяжело дыша, он напряженно вглядывался в замершую поблизости коломбину. Указательный палец правой руки нетерпеливо поглаживал спусковой крючок пистолета, снятого с предохранителя.

Наконец водительская дверца со скрежетом отворилась, и из кабины вывалилась аморфная туша в белом, крапленом кровью, хирургическом халате. Солнечные лучи стальным отблеском полыхнули в правой руке Стэйнби. По всей видимости, – скальпель. Тучная фигура реаниматора неспеша направилась к своему «пациенту».

Хостес с усилием поднял пистолет и прицелился. Хлопнул выстрел.

Макушка Стэйнби отлетела на несколько футов и, шлепнувшись на землю, превратилась в кашу; из черепа выплеснулся комок густой крови. Стэйнби покачнулся. Серовато-розовый мозг медленно сползал по его щеке. В бесовских глазах-щелочках и на толстых губах неистовствовала презрительная усмешка.

От этой усмешки Хостес оцепенел. Пистолет выпал из его обмякшей руки. Сердце на пару секунд остановилось и потом застучало с устрашающей силой.

– Я не могу умереть дважды, амиго. – И Стэйнби безудержно захохотал; его живот мелко затрясся, как наполненный вином бурдюк.

Лицо его и халат стали багряными от сочившейся из черепа крови. Реаниматор спрятал скальпель в карман халата, повернулся к Хостесу спиной и, подойдя к фургону, открыл заднюю дверцу.

Целая свора голодных черных доберманов с горящими злобой глазами вырвалась на свободу. Хохот Стэйнби зазвучал еще более дико и неистово. Кровожадные псы-убийцы устремились к своей жертве, во все стороны брызгая пеной.

Слабо простонав при виде страшной перспективы. Хостес вскочил на ноги и бросился бежать, мало сознавая безнадежность своего положения; он уже давно ни о чем не мог думать; ноги несли его сами по себе, неведомо куда. Его ноги подкашивались. Предательская, тошная слабость затягивала его тело прямиком в острозубые, вымаранные пеной, пасти бешеных псов. Холодный рассудок был уже давно раздавлен животным инстинктом самосохранения – все возможные мысли Хостеса сузились до обостренно-пульсирующего желания выжить. Ему было нестерпимо страшно думать о смерти. Ему так хотелось жить! Жить!

Жаждущая крови стая голодных псов уже настигала спою добычу, как вдруг Хостес увидел прямо по курсу высокое, как мачта, но сухое и почерневшее дерево. Угловатые голые ветви свисали до самой земли. Страх перед чудовищной смертью загнал беглеца чуть ли не до самой середины огромного ствола. С яростным лаем и брызгая пеной, бешеные псы бессильно кидались на невозмутимую кору дерева, глядя вверх на Хостеса маленькими ненавистными глазенками.

С высоты дерева Хостес увидел быстро приближавшегося Стэйнби. Мексиканец отрешенно глядел на его огромный желеобразный живот, трясущийся от бега под пропитанной кровью тканью халата. Страшная дыра, зиявшая а его черепе и сверкавшая на солнце кровавым глянцем, вызывала тошноту. Красное от подсыхающей крови лицо реаниматора выглядело омерзительно и устрашающе. Неутоленная жажда убийства искрилась в его глазах.

Внезапно Хостес услышал доносящийся снизу гулкий рокот, по звучанию подобный горному обвалу. Он посмотрел вниз, и его побелевшее лицо превратилось в мертвую маску неизмеримого ужаса.

Всего лишь в нескольких дюймах от основания дерева, на котором спасался Хостес, земную поверхность прорезала кривая трещина, источавшая клубы молочного дыма или, может быть, пара.

Псы под деревом сразу съежились, потеряв тем самым свой устрашающий облик, заскулили и в страхе прижались друг к другу.

Трещина стремительно расширялась, открывая исступленному взору бездонное дымящееся земное чрево. Запах стоял такой, словно перед пылающей мартеновской печью. И действительно, сквозь завесу дыма из подземного пространства потянуло огненным жаром от сверкавших красно-рыжих языков пламени. Придержав дыхание, Хостес завороженным взглядом провожал посыпавшихся, как горох, в пылающую бездну псов, издававших на прощанье отчаянные пронзительные визги.

– Давай, прыгай им вслед, Энрике, прыгай!

Несчастный вздрогнул от резкого голоса под деревом. Стэйнби, задрав голову, с надеждой смотрел на свою жертву.

– Прыгай, и твоя душа станет навеки свободной от мерзких человеческих увечий типа совести, добродетели или милосердия. Ты станешь таким же, как я: жестоким, беспощадным, а главное, – счастливым и бессмертным! Ты освободишься от нужды каяться за свои земные грехи!

– Спасибо, Стэйнби, – дрожащим голосом пролепетал Хостес. – Я, конечно, ценю твое желание оказать мне хорошую услугу. Но у нас с тобой разные понятия о благе. Я предпочитаю греховную жизнь на Земле кошмарному существованию в Ч.А.Д.А.

– Прыгай, амиго! – рычал Стэйнби. – Я все-равно доберусь до тебя!

Впившись в колючие ветви руками, Хостес зависал над огнедышащей пропастью. Цепенея от смертельного страха, он смотрел на то, как Стэйнби, перейдя от слов к делу, принялся неуклюже взбираться на дерево, беспрерывно бормоча толстыми влажными губами: «Я доберусь до тебя, сукин сын!» Хостес машинально пополз все выше и выше, но Стэйнби, невзирая на свой вес, не отставал. Хостес был уже почти на самой верхушке дерева, но Стэйнби находился всего лишь в двух-трех футах от его ног. Со своей высоты Хостес глянул вниз и у него перехватило дыхание; голова закружилась; влажные от пота ладони впились в шершавую кору дерева.

Глубоко внизу под Хостесом клокотало огненное месиво.

Сердце упало в пятки от мощного пронзительного треска. По всей вероятности, центр тяжести под грузом двух человек, один из которых весил за двоих, сместился на верхушку дерева, в две секунды треснувшего по середине и выгнувшегося над пропастью дугой, словно горный веревочный мост.

В этот миг Хостесу показалось, что он теряет сознание. В глазах все потемнело. Руки, будто они жили сами по себе, намертво вцепились в ветви дерева.

Огненный жар и едкий запах привели Хостеса в чувство. С ужасом он увидел, как языки пламени колышутся вблизи его ботинок. Давящий на нервы хруст дерева хотя и уменьшился, но не стихал полностью – дюйм за дюймом Хостес рывками опускался все ниже и ниже. Если ствол окончательно обломится, думал он, тогда – крышка!

– Прыгай, амиго, сукин ты сын! – сипло завывал сзади Стэйнби, норовя ухватиться за его брючину. – Какая тебе разница? Ведь ты окажешься там через несколько секунд!

Хостес инстинктивно бросил взгляд на свои часы. Если продержаться еще четыре минуты, то…

Страшный хруст оборвал его мысли. Исступленно ухватившись за спасительный ствол дерева, Хостес полетел обнимку с ним вниз. Мексиканец зажмурил глаза, мысленно прощаясь с жизнью. Теперь ничто не может предотвратить моей гибели, обреченно подумал он.

Но внезапно его руки почувствовали тяжелый резкий удар дерева во что-то твердое. От сотрясения Хостес чуть не выпустил ствол из рук. Открыв глаза, он понял, что сломившееся дерево своею верхушкой воткнулось в противоположный край огненного котлована и, благодаря этой новой опоре, слом ствола посередине прекратился.

Хостес моментально уяснил, что судьба бросила ему последний шанс на спасение, но… на обетованном берегу огнедышащей преисподней из сизого дымового занавеса выступил новый, неясноразличимый персонаж… Хостес прищурился от едкой гари (ствол дерева и ветви уже трещали в бесноватых языках рыжего пламени) и, приглядевшись, чуть не сорвался в пекло: на краю пропасти, подобно зловещей Жнице с косой, его ждала Эльза, отвратный почерневший скелет, укутанный в трепещущий на ветру траурный плащ. Шалый оскал страшного проломленного черепа был как никогда чудовищен.

– Прыгай, Энрике! – умолял его сзади Стэйнби, как и Хостес, чудом удержавшийся при сотрясении. – Взгляни на жертву своей наркотической похоти! Вот она – твоя Эльза! Посмотри, что ты с ней сделал! Посадив на иглу, ты в один прекрасный день лишил ее спасительной инъекции, все равно, что вырвал кусок хлеба из рук умирающего от голода – ты отобрал у нее шанс выжить. Теперь она здесь, твоя Эльза; она простит тебя, если ты вернешься к ней. Вернись к ней, Энрике, она призывает тебя к себе, она все еще любит тебя! Прыгни в огонь и ты вновь обретешь покой в объятиях твоей любимой Эльзы!

– Нет!

– Прыгни, и Эльза простит тебе все!

– Нет!!!

– Если ты не сделаешь этого, то ее призрак будет мучить тебя всю твою жизнь!

– Нет!!! – на пределе голосовых связок заорал Хостес, и слезы отчаяния брызнули из его глаз.

– Прыгай!!!

Вдруг Стэйнби ухватился левой рукой за его брючину, которая тотчас треснула по шву. Реаниматор сделал неверный шаг. Он потерял под ногами опору и завис над пропастью, одной рукой вцепившись в брючину Хостеса, другой – в готовую хрустнуть ветку. Хостесу нужно было лишь отвести ногу в сторону, чтобы Стэйнби с пронзительно-сипящим воплем сорвался в клокочущую огненную лаву.

– Пока, ублюдок, – процедил сквозь зубы Хостес.

Черный силуэт Эльзы отрешенно наблюдал за всем происходящим.

Хостес, не спуская с нее глаз, торопливо пополз, кашляя от дыма и истекая потом от струившегося снизу жара.

До конца всего этого кошмара оставалось чуть больше полутора минут.

– Бедная моя маленькая Эльза! – двуличным лицемерием заклинал ее Хостес, осторожно приближаясь к краю бездны и с отвращением и ужасом глядя в ее пустые черные глазницы. – Я безмерно виноват пред тобой. Эти пятьдесят миллиграммов… они, безусловно, спасли бы тебя… но… Прости меня, дорогая! – В его расширенных, трусливых глазах отражалось подземное пламя; по искаженному лицу гулял овечий страх. – Прости! Вспомни, сколько мелких шалостей ты мне прощала, когда мы с тобой были вместе…

Кутаясь в черный траур плаща, призрак оставался невозмутимым.

Хостес вскарабкался на заветную земную твердь, и в ту же секунду горящие обломки дерева канули в кипящую лаву. Внезапно он увидел за спиной Эльзы мчащегося к ним со всех ног Бартоломью, – он вынырнул из дыма в двух шагах от них. О, боже! Его рот был грубо заштопан белой капроновой ниткой! Так Стэйнби наказывал за длинный язык. В глазах Бартоломью пылали мольба и отчаяние.

Эльза, проследив за изменившимся взглядом Хостеса, обернулась назад. При виде устремившегося к ней Бартоломью она вдруг выхватила из-под полы своего траурного плаща широкий тесак, багряным отблеском пылающей лавы полыхнувший в ее руке. Она занесла свое смертоносное оружие над головой Хостеса, но в тот же миг рухнула под тяжестью навалившегося на нее безротого Бартоломью. Началась непродолжительная борьба.

Костлявая бестия изловчилась и с силой пнула Хостеса в лоб.

Тот сорвался с края пропасти и с нечеловеческим воплем отчаяния и ужаса полетел в кипящую огнедышащую лаву. На последней секунде пятого часа утра.

Хостес тяжело разлепил налитые свинцом веки и, осторожно вращая белками глаз, рассмотрел окружавшую его обстановку.

Он увидел блестевшую стерильной чистотой белоснежную палату, посреди которой, изголовьем к стене, располагалась его койка. Рядом белый пластиковый секретер с ночником. Поблизости, сидя на стуле и откинувшись на спинку, дремала молоденькая медсестра – у нее имелись оба глаза, и напрочь отсутствовали всякие шрамы. Над головой Хостеса взгромоздилась капельница вживлявшая в его вену глюкозу или сустаген. Тут же располагались аппарат для электрошока и другие медицинские приборы, при виде которых легко можно было догадаться, – пациент очнулся в реанимационной.

Хостес слабо застонал; молоденькая медсестра вздрогнула и тотчас выбежала из палаты. Хостес с усилием повернул голову к окну. Утренний солнечный свет ложился на стены нежно-розовыми бликами.

Дверь отворилась, и в палату вошли врач с жидкой светлой бородкой и смеющимися голубыми глазами и все та же медсестра, стройная полногрудая девица с большими карими глазами и оливковой кожей. Непослушная вьющаяся челка цвета вороного крыла выбивалась из-под накрахмаленной белой косынки. Хостесу сделали электрокардиограмму и измерили давление, после чего доктор, по-видимому, остался доволен: его блестящие голубые глазки стали еще веселее. Он с улыбкой посмотрел на Хостеса и проговорил:

– С днем рождения вас, мистер Хостес! Вы перенесли клиническую смерть. Наркотики до добра не доводят…

– Где я, док? – слабо пробормотал пациент.

– В госпитале Святого Мартина.

– Так значит, я жив?!

– Можете не сомневаться! Вас привезли без сознания и сразу отправили в реанимационную. К сожалению, вам-таки пришлось побывать на том свете в течение восьми минут…

– Восьми минут?! – воскликнул Хостес и тут же, откинувшись на подушку, потерял сознание.

Доктор удивленно вскинул брови.

– А ты рассчитывал на большее, амиго? – послышался сиплый голос.

Через пару месяцев Хостеса с направлением на лечение от наркомании выпустили из больницы. Госпиталь Святого Мартина существовал на пожертвования местного прихода, а так же на спонсорские взносы дорожно-строительной компании, поэтому лечение обошлось Хостесу бесплатно.

В последний день пребывания в больнице он получил свою одежду и вещи: выстиранный и отутюженный костюм, ботинки, кварцевые часы и какую-то мятую розовую бумажку.

Пока Хостес переодевался, его одолевали тягостные размышления. Эти размышления за два месяца пребывания в больнице не раз приходили ему в голову. Чем все «это» могло быть? Сном? Галлюцинациями? видениями потустороннего мира? Примечательно, что сверхъестественность виденного сочеталась с обыденностью некоторых образов: рекламные щиты «кока-колы» и «мальборо», пограничный кордон, бар с бифштексом и бельгийским пивом… Нет, это был всего навсего бредовый сон, сгусток субъективных впечатлений… Но… Стэйнби, кажется, именно так и определял реальную преисподнюю! Хостес поежился. Неужели все перенесшие клиническую смерть испытывали подобные кошмары? «…Другие, скажем, русские, видят ад похожим на московские трущобы или на снежную сибирскую тайгу, шотландцы – на хмурые вересковые болота… Ощущения ужаса, вины, расплаты так же берутся из прожитой земной жизни; не бывает же безгрешных людей. Как говорят, у каждой семьи есть свой скелет в подвале…»

Хостесу стало страшно, он узнал этот отдышливый сиплый голос.

Он добрался до дома на такси, вбежал на третий этаж и вставил ключ в дверной замок.

Войдя в квартиру, он увидел полное запущение: пыль толщиной в дюйм покрывала старый ковер, фланелевая накидка на диване скомкана, грязный пол усеян окурками и бумажными стаканчиками из-под пепси. В углу валялся торшер с разбитой лампой. Журнальный столик со сломанной ножкой опрокинут…

Душевная пустота и уныние охватили Хостеса. Он подумал об Эльзе. Как ее не хватало сейчас, в эту минуту!

«…ее призрак будет мучить тебя всю твою жизнь!»

Силясь избавиться от наваждения, Хостес устало повалился на диван. Сунув руку ненароком в карман, он с недоумением извлек оттуда клочок мятой розовой бумаги. Расправив его на колене, он прочитал: «Добро пожаловать в преисподнюю! Имя: Энрике Хостес. Возраст: 28 лет. Национальность: мексиканец. Место жительства: Сакраменто, штат Калифорния. Время экскурсии: шесть часов. Место экскурсии: Ч.А.Д.А.» В нижней части документа Хостес разобрал печать «Пергатори-Хаус» с подписью Стэйнби и пограничный штамп КПП Ч.А.Д.А.

Бессмысленным взглядом Хостес уставился в пространство. Бумажка валялась рядом, на пыльном ковре. Значит, правда? Все происходило на самом деле? Только благодаря бедняге Бартоломью удалось ему в последнюю секунду спастись… Что побудило этого фараона помогать ему? Что с ним теперь? А Стэйнби? Что сталось с ним… Мысль о таинственной экскурсионной конторе обожгла Хостеса. Вероятно, «Пергатори-Хаус» находится где-то в Сакраменто. «Нужно заявить в полицию, – соображал мексиканец. – Но, Боже правый, что полиция сделает всем силам ада? Да и кто мне поверит? К тому же я, если я раскрою рот, эта нечисть снова попытается меня убрать…»

Вконец запутавшись, Хостес глубоко вздохнул и направился в ванную. Пока журчала горячая вода, он в конце концов пришел к выводу, что не следует рассказывать кому бы то ни было об истории, приключившейся с ним… во время клинической смерти. Ха! Раньше он бы счел шизофреником любого, кто решился бы поведать ему что-либо подобное. И вот, судьба пошутила над его скептицизмом. Кто бы мог подумать!..

Хостес перекрыл водопроводный кран и включил радиоприемник. Неизвестно почему, он любил слушать радио, принимая ванну. Передавали выпуск новостей. Скинув одежду, Хостес погрузил свое измученное тело в теплую прозрачную лазурь с выступавшими над ее поверхностью айсбергами мыльной пены.

Новости сменились музыкой. Заиграл печальный блюз Мадди Уотерса.

Хостесу тогда вяло подумалось, что он где-то уже слышал эту мелодию. Дурное предчувствие змеей вползло в ленивые, распаренные мысли Хостеса. Он вспомнил, где слышал эту музыку – в салоне вишневого «феррари».

Намыленная губка шлепнулась в помутневшую голубую воду.

«Глупости! – быстро успокоил себя Хостес, внутренне насмехаясь над своею суеверностью. – Я у себя дома, ничего не может со мной здесь произойти.» И он принялся неторопливо плескаться в воде, насвистывая в такт медленному блюзу и лениво оглядывая тесный интерьер своей купальни.

Его взгляд нечаянно остановился на гладильной доске, всунутой в щель между ванной и стиральной машиной. Доска была сложена вдвое и защелкнута на замок, но Хостес знал надежность этой расшатанной задвижки и упругость пружины. Хлопанье внезапно раскрывавшейся гладильной доски, похожее на выстрел, не раз будило его по ночам, и он неоднократно говорил Эльзе выбросить этот агрегат на свалку…

Воспоминания о прошлом вновь причинили Хостесу боль. Чувство вины за гибель Эльзы не покидало его. Может быть, Стэйнби и был прав, когда заклинал его прыгнуть в тот кипящий адский котел. Возможно, это в самом деле избавило бы его от мук совести…

Тем временем Хостесу показалось, что вода в ванне стала нестерпимо горячей и, выругавшись, он принялся в раздражении крутить кран.

Блюз прекратился, и из радиоприемника послышался тихий, вкрадчивый голос: «Доброе утро! В эфире – радиостанция Ч.А.Д.А. Сейчас пять часов тридцать минут…»

– Нет!!! – истошно закричал Хостес, затыкая уши.

Он взглянул на свои кварцевые часы, повешенные за ремешок на стенном крючке: половина шестого утра!

С поверхности воды поднимался густой удушливый пар. Тело Хостеса побагровело.

– Нет!!! – снова издал он звериный вопль и, потянувшись рукой, опрокинул приемник на пол; радиоголос смолк.

Следующим его намерением было поскорее выскочить из закипавшей воды, но раздался похожий на выстрел знакомый хлопок, когда-то будивший Хостеса по ночам… Сорвалась защелка, и в мгновение ока раскрывшаяся гладильная доска больно вмялась в горло Хостеса, пригвоздив его к изголовью ванны. Он попытался сдвинуть ее руками, но, вероятно, алюминиевые ножки намертво зацепились за что-то в щели между бортом ванны и стиральной машиной.

Это была ловушка.

Вода в ванне начинала пузыриться; истошно вопя, Хостес судорожно бил по воде красными дымящимися ногами, и обжигающие брызги летели на пол и на кафельные стены. Горячий молочно-белый туман застилал глаза. С мокрого, лупящегося штукатуркой потолка пошел дождь из конденсированного пара.

Волдырящаяся багровая кожа стала белеть и омертвевшими пластами отделяться от мяса.

Хриплый рев был еще слышен на протяжении трех минут, без остановки.

Затем все стихло. Неожиданная тишина прерывалась лишь едва различимым бульканьем капавшей с потолка воды.

Послышался легкий скрип приоткрываемой двери.

Когда туман расселялся, взорам вошедших предстала купальня с остывавшим в ней бульоном из человеческого мяса с янтарно-золотистыми пятнами расплавленного жира. Стянутый хрящами и сухожилиями скелет покоился на дне, а разварившееся белое мясо с коричневыми хлопьями свернувшейся крови всплыло на поверхность. Над водой, прижатая ребром гладильной доски, виднелась иссине-красная, распухшая от воды, голова Хостеса. Водянистые глаза в ужасе распахнуты; зубы и десны обнажены в чудовищном оскале; под носом и в ушах скопилась густая кровь. В воздухе стоял тошнотворный, жирно-приторный горячий запах.

Широкая мясистая физиономия пристально всматривалась в остекленевшие глаза Хостеса.

– Я же предупреждал тебя, Энрике, – послышался сиплый голос, – все это было лишь игрой кошки с мышкой перед тем, как ее съесть. Да, тебе сперва повезло: в последнюю секунду тебе удалось вырваться и ты очнулся в госпитале Святого Мартина. Но как ты, амиго, мог позабыть о том, что этим учреждением заведует мой единственный сын Томми. Припоминаешь? Жиденькая светлая бороденка и смеющиеся голубые глазки. Ввести тебе в вену восемьсот миллиграммов фенамина было для него парой пустяков. Даже для слона это смертельная доза. Когда ты очнулся тебе сказали, что ты был без сознания, а на самом деле ты уже тогда был мертвецом в Четвертом Астральном Департаменте Ада. Оставалась лишь небольшая формальность: ритуал посвящения. Ты выдержал его с честью. Поздравляю тебя, Энрике. Ты вернулся к нам, и к своей ненаглядной Эльзе…

Эльза появилась из-за спины Стэйнби и соблазнительно улыбнулась Хостесу. Ее большие ланьи глаза блестели, алые губы обнажили жемчужно-белые зубы, а на щеке появился едва заметный розовый румянец.

– Ты наш, Энрике, – продолжал Стэйнби. – Ты будешь нам преданно служить. Можешь считать, что ты посвящен в братство Ч.А.Д.А.

Багровая водянистая голова Хостеса повернулась и посмотрела на Стэйнби – глаза в глаза:

– Да, сэр.

Эльза одарила Хостеса благодарной улыбкой.

Костя шел темным арбатским переулком. Был прохладный апрельский вечер, мостовая блестела после дождя, впереди были весна и лето и надежды, которые они несли с собой. Проходя мимо темной подворотни, он последний раз глубоко затянулся и швырнул в нее бычок. Реакция на этот тривиальный поступок была ошеломляющей.

Из мрака прыгнули четверо. Они окружили Константина прежде, чем он успел закрыть разинутый от удивления рот, и набросились на него. На голову и плечи посыпались жестокие удары. Костя пытался отражать их, но это плохо получалось у него.

Вот кулак угодил ему прямо в лицо, ослепив на какое-то время. Послышался презрительный возглас, разбудивший в нем ярость.

– Слюнтяй!

Открыв глаза, он увидел прямо перед собой ухмыляющуюся рожу и ударил по кривящемуся рту. Костя почувствовал, как под костяшками пальцев хрустят кости носа, крошатся зубы. Бандит отшатнулся, упал и откатился к стене.

И сразу же трое остальных кинулись в атаку, пытаясь схватить за горло, рвали ногтями, хотели сбить с ног. Неимоверным усилием, применив полузабытый прием, он высвободился. На мгновенье трое, обескураженные неудачей, отступили, потом набросились вновь. Один оказался намного впереди остальных. Костя схватил его за поднятую для удара руку, завел ее за плечо, подставил бедро, напрягся и швырнул бандита на остальных. Он полетел вверх тормашками и врезался теменем в край тротуара. Раздался костяной стук, мгновенье тело стояло на голове, затем упало и осталось недвижимым.

Длинные пальцы схватили Константина за ноги и потянули в сторону. Падая, он увидел перед собой лицо, вернее, кровавую маску на месте лица, лица первого бандита, которого он ударил. Руки отпустили его ноги и вцепились в глотку. Указательным и средним пальцем Константин что было силы ткнул в рожу, целясь в глаза. Бандит взвыл, и душившие его пальцы разжались. Костя приподнялся, бандит глянул на него пустыми окровавленными глазницами и опрокинулся навзничь.

Когда Константин сумел встать, третий из нападающих уже несся на него с ножом в руке. Костя, наклонив голову, бросился навстречу. Перехватил руку, сжимавшую нож, дернул ее назад и с удовлетворением услышал щелчок сломанной кости. Бандит заорал и покатился по асфальту.

Четвертый не стал испытывать судьбу и пустился наутек. Вскоре он скрылся во тьме. Настала тишина, прерываемая только стонами бандита со сломанной рукой. Костя тяжело дыша, отирал пот и кровь с лица. Сердце бешено колотилось.

Внезапно из подворотни появилась фигура и направилась к нему. Константин занял боевую позицию, глаза его скользнули по мостовой, ища бандитский нож.

– Спасибо, – раздался низкий женский голос. – Вы спасли меня.

Фигура приблизилась. Костя напрягся.

– Не бойтесь. Я – та жертва, из-за которой пострадали вы.

– Что им было надо?

– Ограбить или изнасиловать… – ответила женщина как-то очень равнодушно. – Вы помешали им, испугали наверное. Я вам безмерно благодарна.

– Ну хорошо, – Костя наконец увидел нож и быстро нагнулся. – Пойдемте, я провожу вас до метро. Не ровен час…

– Нет, они не осмелятся больше.

– И все же пойдемте.

– Да, благодарю вас.

Женщина подошла к нему, и Костя увидел в неярком свете фонаря молодое симпатичное лицо, обрамленное темными волосами.

Они быстро пошли по мокрой мостовой в сторону Арбата. Константин напрягался всякий раз, как они миновали черные пасти подворотен, закоулки, растворенные двери подъездов. Но к счастью, все обошлось. Пятнадцать минут спустя они были уже возле Смоленского гастронома.

Внезапно женщина замедлила шаг.

– В чем дело? – спросил Костя, останавливаясь.

Она порывисто прильнула к его груди и тихо заплакала. Он понял, что спокойствие ее было только видимостью.

– Не надо, – сказал он и погладил ее по волосам.

Женщина послушно затихла и взглянула на него. Константин смотрел в ее глаза и не мог отвести взгляда, так она была красива.

– Красивым девушкам нельзя бродить по темным переулкам.

Она усмехнулась невесело.

– А некрасивым можно?..

– Пойдемте, – он взял ее под руку и потянул вперед. – Уже поздно. И не дай Бог, они все же осмелятся…

– Поздно… – повторила она задумчиво. – Какое это имеет значение! Мне некуда идти, я ушла из дома.

– И решила, как кошка, заночевать в подворотне или на чердаке?

– Не злитесь, я невольно стала причиной… – она махнула рукой, мол, что объяснять и так все ясно.

– Я ехала к подруге, а ее нет дома.

– Тогда, как в плохом романе, мне остается пригласить вас к себе.

– Пригласите, я не откажусь.

Константин достал сигареты, закурил. Минуты две они стояли молча. Блестела брусчатка, омытая дождем, дома перебрасывались эхом автомобилей, мчащихся по Садовому кольцу, мимо, болтая и смеясь, проходили кампании.

«Весна началась раньше, чем я ожидал, – подумал Константин. – Хотя, посмотрим…»

– Хорошо, – сказал он, бросая сигарету. – Пойдемте. Можете называть меня Костей.

– А вы меня Еленой.

Костя вошел в комнату и поставил поднос с бутербродами и салатом на стол. Елена стояла у окна. Он вернулся на кухню, захватил бутылку коньяка для себя и ликера для гостьи. Она по-прежнему стояла у окна. Из бара хозяин достал рюмки и бокалы. Когда он ставил их на стол, они тихо зазвенели. Елена обернулась, глаза ее были закрыты. Костя подошел и положил ладони ей на груди. Она, не раскрывая глаз, нашла его лицо, повернула к себе и прижалась губами к его губам. Потом, прервав поцелуй, шагнула к дивану и легла на спину. Костя встал рядом на колени и несколько мгновений пристально глядел на гостью. Потом расстегнул блузку и обнажил груди. Бюстгальтера не было. Накрыв одну грудь ладонью, он ощутил, какая она нежная, и стал ласкать большим пальцем сосок. Потом положил руку на колено, чуть ниже края поднявшейся высоко юбки. Ноги Елены слегка раздвинулись, и его рука скользнула выше на внутреннюю сторону бедра. Костя удивился – чулок или колготок на ней тоже не было. Была гладкая, жаркая и упругая плоть.

Его охватил трепет. Руки действовали теперь сами, преодолевая рубеж за рубежом. Скользнули в узкие тонкие трусики и пальцы окунулись в густую горячую влагу. Волна крови ударила Косте в голову и он стал быстро раздеваться.

Опустошив чашку кофе, Константин закурил. Елена делала бутерброды. Она стояла спиной к нему. Он глядел на нее, чувствуя, как поднимается желание при виде ее прямых плеч, узкой талии, тяжелых бедер. Она прекрасно знала, что он рядом и смотрит на нее, но виду не подавала.

Потом она все же снизошла до брошенного через плечо взгляда.

– Привет! А я уже думала, ты собрался спать до обеда.

Подойдя со спины, Костя обнял ее за груди и прижал к себе, целуя в затылок.

– Эй! Эй! Яичница подгорит! – Елена попыталась освободиться, но тут же изменила свое намерение. Повернулась лицом, она прижалась к Константину и впилась жадным поцелуем в губы. Ее тело тесно прижалось к его телу, пальцы взъерошили волосы на затылке.

Днем оба они продолжали крутиться по заведенному распорядку. А вечерами начиналась НАСТОЯЩАЯ ЖИЗНЬ. Константин так и не узнал, откуда явилась Елена и что за ссора заставила ее оставить родной дом. Иногда он задумывался над этим, и душу его наполняла тревога, но надолго захватить его ей не удавалось. Для этого не было времени. Дни заполняла работа в банке, вечера и ночи – Елена. Почему-то ему особенно нравились утренние полчаса перед тем, как они поднимались. Если у него возникало желание, она с охотой отдавалась ему, хотя призналась сама, что утренний секс – не ее стихия. Ей сначала надо «раскачаться», выпить кофе и так далее. Ну а потом… видно будет.

Часто они просто лежали в постели, слушая щебет птиц, шум заводящихся во дворе автомобилей, другие многочисленные голоса города.

Константин всегда наблюдал за ритуалом елениного вставания. Она спускала с кровати длинную ногу, приоткрывая потайное местечко, и, искоса глянув на него, вскакивала. Ее тяжелые груди подпрыгивали и застывали, вызывающе смотря вперед. Потягиваясь Елена выгибалась, как кошка, натягивалась струной – превращалась в нечто волшебное – составленное из летящих линий и нежных округлостей. В такие моменты все в ней доставляло наслаждение. Потом она брала халатик, и он скрывал ее прелести. Последними, качнувшись, исчезали королевские груди с большими розовыми сосками. Впрочем Константин не унывал от того, что все это великолепие скрывалось от его взора. Он знал, что в любой момент может лицезреть его и обладать им.

Двенадцать дней минули безмятежно и прекрасно. Потом начались сны. Первый Костя запомнил до мельчайших подробностей и тут же ночью пересказал Елене.

– Я был сильно пьян. Держась за стену с трудом добрел до двери нашего номера в гостинице и остановился, поджидая тебя.

Минуты растянулись в вечность, меня мутило и клонило в сон. Но ты все не шла, и я начал злиться. Потом достал сигарету, но никак не мог найти зажигалку. Постояв еще немного в надежде, что мимо пройдет кто-нибудь и даст мне прикурить, я, чертыхаясь, сунул сигарету в карман и отпер дверь.

Задержавшись в дверях, я стал размышлять. Если я лягу, то мгновенно вырублюсь. Если запру дверь, ты не дозовешься меня, а если нет, есть все шансы проснуться ограбленным. Надо выйти на балкон и подышать воздухом, принял я решение и, пройдя в комнату, включил свет.

В кресле у окна сидел человек. Точнее говоря, он спал, уютно свернувшись клубком. Лицо его скрывалось в тени, зато хорошо был виден дорогой, прекрасно сшитый костюм.

Подойдя к нему, я хлопнул незнакомца по плечу.

– Эй, парень, ты забрел в чужой номер.

Незнакомец не отреагировал.

– Эй, парень… – начал я снова и понял, что продолжать глупо. Он не мог забрести в наш номер, ведь в только что сам отпер дверь ключом.

Тревога охватила меня, и я сжал в кулаке ключ с грушей. Левой потянул незнакомца за плечо. Он медленно перекатился в кресле, и на меня глянуло темное отвратительное лицо. Сине-зеленые глаза трупа, приплюснутый обезьяний нос, остроконечные уши, вспухший язык, торчащий между черными губами.

Лицо зашевелилось, закривлялось, обезьянья лапа вцепилась в мой рукав.

Дико закричав, я бросился к выходу, но в двери опять стоял он. Я замер не зная, что делать. В это время лицо его начало оплывать, из глаз и рта потекли струйки крови. Вскинув руки, чудовище с ревом бросилось на меня.

Каким-то чудом мне удалось увернуться. Я бежал и бежал, зная, что преследователь не отстает. Потом я оказался в каком-то ужасном месте, склепе, наверное. В дальнем углу находилась статуя черного человека-козла, над плечами его горели факелы, а у ног навалены были трупы – свежие и полусгнившие. Когда я вбежал в склеп, дверь за мной захлопнулась. Некоторое время я стоял остолбенело, пораженный увиденным и мерзким запахом, забивавшим ноздри и глотку. Я отчетливо видел ближайший из трупов. Он лежал здесь, видимо, давно, кожа на нем приобрела темно-синюю окраску и влажно блестела, вздувшиеся вены напоминали прутья. Внезапно тело шевельнулось и начало сползать вниз, как мягкая тягучая масса. Оно упало на бок, повернувшись ко мне своим отвратительным ликом. Трупные газы вырвались с шипением через разверзнутый рот наружу, и мертвец издал стон, от которого у меня волосы встали дыбом. Мне показалось, что покойник сейчас восстанет и бросится на меня. И веки вечные я буду вдыхать этот гнусный запах – испарения бездонной преисподней. Все закружилось перед глазами; мне померещилось еще, что статуя человека-козла поднялась со своего трона, что она издевательски смеется надо мной. И провалился в беспамятство.

Когда очнулся, я увидел тебя.

Елена поцеловала Костю, прижала к своим чудесным грудям, и ему сразу стало легче.

– Это – кошмар, дорогой, всего лишь кошмар. Больше их не будет.

Следующий вечер они провели в одном из арбатских кафе. Костя получил «должок», чтобы вместить его, потребовалась целая сумка. Вот и прекрасно, они пили шампанское, не отказывали себе ни в чем, много смеялись и танцевали.

Едва дав сбросить у порога туфли, Константин подхватил Елену на руки и понес в спальню. Она протестовала и отбивалась, требуя отпустить ее вначале в ванную, но он не слушал. Овладел ею яростно, даже жестоко. Она как-будто этого и хотела – обхватила его за талию, сильно прижимая к себе, призывая войти глубже, так глубоко, чтобы не осталось ни мысли, ни памяти, одно только наслаждение. В конце она закричала громко, царапая ему спину ногтями.

Костя отвалился довольный, мокрый и удовлетворенный.

– Теперь можешь идти в ванну.

Елена провела пальцами по его потному лбу, влажным волосам и соскочила с постели. Костя проводил ее взглядом.

«Чудесное тело», – в который раз скользнула у него мысль. Он улыбнулся, зная, что скоро она превратится в желание.

Елена вошла неторопливо, давая ему разглядеть себя всю, смугловатую и прекрасную с алмазными капельками воды на грудях и бедрах. Остановилась у кровати, слегка расставив ноги. Она знала, ему нравится заглядывать между них. Одного такого взгляда Косте было достаточно, чтобы загореться. На этот раз она не ошиблась. Стояла и, улыбаясь, смотрела, как растет его желание. Затем прыгнула на постель и легла грудью ему между ног. Потом подсунула под нее руку и стал ласкать его. Костя закрыл глаза, целиком отдаваясь ощущениям. Нежные пальцы охватывали его возбужденную плоть, потом их сменили губы, язык…

После она оседлала его, и они ускакали в такую даль, из которой вернулись лишь долгое время спустя. Вскоре Костя заснул.

Елена поднялась на локте и некоторое время прислушивалась к его ровному дыханию. Потом бесшумно выскользнула из постели и прошла в соседнюю комнату. Порывшись в сумке с вещами, которую она принесла на следующий день после знаменательной встречи в арбатских переулках, женщина достала из нее большую черную свечу. Она была изготовлена из трупного жира. Вернувшись в спальню, Елена поставила свечу на серебряный поднос, а его – на туалетный столик, и зажгла. Необычный кроваво-красный язычок тусклого пламени загорелся во тьме. В окно заглянула луна. В ее призрачном свете было видно, как вокруг огненного язычка собирается облако черного дыма. Он не поднимался вверх, как положено, а клубился подле свечи, распухая и распухая. Елена пристально смотрела на огонь, ее тонкие руки, дрожа, приближались к облаку с боков, словно преодолевая какое-то сопротивление, сжимали и мяли его. Они летали в диком танце, вонзались, поглаживали, подталкивали, лепили. Это было страшное и завораживающее зрелище – обнаженная красавица, облитая лунным светом, на фоне черной, как смоль тучи дыма, сквозь которую просвечивал багровый глаз пламени. Ее тело изгибалось и корчилось, подчиняясь колдовскому танцу рук, груди подпрыгивали и спадали сладкой тяжестью, касаясь сосками облака.

Елена откинулась со стоном и повернулась лицом к окну. О, как страшен и дик был ее лик. Чудесные зеленые глаза превратились в красные угли, раскаленным металлом светились длинные когти, выросшие на пальцах, алым пламенем горели соски.

Елена взмахнула руками, и облако, заволновавшись, стало быстро приобретать форму свернувшейся в кольцо, готовящейся к атаке змеи. Колдунья сделала правой ногой шаг вперед и одновременно выбросила руки по направлению к постели. Змея развернулась пружиной и бросилась на безмятежно посапывающего Костю. Она впилась в его губы и ноздри и стала втягиваться в них, как червяк. Несколько мгновений, и ее не стало. Костя даже не пошевелился.

Свеча вспыхнула ярким светом и рассыпалась в пепел, распространяя по комнате мерзкий запах склепа. Елена быстро подошла к окну и распахнула его. Могильный смрад унесся в ночь, не оставив следа. Колдунья взяла поднос с пеплом и вытряхнула за окно. Дунула на серебряную гладь, сметая последние черные крупинки, и подставила ее лунному свету. В чистой полированной поверхности отразилось ее ужасное лицо: глаза-угли с вертикальными змеиными зрачками, тонкие острые клыки, придавившие нижнюю губу.

Елена усмехнулась и, закрыв окно, пошла к постели. Положив поднос на туалетный столик, она легла под одеяло и прижалась к Косте. Он обхватил женщину за талию и что-то забормотал во сне. Елена снова усмехнулась – тихо и удовлетворенно.

Как вскоре выяснилось, Елена оказалась неправа – за первым кошмаром последовали новые, и чем дальше, тем страшнее. Несколько ночей Костя являлся в мертвецкую, доставал из сумки скальпель и ножницы и начинал резать трупы. Болезненное любопытство влекло его – он хотел узнать, что там под саваном, затем, что там под этой сине-белой кожей.

Он брал мертвеца за руку и держал, чтобы ощутить проникающий ужасом в самое сердце холод. Давясь от тошноты, он вдыхал запах тления.

Потом приступал к делу. Он резал кожу, и под ней открывалось что-то жирное и мягкое темно-желтого цвета. Это был человеческий жир. Он сильнее нажимал на нож, и ему открывались темно-красные валики. Это было человечье мясо.

«Что я делаю?» – задавал он себе вопрос. Но в этом диком сне на него не было ответа. Был только приказ продолжать работу.

Вонзив скальпель в живот очередного трупа, Костя сделал длинный разрез. Во вскрытой полости было темно. Он наклонился ниже, отложив скальпель и взял в руки кишки. Они были холодны, скользки и подвижны. Они походили на бледно-серую с перламутровым отливом змею. Константин стал вытягивать кишки наружу, они тянулись бесконечной лентой, ложась на мраморный стол, спадая с него, как вареные макаронины. Внутри кишок ощущалось что-то – то мягкое, то твердое. Желая узнать, что там внутри, Костя разрезал кишку в нескольких местах. Запах, ударивший в нос был ужасен. Его стошнило прямо в разверстую брюшину покойника.

Неожиданно кишки стали лопаться и зловонная жижа начала быстро заполнять живот мертвеца, течь по столу и по полу. Костя отшатнулся, намереваясь бежать, но это ему не удалось. Чьи-то стальные руки схватили его за шею и стали клонить голову вниз. Зловонная жижа забулькала, будто закипевшая в котле похлебка. Она была все ближе, ближе… Костя закричал, – дико, отчаянно. И погрузился лицом в жижу. Задыхаясь он пытался вздохнуть, но вместо воздуха в его ноздри, рот, легкие проникала эта мерзость – смесь разложившейся плоти, остатков непереваренной покойником пищи, кала, его собственной блевотины.

С мучительным криком вырвавшись из сна, он сел на кровати, судорожно вдыхая воздух. Подбородок и грудь сто были заляпаны рвотой.

– Дорогой, что с тобой?! – Елена испуганно схватила Костю за руку, но тут же выпустила ее, испачкавшись. – Тебе плохо, ты так страшно кричал. Пойди, умойся. Я накапаю тебе валерианки с валокордином.

Вымывшись, Костя вернулся в спальню и лег на постель, бессильно откинув голову. Елена положила ему свою теплую ладонь на грудь, стала поглаживать ее круговыми движениями, чтобы помочь успокоиться после пережитого ужаса. Потом сказала:

– Дорогой, тебе надо подлечиться. Иначе ЭТО отравит нашу жизнь. Я так переживаю за тебя.

– Да, – эхом отозвался Константин, перед его глазами стояла распоротая брюшина мертвеца, наполненная зловонной жижей. Он судорожно сглотнул.

– Ну прекрати, – Елена шлепнула его ладонью по груди. – Я знаю лекарство, которое тебе поможет. Прекрасный транквилизатор. Маме подруга достает из четвертого главного управления. Больше нигде не делают. Все будет нормально, только станешь ощущать некоторую заторможенность, сонливость.

– Давай, что угодно, иначе я сойду с ума, – сказал он тихо, пряча лицо у нее на груди.

Елена оказалась права, лекарство помогло быстро и эффективно, на вторые сутки после начала приема кошмары оставили Костю. Девять дней он наслаждался спокойным здоровым сном, а на десятый впервые за месяц остался один. Елене пришлось отправиться в командировку. К счастью, недолгую, всего на сутки.

День съела работа, но вечер оставался совершенно пустым. И чем ближе Костя подходил к дому, тем беспокойнее становился. Он боялся остаться один в квартире, страшился, что кошмары вернутся. Костя долго курил на углу, ноги не шли в сторону дома. Тщетно взывал он к воле и мужеству, их словно украли у него. Наконец, сдавшись, он решил заглянуть в бар. Выпивка всегда помогает.

Там, в баре, он и познакомился с Ниной.

Он не помнил, как они оказались у него в квартире, помнил только, как первый раз робко поцеловал ее лицо. Аромат, исходивший от ее волос, потряс его, от ее мягкого прикосновения перехватило горло.

– Нина! – прошептал он. – Нина!

Губы ее отыскали его губы и прижались к ним, безумное вино жизни пробежало по жилам, в сладком огне поцелуя забылось все. Все невостребованные нежность и страсть, припасенные для Елены, выплеснулись наружу. Костя ощутил ответное волнение девушки, ее упругую грудь. Она вновь поцеловала его: волосы ее пахли цветами, груди вызывали мучительную сладкую боль во всем теле. Он сжал ее сильные бедра и притиснул к себе. Она не сопротивлялась, спокойно позволяя снимать с себя одежду и ласкать самые интимные места тела.

Нагота Нины была безупречна, совершенна во всех ее роскошных и изящных изгибах. Удивительные карие глаза смотрели на Костю с мольбой. О чем они молили?..

– Костя… – позвала она. Я еще никогда…

Он закрыл ей ладонью рот и, подняв на руки, отнес на кровать. Там медленно и любовно стал готовить к упоительному слиянию.

Утром от Нины остался один только запах – запах цветов. Костя смущенно думал о происшедшем, как он посмотрит в глаза Елене?.. Какое-то наваждение, помутнение рассудка… Хорошо, что они не стали обмениваться телефонами. Правда, Нина знает, где он живет… Нет, она не осмелится позвонить. Раз она так странно исчезла, значит она не хочет, чтобы они больше встречались. Зачем тогда… Может быть, ей представлялось, что именно так надлежит расставаться с невинностью…

Идя на работу, он увидел в соседнем дворе машины милиции и «скорой помощи». Костя подошел, прислушался к разговорам. Маньяк убил девушку: изнасиловал и перерезал горло. Сейчас вынесут.

Костя протиснулся поближе к подъезду, возле которого толпились люди. Показались санитары с носилками. Под простыней угадывалось тело. Толпа жадно качнулась вперед. Милиционер, оттесняя людей, задел простыню и она сползла, открыв белое лицо. Костя взглянул в него, в застывшие ужасом глаза, затем на растерзанное, словно бешенным псом, горло, и потерял сознание.

Очнулся он на лавочке во дворе. Рядом хлопотали женщины, раздраженно переминался с ноги на ногу милиционер.

– Ну что, пришли в себя? – спросил он холодно, увидев, что Костя открыл глаза.

– Да, – прошептал тот.

– Сами дойдете? Или в больницу поедем?

– Нет! Нет! – Костя вспомнил о Нине, лежавшей под простыней. – Мне уже лучше. Посижу и пойду на работу.

– Ну глядите… Нечего на такие вещи глазеть, вообще-то.

– Да, да, конечно…

На работу Костя конечно не пошел. Приняв двойную дозу Елениного лекарства, позвонил в отдел и сказался больным. Костя не стал выдумывать невероятную, но простую историю, а рассказал все как есть. Он услышал, как начальник передает его слова женщинам, а те охают в ужасе, и терпеливо ждал, когда все закончится. Повесив трубку, Костя направился к бару, но на полпути остановился. Острое желание выпить исчезло. Он вызвал в своем воображении картины вчерашней ночи и сегодняшнего утра, но они оставили его странно равнодушным.

– Это – лекарство, – сказал он себе и лег на постель. Весь окружающий мир был ему совершенно безразличен.

После обеда явилась Елена. Он обрадовался ей, счастливо улыбался, чуть-чуть удивляясь тому, как легко забыл обо всем. Ведь это было совсем недавно. Недавно… но забылось, как сон. Костя смотрел в лучистые, изумрудные глаза Елены, целовал ее яркие губы, обнимал полное страсти тело, обладал ею и ВЧЕРА, СЕГОДНЯ УТРОМ уплывали куда-то вдаль, пока совсем не исчезли из его жизни и памяти.

Сжигаемая злостью, Лариса пнула ногой дверь в ванную комнату. Вино из бокала плеснуло ей на руку. Она выпила залпом и поставила бокал на край умывальника. Он опять посмел не придти! Это уже второй раз! Трахается сейчас наверное с какой-то молодой дурой! Кобель несчастный!

Да черт с ним, в конце концов! Найдем другого. Плохо, что сейчас никого нет под рукой. А-а, нет мужика, напьюсь! Приму сейчас ванну и напьюсь, надев пеньюар. Напьюсь перед зеркалом. А вместо мужика у меня будут эти штучки из магазина «Интим». Если бы у него был такой, его можно было бы на выставке показывать. А вибратор вообще, она давно заметила, много нежнее его пальцев. Вечно с заусенцами, царапается…

Лариса подошла к окну. Жарко! Распахнула створки и вдохнула холодный воздух. Облокотилась о подоконник и, задумавшись, долго смотрела во двор. Потом неожиданно вздрогнула и отпрянула от окна. Во дворе под деревом кто-то стоял и наблюдал за ней. Не просто стоял, а именно наблюдал и именно за ней.

А может быть это ОН?.. Лариса вновь подошла к окну и вгляделась в темноту. Однако, хоть она и жила невысоко – на втором этаже – различить могла только силуэт, прислонившегося к стволу дерева человека.

«Нет, это определенно ОН», – сказала она себе. Щеки ее вспыхнули, горло перехватило, сладкая волна прокатилась по телу и ударила в низ живота.

«Ну ладно, сейчас он у меня прибежит, как миленький, и будет просить прощенья на коленях, а потом… А потом я его измочалю». – Лариса представила, как она это будет делать и захихикала. Затем стала расстегивать блузку.

Повесив ее на вешалку, она вдруг задумалась. Глянув в окно, прикинула и убедилась, что ее будет видно только в том случае, если она встанет на табурет, а табурет поставит возле самого окна. Так она и сделала. Но прежде затворила створки.

На ней был белый прозрачный, как паутинка, бюстгальтер, соскочивший с ее пышных грудей, когда она расстегнула застежку. Выгнувшись, как кошка. Лариса медленно и нежно провела ладонями по грудям, сжала их, оттянула пальцами соски. Стала щипать их – это всегда возбуждало ее, быстро и сильно. Рывком расстегнула молнию на юбке и та легко соскользнула с бедер. Лариса оглядела себя с удовольствием – она была сама себе желанна. Что же должен был чувствовать ОН, глядящий на это прекрасное, вызывающее тело. Он должен чувствовать желание, вину и злость на себя за то, что поступил так глупо.

Эта мысль чуть не свела Ларису с ума. Она сбросила трусики, такие же прозрачные, как бюстгальтер и скользнула пальцами в ложбинку между ног…

Наблюдавшему за ней человеку было плохо. Его трясло, как в лихорадке, пот стекал по лбу и щекам, словно он стоял у открытой раскаленной печи. Он беспокойно поводил головой и тихо скулил будто щенок. Вот он оттолкнулся от дерева, намереваясь бежать, но чья-то рука, появившаяся из-за ствола удержала его и вложила в ладонь чашу с жидкостью. Он жадно осушил ее тремя глотками и отбросил в сторону. Смутная тень отделилась от ствола, подняла чашу и вновь исчезла.

Не прошло и минуты, как мужчина успокоился: глаза его остекленели, зубы оскалились, по подбородку потекла слюна.

Самка… бесстыжая самка… ласкает себя, извиваясь от похоти у него на глазах. Как животное во время случки, волосы разметались по плечам, груди трепыхаются из стороны в сторону. Ему казалось, что он слышит даже какие-то звуки. Они манили его – это был зов самки, жаждущей оргазма.

Мужчина не понимал, что звуки срываются с его собственных губ.

Как сомнамбула прошел он через двор и вошел в подъезд.

Услышав звонок в дверь, Лариса довольно рассмеялась и неторопливо слезла с табурета. Совершено обнаженная она прошла в прихожую и рывком распахнула входную дверь. За ней стоял совершенно незнакомый мужчина. Женщина отшатнулась и запнувшись о ковер упала.

Мужчина – это был Костя – увидел ее соблазнительные полные ляжки, темную полоску волос между ними и замычал, подобно раненому животному. Затем бросился на Ларису и схватил ее за горло. Женщина оказалась сильной и отчаянно сопротивлялась, что разъяряло его еще пуще. Он лежал на обнаженном животе, между широко расставленных ног, груди прыгали перед его глазами.

Костю трясло, он горел, а его мужская плоть стояла, как у жеребца, огонь пылал в ней, огонь, требовавший вонзиться между этих белых ног в мягкую желанную плоть.

Наконец ему удалось сжать горло женщины так сильно, что она стала задыхаться, и сопротивление ее ослабло. Его руки впились в груди, которые она ласкала в ванной. О, как они были упруги и нежны. Ему хотелось сжать их так сильно, чтобы они лопнули, как налитые соком ягоды.

Женщина завизжала от боли, но Костя мгновенно оборвал крик ударом кулака. Еще один удар и еще – он чувствовал, как зубы крошатся под костяшками пальцев, как лопаются губы, становясь мокрыми и липкими, и понял вдруг, что ему желанны эти мокрость и липкость, но не здесь, а там – внизу. Костя расстегнул брюки и вошел в НЕЕ резким толчком. Сделав всего несколько движений, он застонал и забился в экстазе.

Насилуя хозяйку квартиры, он не заметил, как отворилась входная дверь, и закутанная в черное фигура, встала позади него. Он ощутил лишь мутную темную волну, захлестнувшую все его существо. Руки его обхватили плечи Ларисы, поползли вверх и сомкнулись на горле. Женщина забилась в смертельных объятьях, и этот танец вызвал в нем новый взрыв возбуждения. Душа жертву, он стал яростно насиловать ее.

Черная фигура за его спиной корчилась, словно ведьма на костре.

Некоторое время спустя Костя поднялся тяжело дыша и застыл, бессмысленно глядя на распростертую у его ног жертву.

Черная фигура вытянула вперед руки – блеснули перламутром острые кривые ногти. Тонкие женские пальцы шевелились, как паучьи лапы, перебирающие паутину. Не прикасаясь к Косте, эти руки делали такие движенья, как-будто толкали его вперед. Он посмотрел влево, вправо, склонился над Ларисой, схватил ее за длинные светлые волосы и потянул. Намокшие в крови, они выскользнули у него из пальцев. Костя сердито заворчал и намотал волосы на кулак. Другой рукой ухватился за подбородок и поволок тело вглубь квартиры, оставляя позади широкий кровавый след.

Фигура в черном опустилась на колени и припала к луже крови. Послышался звук, который издает собака, жадно лакающая воду. Вскоре он прекратился. Фигура поднялась во весь рост и из-под капюшона, скрывавшего лицо, прозвучало слово: «Мало». Фигура двинулась следом за Костей и обнаружила его в просторной кухне. Он стоял посреди нее и явно не знал, что ему делать дальше.

Черная фигура вновь стала делать пассы у его затылка. Костя встрепенулся и направился к столу подле мойки. Выдвинув ящик, он достал из него большой разделочный нож. Встав на колени возле тела, он рывком поднял мертвую голову за волосы и вонзил лезвие в шею. Кровь брызнула ему в лицо, полилась на пол. Еще удар и еще – ручеек крови превратился в поток.

Мыча и скрежеща зубами, Костя слепо тыкал ножом в тело, кромсая его на части. Особенно яростно он трудился над интимными местами. Отрезал груди и бросил за спину. Черная фигура на лету подхватила их и впилась, урча, зубами в теплое мясо.

Костя срезал мясо с ягодиц, ляжек, долго ковырял ножом между ног, пока то, чем жила Лариса, не превратилось в огромную кровавую дыру.

Фигура в черном тоже постепенно теряла контроль над собой. Впала в экстаз, пожирая мясо, слизывая с пола кровь. Капюшон сполз с ее головы и открыл лицо Елены. Но узнать ее сразу было непросто, так сильно и страшно изменились ее черты. Вертикальные змеиные зрачки перечеркнули красные, как угли, глаза, щеки приобрели желтовато-синюшный оттенок, острые клыки вылезли из-под верхней губы.

– Пошел вон! – рявкнула Елена, подползая к очередной луже крови и начиная лакать ее длинным узким языком. Затем она подобралась к телу и начала вылизывать те ужасные кровоточащие места, по которым прошелся ножом Костя.

– Не туда! – крикнула Елена, увидев, что он идет к входной двери. – В ванную! Сначала вымоешься! Потом домой!

Костя послушно изменил направление.

Он медленно приходил в себя. Затуманенным взором посмотрел налево, направо, вниз. Он был распят у стены пещеры или какого-то старинного подземелья. Руки и ноги зажаты в стальные кольца. Чуть поодаль по бокам потрескивали факелы, освещая стоявшую прямо перед ним Елену. Сейчас она была в своем истинном обличьи вампира. Ее огненные глаза светились во мраке. Она была обнажена: на лбу, грудях, лобке, бедрах – колдовские знаки, начерченные кровью. Руки по локоть затянуты в черные перчатки, оставлявшие открытыми когти.

Увидев, что Костя очнулся, она подошла к нему и взяла за подбородок. Он дернул в испуге голову: то, что казалось ему перчатками, в действительности было засохшей кровью. Она обмакнула в нее руки по локоть и дала ей засохнуть.

– Ну вот и все, – сказала она низким, страшным голосом.

– Ты убьешь меня.

Елена захохотала, обнажив клыки.

– Я?! Не-ет!

Приблизив свое лицо почти вплотную к его лицу, она некоторое время смотрела Косте в глаза. Он, как загипнотизированный, глядел в черные щели зрачков, на окровавленные клыки, на трупную кожу.

«Это – сон!» – мелькнула мысль-надежда.

– Нет, это не сон, – сказала Елена. – Скоро ты поймешь это. Перед смертью ты узнаешь все. Рассказывать правду – мое правило.

Я выбрала тебя не потому, что в тебе было что-то особенное. Нет! Таких, как ты, миллионы. Мне было в общем-то все равно. Кого-то надо было выбирать, начинался новый цикл. Чтобы жить мне необходима кровь. Две-три жертвы не более. Лишнего мне не надо, – Елена рассмеялась. – Ты когда-нибудь слышал о толстых вампирах? – Она засмеялась опять.

– Тем вечером именно ты шел по переулку, и это решило твою судьбу. Мои слуги накинулись на тебя, та спас меня, и я стала твоей любовницей. Все, что было между нами, БЫЛО. Это было чудесно, не правда ли?.. – Елена взяла Костю за подбородок когтями и посмотрела ему в глаза. Он пытался вырываться, но когти больно впились в кожу, и Костя сдался. Елена отпустила его и отошла на несколько шагов, так чтобы он видел ее всю. Она приняла соблазнительную позу: расставила ноги, словно приглашая взять ее, выпятила грудь. И несмотря на весь ужас происходящего Костя ощутил, как быстро в нем растет желание.

– О! – Елена потрогала его. – Умный мальчик, ты еще будешь моим, – и стала жадно ласкать его. Потом так же жадно и жестоко взяла его, вонзила клыки в плечи и грудь, раздирая ребра когтями. Ее низкий гортанный смех разносился по подземелью.

– У каждого приговоренного есть право на последнее желание. Ты его не высказал, но показал. Я его исполнила. С удовольствием, как и раньше. Пойми, я не предавала тебя и не готовила в жертву. Тебя выбрала судьба. Что касается меня, то все предопределено помимо моей воли. Я только следую неписанным законам. Остаться молодой, жить дальше я могу только напившись крови девственницы, только что отдавшейся мужчине. Нина была ею. Я долго искала ее, околдовывала, привораживала к тебе. Это было очень нелегко, потому что у нее был молодой человек, в которого Нина была романтически влюблена. Я пробудила в ней желание и заставила видеть в тебе его. Я наводила на тебя страх, чтобы ты не шел домой. Я направила тебя в бар.

Когда главное удалось, мне нужна была еще одна жертва. Не для молодости, для силы. Лариса, ах да ты же не знаешь, как ее звали. – Елена посмотрела Косте в глаза. – Ты не знаешь, что ты сделал недавно. – Она подошла к нему, и ее нечеловеческий взгляд прожег его насквозь, проник в самую душу.

Тьма взорвалась разноцветными картинками, и Константин вспомнил ВСЕ. В ужасе он задергался, пытаясь вырвать стальные кольца из стены, закричал мучительно и отчаянно, не в силах высвободиться, не в силах перенести того, что ему открыла память.

– Да, там было много крови, – сказала с удовлетворением Елена, пристально наблюдавшая за Костей. – Но давай, пока забудем обо всем этом – Она провела рукой перед Костиным лбом и он успокоился. Подробности кровавой бойни в квартире Ларисы потускнели и стерлись в его воображении. Только лихорадочный стук сердца и прерывистое дыхание напоминали еще некоторое время о них.

– Сны… Ты, наверное, хочешь знать их тайну? Да, сны были важнее всего. Пока ты не стал видеть их, я не предпринимала ничего. Потому что только по снам могла определить твою судьбу. Если бы твоя душа была чиста и приверженна Добру, мне пришлось бы отступиться. Я осталась бы в твоей памяти лишь очередным, может быть сильным увлечением. Если бы ты был готов стать слугой того, чье имя не называют, все было бы просто. Ночью я бы прокусила тебе шею и выпила твою кровь. Утром ты бы проснулся уже одним из нас – вечно молодым и истинным моим любовником. Между нами не было бы больше тайн, у нас было общее настоящее и будущее, так долго, как мы пожелали бы. Но, как большинство, ты оказался ни тем и ни сем. Ты годишься лишь на роль искупительной жертвы.

Сны показали, ко мне тебя тянет сильнее, чем к добру. Ты сдался, не заметив этого. Сны – это начало твоего падения в ад. Это не страхи, а то, что ждет тебя вскоре.

Я отдам тебя мертвецам. Вот им!

Елена запрокинула голову и издала хриплый вой. Как только он стих, во тьме послышались шаркающие шаги. Волосы у Кости встали дыбом.

Из тьмы выступили пять фигур. Мутные глаза, почерневшие губы, свинцово-серая плоть. Подземелье наполнил трупный смрад.

Зомби подошли к Елене и стали рядом.

– Прости, дорогой, но я должна откупиться, чтобы остаться в живых. Моя жизнь нелегка, я хожу по тонкой проволоке над огненной пропастью. В любой миг карающий меч может сбросить меня вниз. Чтобы удержаться, я должна переложить грех на другого – на них и на тебя. Они не против, потому что они исчадья ада. Их грехи так велики, что еще один им будет не в тягость. Ты – против, но ты не можешь сопротивляться. У меня с зомби старинный договор. Я отдаюсь им и отдаю живого, за эти подарки они принимают на себя мой очередной грех, и я могу спокойно продолжать жить. Время настало! – воскликнула Елена.

Рука одного мертвеца стиснула ее грудь, другого – поползла по бедру. Ведьма опустилась на пол, и мертвецы покрыли ее отвратительной копошащейся массой. Костя мог видеть только ее ноги, упиравшиеся в пол, слышать стоны, испытывавшей оргазм женщины, и довольное хрюканье зомби.

Не выдержав, он завыл. Он выл и выл, как испортившаяся сирена, но никто не обращал на него внимания до тех пор, пока не пришел его черед. Когда мертвецы удовлетворили свою похоть, Елена поднялась и, не произнося ни слова, покинула подземелье. Тогда тусклые глаза обратились к Косте.

Он уже был мертв и не мог услышать, как с хрустом ломаются хрящи и рвутся сухожилия его ног и рук, не мог ощутить, как они выкручиваются и разламываются в суставах. Он не мог закричать, когда мертвецы вырывали его сердце и легкие, выковыривали глаза, пожирали мозг и печень.

Твари злобно дрались за свою долю и уходили, ворча, каждая в свой угол, чтобы пожрать там доставшийся ей кусок окровавленной плоти. Не прошло и часа, как они обглодали тело Константина до костей, а их бросили в угол в общую кучу, где перемешались остатки таких же как он жертв-убийц. Бросили на потребу крысам и чертям.

Елена была в это время уже далеко. Какое-то время она будет жить тихо, ничем не выделяясь среди людей. Какое-то время, пока не услышит зов и не выйдет на охоту за своим любимым напитком – КРОВЬЮ.

Я собрал в кулек оставшиеся от обеда крошки и сказав оператору:

– Валентина Ивановна, пойду угощу подопечных, – вышел из помещения пульта управления и направился к углу сушилки. Присев около норки я посвистел и вытряхнул угощение возле отверстия. Вскоре показалась любопытная усатая мордочка, блеснули глазки-бусинки. Зверек выглянул и увидев меня сразу спрятался обратно. Я разочарованно крякнул, пришел сам хозяин – большой с седыми усами крысак, а я почему-то не пользовался его доверием. Теперь будет так сопеть хоть час, но не вылезет пока я не уйду. Его крыса и крысята, те меня совсем не стеснялись, лопали чуть не из рук. Не повезло, я пошел обратно, торчать на улице под густо идущим снегом было вовсе не интересно. И надо же было Юрке так подловить меня – сутки на работе, да еще в воскресенье это не шутки. Но долг платежом красен. Я с удовольствием вернулся в тепло пульта, успокоительно горели разноцветные сигнальные лампы, работа шла нормально.

Наконец стала потихоньку собираться моя бригада. Я принял сам у себя смену и отправился на железнодорожные весы, принимать зерно. Пробыть там пришлось довольно долго и вернулся я почти половина первого.

– Петрович! – окликнула меня оператор пульта моей смены, – тринадцатый транспортер не идет, ремни ослабли.

– Пошли Рахова, пусть подтянет.

– Да я послала, – раздраженно махнула рукой Татьяна, – только это было почти час назад.

– А…

– На звонки не отвечает!

Ох, блин, выходить в стылую башню элеватора и подниматься на высоту пятидесяти метров, хотя бы и на лифте, совершенно не хотелось. Я взял трубку пультового телефона.

– Соедини, пожалуйста с электромастерской.

Дежурный электрик ответил почти сразу.

– Леша, сделай доброе дело, поднимись к тринадцатому транспортеру. Надо помочь Рахову с ремнями.

С полминуты в трубке царило молчание и я чувствовал, как Алексей борется с желанием вежливо послать меня подальше, на что в общем-то имел полное право. Наконец он вздохнул.

– Ладно, иду.

Я положил трубку и налил себе стакан свежезаваренного чая. На пульте постепенно собиралась вся смена – время обеда, если можно конечно так выразиться, имея в виду час ночи. Развернул свой пакет и я. Но не прошло и семи минут, как дверь с треском распахнулась и Алексей влетел внутрь так, словно за ним гнались собаки. Рот его был перекошен, глаза лезли из орбит. Разговоры разом смолкли и все повернулись в его сторону.

– Там, там… – Фролов махал рукой куда-то себе за спину, словно там стояло привидение и никак не мог выговорить ничего другого.

– Лешенька, милок, да что ж ты так разволновался то, болезный. Да и нет же там ничего, – заглянув ему за плечо ласково сказала Нина Федоровна.

– Вот именно, что нет, – подскочил Алексей, – а вы то откуда это знаете?

– Дверь надо закрывать, не май месяц, – строго заметила Татьяна.

– Дверь? А, конечно, – Леша закрыл дверь и медленно опустился на стул, приговаривая себе под нос, – ничего, в том то и дело, что ничего!

Я встряхнул его за плечо.

– Леша, приди в себя. Что случилось?

– Случилось? – повторил он за мной, – случилось! И сделав над собой усилие, повторил снова:

– Случилось! Петрович, вам надо, наверное, самому посмотреть. Там у мотора…

Он не договорив, махнул рукой и откинулся на спинку стула. Было ясно, что дальше спрашивать его о чем-либо бесполезно. Я быстро допил чай. Лифт стоял на площадке. Леша не захлопнул за собой дверь, так что подъем на восьмой этаж много времени не занял.

Я потянул на себя оббитую жестью массивную дверь и вошел на надсилосный этаж. Пружина с громким стуком закрыла за мной дверь и наступила тишина.

– Сергей! Ты где есть?

Ответа не было. Я пошел вдоль транспортера и возле приводного барабана едва не наступил в лужу крови, или чего-то очень похожего на кровь. Я протер глаза руками, потряс головой, но ничего не изменилось! Передо мной по-прежнему была лужа, именно настоящая лужа крови, метра два в диаметра с раховской ушанкой по середине. Я присел на корточки и потрогал пальцем подсыхающий край. Кровь, вне всякого сомнения! Хоть бы след какой остался. Теперь то я понял, что хотел сказать Леша. Я огляделся по сторонам – ничего. Но куда же могло деться тело человека, потерявшего практически всю свою кровь?! Но его ли это кровь? Я попятился, не отводя глаз от кровавой лужи, и налетел на транспортерную раму. Что за черт! И что теперь делать? Мысль о не слишком удачной шутке я сразу отбросил – кровь настраивала на серьезный лад. С трудом подавляя желание удариться в бегство, я обошел этаж. Заглянул под все транспортеры, тщательно осмотрел сбрасывающие тележки. Ничего! Все силосные люки закрыты, нигде никаких следов. Пятясь я вышел с этажа и с облегчением захлопнул за собой дверь.

Как только я показался в дверях пульта все разом повернулись ко мне и заговорили наперебой, видимо Алексей все же рассказал им что к чему.

– Тихо! – я поднял руку и все умолкли.

– Все кроме Рахова здесь? С пульта никому не выходить!

– Как это не выходить? – переспорила оператор, – а отгрузка на мельницу? Если мы их без зерна оставим, с нас головы снимут.

– Ага, снимут, Сергею ее похоже и впрямь сняли. Подождут. Давай, посмотри в списке телефон нашего райотдела.

После нудного и долгого объяснения с дежурным райотдела милиций – тот наконец-то пообещал выслать группу, я предупредил ВОХР и мы стали ждать, гадая, что же все-таки могло случиться с Сергеем. Вскоре показались сполохи мигалки и я вышел встречать гостей.

Лихо раскидывая свежевыпавший снег подкатил милицейский УАЗик. С переднего сидения легко спрыгнул щеголеватый лейтенант с «сучкой»^[2] на плече, а с заднего неторопясь вылезли немолодой сержант и здоровенная овчарка.

– Оперуполномоченный, лейтенант милиции Горелов, – слегка прищелкнул каблуками лейтенант и протянул мне руку.

Начальник смены элеватора, старший мастер Краснов, ухмыльнулся я в ответ. Сержант молча кивнул.

– Ну что тут у вас стряслось?

– Лучше один раз увидеть, чем сто раз рассказывать, прошу за мной.

– Ну и лифт у вас, – лейтенант стукнул кулаком по железной стенке кабины.

– На полчасика остановить между этажами, лучше любого вытрезвителя будет!

Они захохотали.

– Производственная модель, но второй вполне цивильный, «деревянный».

Кабина наконец доползла до нужного этажа, мы вышли и я в двух словах обрисовал ситуацию.

– Значит кроме тебя и электрика на этаже никого не было? – уточнил лейтенант.

– Никого.

– Отлично! Михалыч, готовь Марса.

– Да чего его готовить, – хмуро отозвался сержант, он как пионер, всегда готов.

Пес и в самом деле рвался работать – рычал на дверь, то садился, то вскакивал и смотрел на нас так словно говорил:

– Ну что же вы, вперед!

– Ладно, пошли, – лейтенант распахнул дверь и вошел первым, за ним сержант с Марсом и я.

– Подождите здесь, – остановил нас оперуполномоченный, – сначала я сам посмотрю.

И он двинулся в указанном мной направлении.

– Я правильно иду?

– Правильно, сейчас увидишь!

Сдавленный возглас лейтенанта, послышавшийся минутой позже, подтвердил, что он и в самом деле увидел. Минут через пять, сильно побледневший, он подошел к нам.

– Образец я взял, хотя и так ясно, что кровь. Шапка его?

– Его, – кивнул я.

– Хорошо. Михалыч, пускай Марса.

Пес подбежал к темному пятну, обнюхал и вдруг вздыбив шерсть попятился под ноги проводнику с яростным и одновременно жалобным рычанием. Дальнейшие попытки заставить собаку работать не дали результата. Марс виновато скулил, припадал к полу, но к кровавому пятну больше так и не подошел. Успокоился он только, когда мы покинули этаж.

– Чтобы Марс, наша лучшая собака, так оскандалился! – развел руками сержант, и укоризненно посмотрел на пса.

– Ладно, будем работать сами. Привяжи Марса здесь и пойдем еще раз осмотрим все еще раз.

– А можно мне с вами? – спросил я.

– Можно, только осторожно.

– Мы внимательно осмотрели весь этаж и абсолютно ничего не нашли. Правда я заметил несколько белых волосков, похожих на шерсть, зацепившихся за ограждение приводных ремней, но поскольку не был уверен, имеют ли они отношение к делу, говорить о них не стал. По дороге вниз лейтенант заглянул на пульт и выяснив, что кроме Рахова, все на месте, собрался уходить.

– Как, вот так и уйдете? – остановил я его.

– А что вы хотите? Спецгруппу с Петровки?! Не вижу оснований. Пока что у вас ничего такого не случилось.

– Как не случилось!? Человек пропал!

– Так уж и пропал. А может он слегка расслабился, соскучился по дому, вот и решил плюнуть на родное производство. А может и другая, более веская причина есть! – лейтенант выразительно поиграл бровями.

– А кровь?!

– А что кровь, пока мы ведь точно не знаем, что это кровь, и тем более его кровь.

– Но шапка то в луже его!

– Шапка, да черт с ней, – разозлился лейтенант, – нет трупа, нет и убийства. Следователь у вас завтра будет. Работайте спокойно. Честь имею! – он прищелкнул каблуками и, поправив автомат, вышел.

– Ну, что командир. А ты чего ждал? – ухмыльнулся Вася, огромный звероподобный ублюдок, ходячее подтверждение правильности теории Ламброзо. Вася по какому-то недоразумению работал у нас грузчиком, вместо того чтобы сниматься в ужастиках. И именно он, когда появился у нас три недели назад, первым прозвал меня командиром, то ли из-за моих армейских брюк с кантиком, то ли в силу своей блатной привычки, но как бы там ни было, кличка прилипла.

– Все, – я поднял руку, – дискуссия окончена. Татьяна, начинай подавать на мельницу. По местам.

– Ком… Петрович, я не могу, боюсь! – заявила весовщица Нина Федоровна.

– Как подумаю, что мне мимо этого этажа ехать, прямо мороз по коже дерет!

– Весовой, а мне вообще на надсилос идти! Не пойду, хоть режь! – присоединилась к ней Марина.

Следом загомонили остальные.

– Тихо! Вася, тебя и Егорыча ждут вагоны. Вам то мимо надсилоса идти не надо, так что, вперед. Надеюсь вы не боитесь?

Оба грузчика потоптались и вышли.

– Нина Федоровна, бери с собой Марину, на надсилосный сегодня никто не пойдет. Как-нибудь обойдемся. Я поеду с вами, осмотрим весь этаж, потом запретесь и до утра оттуда ни шагу. Если что – звоните. Перед пересменкой я за вами приеду. О'кей?

– Хорошо, до утра уж как-нибудь, согласилась Нина Федоровна.

– Леша, – повернулся я к электрику, – ты вместе с Виктором Петровичем и Леной на сепараторный. Посмотрите, все ли в порядке и сразу обратно.

– Татьяна, запирай дверь. Открывать будешь только на голос. Все? Отлично, пошли.

Я проводил весовщицу и силосницу на их этаж, дождался пока они заперли дверь и вернулся на пульт. Надо было попытаться продолжить расследование.

– Пойду обойду вокруг элеватора, – сказал я оператору, и прихватив на всякий случай ломик, вышел. Снег перестал идти и лежал красивым белым ковром, искрящимся в лунном свете. От элеватора шли только колеи УАЗика и все. Я двинулся дальше. Мои подопечные уже успели погулять и от их норки до короба с сепараторными отходами протянулся смешной желобок с четкими отметинами лапок и хвостов. Я пошел дальше, вдоль элеватора, ничего, кроме крысиных следов. Я прошел весь старый элеватор, затем пристроенный позже новый, обогнул его и вышел на железнодорожные пути. Внезапно глаза споткнулись о что-то темное, наполовину занесенное снегом, как раз на стыке нового и старого элеваторов. Я ускорил шаги, а потом и перешел на бег, насколько это было возможно в таком снегу. Пробившись через сугробы, я разочарованно и в то же время и с облегчением вытер со лба пот. Это был всего лишь большой кусок рубероида, сорванный ветром с крыши. Закончив обход элеватора, я завернул в подсилосный этаж и подошел к двери, ведущей в причальную галерею. Дверь была заперта на хороший засов, а отверстие в стене, куда уходил транспортер, на зиму было прочно заколочено досками. Я подергал ручку засова, посмотрел зачем-то на свою руку и пошел на пульт. Стоп, но ведь есть еще хопперный ж/д прием зерна и виброразгрузка!

Я быстро прошел туда по подземным галереям, мимоходом отметив, что комбинат мог бы неплохо зарабатывать, сдавая эти галереи для съемок фильмов ужасов. Но и вокруг ж/д приема и вокруг виброустановки снег сиял первозданной чистотой. Создалась интересная ситуация. Галерея шестого этажа, по которой зерно подавалось на мельницу, была заперта еще в субботу. Так там пришлось, после визита инспектора ГГТН в пятницу, срочно делать новый бетонный пол вместо старого, сильно растрескавшегося. И замок был, насколько я помню, на месте. Получалось, что если только у Сергея Рахова не выросли крылья, он никак не мог покинуть элеватор, не оставив следов. Крылья, а это интересная мысль. Я вспомнил, что Сергей очень увлекался уфологией, и летом мог торчать ночью на крыше, выслеживая летающие тарелки, пока я не сдергивал его оттуда. Правда вид с высоты семидесяти метров нашей башни был воистину великолепный.

Я снова сел в лифт и поднялся на последний этаж. Пара пролетов пешком и я подошел к двери, ведущей на крышу. Она не была заперта на засов, типичная привычка Сергея, за что ему не раз доставалось. Я распахнул дверь. От двери к мостику лебедки вела цепочка полузасыпанных следов. Обратных не было!

Черт! Ну не похитили же его в самом деле инопланетяне! Присмотревшись к следам повнимательнее, я понял в чем дело, просто чтобы не черпать зря снег в ботинки, он возвращался по своим следам. Я запер дверь и решил заглянуть еще раз на восьмой этаж, и неожиданно для себя вдруг осознал, что в точности повторяю маршрут Сергея, а раз так, то следовательно могу и разделить его участь! Я прижался спиной к стене, с тоской вспоминая об оставленном где-то ломике. Не знаю, сколько я стоял так, минуту или пять, но в конце концов я же не затравленная крыса! Хотя никакая крыса и не стала бы вот так стоять, ожидая у моря погоды. Медленно, стараясь быть все время спиной к стене, я двинулся к лифту, и с облегчением захлопнул за собой дверь шахты. В конце концов наступило утро, и мы с Татьяной сели писать объяснительные. Что меня немного удивило, так это то, что мне ставили в вину вовсе не пропажу человека, а задержку с подачей зерна, что привело к потере 15% суточной производительности мелькомбината. А потом я уехал домой и плюнул на все.

В среду, во время нашей дневной смены нас всех допросил следователь и все вроде бы успокоилось. А в пятницу, в ночную смену пропал еще один человек, грузчик второй бригады. Его послали на восьмой этаж сделать замер количества зерна в загружаемом бункере и все, больше его никто не видел. И точно как в случае с Раховым на этаже обнаружили лужу крови. Но все же и после этого случая ситуация была под контролем, а вот в понедельник произошел взрыв.

Теперь уже в первую смену пропал человек. Вера Ивановна Федоренко, работница комбината с двадцатипятилетним стажем не вернулась с надсилосного этажа. И так же как и в двух первых случаях на этаже нашли большую лужу крови, и больше никаких следов.

Я немного опоздал и попал в самую гущу событий – по элеватору так и шастали бойцы ОМОНа, а в красном уголке начальство обрабатывало мою бригаду, которая отказалась выйти на работу в ночную смену. Директор, выступавший с очередной речью, сердито покосился на меня, но отвлекаться от главного не стал:

– Да поймите же наконец, мельничные бункера при полной загрузке обеспечивают работу не более чем на час. Подача зерна нужна непрерывно, а если мы этого не обеспечим в ночную смену, то комбинат потеряет почти пятьдесят процентов суточной производительности! Наш комбинат дает почти половину московской муки. Представляете, что будет твориться в городе, если мы снизим выпуск наполовину?! Да что я это вам говорю, вы и сами прекрасно это понимаете!

– Понимать то понимаем! – подал голос Вася, – да только подыхать не хотим!

– Каждого из вас будет постоянно сопровождать боец ОМОНа, всю ночь элеватор будут обходить парные патрули. Так что ничего ни с кем из вас не случится. Так вас устроит?

– Устроит, – откликнулся напарник Васи, Егорыч, – только не мешало бы и деньжат подкинуть, за моральный ущерб, так сказать!

– Хорошо, за ночь вдвое больше обычного тарифа. Все?

Все нерешительно переглянулись.

– Все! – подвел я итог переговорам, – по местам и за работу.

ОМОН и спецгруппа с Петровки обшарившие элеватор сверху донизу, убыли с нулевым результатом. Все полностью повторилось – никаких следов, отсутствие тела и странное поведение собак.

Когда я после этого случая, в сопровождении омоновца, осматривал зловещий этаж, то на внутренней стороне этажной двери, в шве между листами жести, примерно на уровне бедра, нашел несколько белых шерстинок. Похожих на те, что я нашел на месте гибели Рахова, а я не сомневался, что Сергей погиб, как две капли воды. Увидев, что я вытаскиваю волоски, мой телохранитель засмеялся.

– Зачем это тебе крысиная шерсть?

– Крысиная? Да крысы, если хочешь знать, почти никогда выше второго этажа не поднимаются. И потом, какого же роста должна быть эта крыса?

– Я вот читал в «Совершенно секретно», кажется…

– Знаю, – перебил я его, – я тоже читал. Но уж ты мне поверь, у нас мутантов не водится.

– Ну может наших собак? – с сомнением сказал он.

– Все равно высоковато. Да и у овчарок шерсть на боках разве белая?

– Ну не знаю… – протянул омоновец.

– А патрон то у тебя в стволе? Это то ты хоть знаешь?

– Не положено, инструкция. Только при возникновении…

– Послушай, – разозлился я, – здесь абсолютно бесследно исчезло три человека! А ты пялишься на меня как баран на новые ворота и толкуешь про инструкцию. Да нас бы уже трижды убили! По сторонам смотри давай!

Он обиженно насупился.

– Тебе вообще не повезло – мне больше других приходится по элеватору ходить.

После обхода мы вернулись на пульт, и я попытался сложить головоломку. Тело Рахова обнаружено не было, ни на комбинате, ни в Москве, ни в области, как выразился один из следователей спецгруппы. Следов и улик – никаких, если не считать нескольких белых, с легкой желтизной, шерстинок. Любые логические построения разваливались, как только вставал вопрос «Зачем?». Древний принцип «ищи кому это выгодно» так же не срабатывал, так как совершенно непонятно было кому могло понадобиться исчезновение трех этих людей, между которыми не было ничего общего. В общем – полный ноль!

Неделя работы прошла без происшествий. Абсолютно ничего не происходило, если не считать того, что люди с элеватора начали уходить. И трудно было их осуждать за это. Работа в постоянном ожидании неизвестно чего и под охраной вооруженного омоновца, это конечно не подарок. Так что бригады теперь работали едва ли в половинном составе. Кое-как запустить оборудование мы еще могли, а вот ремонтировать его было просто некому. Поэтому задержки с подачей зерна на мельницу участились, а комбинат из-за этого снизил суточный выпуск муки почти на четверть. В булочных сразу появились очереди. Заполнению вакансий, даже несмотря на солидную прибавку к зарплате, так же отнюдь не способствовали слухи. Кое-что, несмотря на усилия властей, все же просочилось в бульварную прессу, а дальше пошло-поехало. Счет пропавших на мелькомбинате, если верить газетчикам, шея уже на десятки, а в числе главных виновников этого единодушно назывались или свирепые крысы-мутанты или инопланетные гуманоиды-людоеды. Не способствовало нашей спокойной работе и то, что как поговаривали, городские власти собирались отозвать ОМОН, ввиду того, что специалисты с Петровки и из Министерства Безопасности ничего опасного для жизни и работы на элеваторе не обнаружили. Все были на грани паники и я чувствовал, что случись еще хоть что-нибудь и все, амба, никого никакими деньгами не удержишь.

А в следующий понедельник гром грянул. Когда моя и сменяющаяся бригады собрались утром на пульте для пересменки к нам пришел сам директор и преподнес нам большой сюрприз.

– С этого дня ваша зарплата увеличивается еще на пятьсот процентов, но, – директор выдержал паузу, – с сегодняшнего дня отменяется дежурство ОМОНа. Держать его здесь признано более нецелесообразным. Со своей стороны мы выдадим всем газовое оружие, на всякий случай. Хотя повторяю, опасности нет.

С минуту царило гробовое молчание. Совершенно неожиданно конец колебаниям положил Бася.

– О'кей, босс, годится, только не пятьсот, а тысяча процентов! Так что ли? – Все дружно поддержали, а директор облегченно перевел дух, вероятно он не рассчитывал на такой скорый и успешный конец переговоров. Хотя если подумать, то ничего особенно неожиданного здесь не было. Каждый думал, что именно его минует чаша сия, а деньги не помешают. Но каков Вася, я совершенно не ожидал от него ничего подобного, особенно если учесть, что он стал слесарем вместо Рахова и теперь не мог отсиживаться на ж/д приеме.

Оружие оказалось хуже некуда! Вероятно купили, что подешевле. Пятизарядные калибра восемь миллиметров, пистолеты Рек Ж-5. Давным-давно устаревшая модель с ударно-спусковым механизмом ударникового типа и весьма неудачным кнопочным предохранителем. К тому же судя по цвету пластмассовых заглушек в гильзах, нам дали патроны с весьма малой концентрацией CN. Разумеется свое мнение я оставил при себе – это все равно ничего бы не изменило. Но сразу после получения оружия и приемки смены я отправился в мастерскую. Там я выпросил у фрезеровщика полосу отличной инструментальной стали и после часа работы на наждаке и в столярке стал обладателем почти настоящего меча. Нечто вроде меча ниндзя, но без гарды и разумеется гораздо более грубой работы. Клинок достигал длины семидесяти сантиметров, при ширине пять и толщине полсантиметра с рукояткой тридцать сантиметров и отлично рубил. Из двух подходящих дощечек я смастерил ножны и мог носить меч как на поясе, так и за спиной. Конечно назвать это изделие мечом было довольно смело, скорее это была огромная заточка, но все же лучше, чем ничего, поскольку рассчитывать на пистолет практически не приходилось. Когда я появился на пульте со своей обновой меня встретили, мягко говоря, недоуменные взгляды. Однако ближе к обеду я заметил, что и Леша и Егорыч, и Виктор Петрович, и даже Вася обзавелись различными самодельными тесаками, согласно характеру каждого. Их тесаки были гораздо более примитивными, чем мой, но придавали владельцам изрядную долю уверенности. А в общем работа без охраны оказалась не такой уж страшной.

Мы выходили с пульта только по двое-трое, женщины обязательно в сопровождении мужчин и все шло пока, по крайней мере, относительно нормально. Только я иногда нарушал этот порядок не без тайной надежды вызвать огонь на себя.

Оборудование работало нормально и я вернулся на пульт. Взявшись за дверную ручку я с проклятием отдернул руку – ручка была вся в отработанной смазке.

– Вася, тебя что в детстве не учили, что руки надо мыть, – бросил я войдя на пульт и пытаясь оттереть смазку.

– Не, не учили, – радостно ухмыльнулся Вася, ожидая продолжения, а я замер. В голове всплыло интересное и не оцененное в свое время по достоинству, воспоминание. В ту роковую ночь я подходил к причальной галерее и проверял засов, и что самое главное моя рука осталась чистой! А раз так, то значит, в тот день кто-то ходил на причальную галерею и запер потом за собой дверь. И не больше чем за час до меня, наверное, пыль у нас садится быстро. И что из этого следовало? Мало ли кто мог ходить на причал, может охранник, у них ведь там пост. Вряд ли, по верху им быстрее, да и на зиму в галерее выключают освещение. Так тогда кто и зачем? Мысль, что тело Рахова кто-то мог спустить с восьмого этажа, причем незаметно, а потом тащить по галерее почти триста метров нельзя было назвать слишком удачной, на реке ведь лед. Лед, да не всегда. Иногда ходят буксиры-ледоколы и значит можно избавиться от тела.

Я попросил у Фролова аккумуляторный фонарь и еле-еле сумел от него отвязаться – Леша понял, что я что-то затеваю и горел желанием меня сопровождать. Засов был пыльным, хотя и меньше, чем я ожидал. Я отодвинул засов, обнажил меч и медленно открыл дверь. Полная тишина и тьма. Только слышалась где-то неподалеку крысиная возня и тихое попискивание. Это меня успокоило – следовательно в галерее никого. Я зажег фонарь и двинулся в сторону причала. Сам этот поход по наполненной тенями галерее был почти подвигом, я сто раз пожалел, что не взял Алексея с собой, но возвращаться все же не стал. Вдруг мне буквально свело затылок от чужого взгляда, показалось, что слышатся чьи-то крадущиеся шаги. Я замер. Вроде бы тихо. Я двинулся вперед и снова послышались тихие шаги. Обернувшись я посветил назад фонарем, никого. Я снова пошел вперед. Шаги послышались ближе! И ощущение чьего-то взгляда не проходило. Показалось, что надвигается нечто огромное и вот-вот… Я присел и, резко обернувшись, сделал выпад мечом. Галерея была пуста. Я снова посветил фонарем, луч случайно упал на транспортерную ленту и я облегченно перевел дух. Вот, оказывается, кто крался за мной – на ленте сидела здоровенная крыса, щуря подслеповатые глазки и недовольно шевеля усами. Эхо ее шагов, усиленное туго натянутой транспортерной лентой я и слышал.

– Ах ты паршивка, – я стукнул рукояткой меча по ленте и крыса мгновенно развернувшись дернула обратно.

На причале меня ожидало сплошное разочарование. Все три лестницы, ведущие по «башням» на верх, были покрыты густым слоем пыли, по ним не ходили как минимум месяц. Я двинулся обратно. Но ведь есть еще два аварийных выхода из галереи. Правда оба они выходят во дворы домов и следовательно не очень-то удобны для выноса трупов, но проверить не помешает. Первый, как и положено, был заперт изнутри на здоровенный болт, да еще и гайка заварена намертво. Зато второй меня порадовал. Я легко отвернул гайку с запорного болта и толкнул дверь. Она легко повернулась на смазанных! петлях. Вот собственно и все! Тайна раскрыта. Ну почти раскрыта, или скажем так, я нашел возможный путь выноса тел убитых. Плюс к тому, я совершенно бесспорно установил, что кто-то на элеваторе помогает злоумышленникам. Ведь запирает же кто-то потом изнутри двери! Но кто? Больше всех на эту роль подходил Вася, хотя никаких веских причин подозревать именно его у меня не было. Разве что кроме внешности да уголовного прошлого. Да и во время второго и третьего исчезновений работали другие бригады и Васи на элеваторе не было. И тут я неожиданно вспомнил, что сказал мне Юрка на очередной пересменке:

– Как ты можешь работать с этим типом! – он кивнул в сторону Васи, – я и одной сменой сыт по горло. Значит, Вася кого-то подменял! И когда же это было? По времени вроде бы сходится, но надо будет узнать наверняка. А как же исчезновение в дневную смену? Тоже Вася? Ведь он живет здесь, через дом от комбината. Днем придти и уйти незаметно – пара пустяков! Свет фонарика заметно потускнел и я заторопился обратно.

На пульт я пришел, когда бригада собралась на очередной перекур. Что удивительно, ни страха, ни даже уныния не было и в помине. Тысяча процентов сыграли роль великолепного допинга.

– А вот и шеф, – обернулся ко мне Вася, – Петрович, чегой-то ты смотришь на меня словно прицеливаешься?

Я не ответил и сел заполнять журнал. Прием зерна, сепарирование, отпуск на мельницу. Прием зерна, а ведь в ночь исчезновения Рахова мы тоже принимали зерно, а в двух других случаях? Я быстро перелистал журнал. Так и есть, все три исчезновения произошли тогда, когда элеватор принимал зерно. Может быть это не случайно? Да нет, ерунда, какая здесь может быть связь, просто совпадение.

Остаток смены прошел спокойно и мы ушли домой заработав кучу бабок. За время наших выходных ничего не случилось, работа вошла в относительно нормальную колею, хотя напряженность конечно же сохранялась, особенно в ночную смену. Именно ночная смена нам сегодня и предстояла.

Я принял смену и в сопровождении Алексея пошел на обход элеватора. И на зловещем надсилосном этаже на меня снизошло вдохновение, иначе не скажешь. А зачем собственно уносить трупы через галерею? Сейчас ведь зима, значит можно просто бросить тело в загружаемый силос и все! Завалит зерном, и до весны, а то и до лета, когда еще силоса прогреются, никто ничего и не обнаружит. Ведь очередь свежезагруженных силосов придет не скоро.

– Леша, идем на пульт.

– Петрович, посиди за пультом, я на минутку, – встретила нас Татьяна.

– Хорошо. Леша сопроводи, пожалуйста.

Я перелистал журнал. Когда пропал Рахов, мы загружали стотринадцатый силос. Вот оно, решение задачи. А галерея, что же, ей тоже нашлось место в моей версии – по галерее можно незаметно прийти и уйти. Засов сообщник с элеватора задвинет потом, а в момент совершения убийства он, сообщник, на виду и следовательно, вне подозрений. Осталось только проверить мои теоретические выкладки.

– Татьяна, какой силос у нас свободен? – спросил я как только Леша и оператор вернулись на пульт.

– А что случилось?

– Лаборатория дала ценное указание освободить стотринадцатый.

– Разве? – она посмотрела в ведомость, – у меня здесь ничего нет.

– Елена Викторовна мне звонила, когда вы выходили. Так что собирай маршрут. И внимательно следи за амперметром, как только нагрузка упадет – скажи мне.

Татьяна защелкала рукоятками пультовых переключателей.

– Готово, запускать?

– Запускай.

Время шло, а стрелка амперметра стояла на красной отметке как прибитая,

– В Багдаде все спокойно? – на пульт ввалились Вася и Егорыч.

– А чегой-то вы затеваете? – поинтересовался Вася. Я хотел было ответить, что это не его забота, но Татьяна дернула меня за рукав.

– Петрович, амперметр почти на нуле, а по моим прикидкам качать еще и качать.

У меня даже засосало под ложечкой.

– Вася, Егорыч, берите мерную веревку и наверх. Замерьте, сколько зерна в стотринадцатом.

– Петрович, я только что восемь вагонов выгрузил, дай хоть погреться, – заныл Егорыч.

– А один я не пойду, боюсь, – ухмыльнулся Вася.

– Я могу пойти, – вызвался Леша.

– Спасибо, но Вася и один справится. Не так ли, Вася? Или может мне вспомнить кое-что? Пятьдесят процентов от новой премии это очень солидно!

Вася что-то проворчал сквозь зубы, но в конце концов все же взял черно-белую веревку с отвесом и вышел. Прошло десять долгих минут и зазвонил пультовой телефон. Я схватил трубку.

– Ну что?

– Командир, ты уж извини, – послышался в рубке нагловатый голос Васи, – но я упустил веревку, так уж получилось. Нет, нет не совсем, она за датчик зацепилась. Если найдешь палку метра полтора, достанем.

– Тебе бы такой палкой по заднице! – Я швырнул трубку на рычаг и схватив швабру вылетел за дверь. «Железный» лифт был занят и я кинулся к «деревянному». Кабина была на месте, вот я уже отсчитываю этажи, приплясывая на месте от нетерпения. Второй, третий… седьмой. Пролет от седьмого до восьмого этажа был метров пятнадцать и когда я проехал почти половину, лифт вдруг встал.

– Черт!

Я без всякого успеха открыл и закрыл двери, перенажимал все кнопки, начиная со «стопа» и в конце концов схватил телефонную трубку. Телефон молчал! Проклятие, я заскрежетал зубами от злости, как вдруг мне показалось, что на крышу кабины что-то упало. А потом потянуло дымом! Я снова схватился за кнопки и так же безуспешно. Дым, между тем, начал постепенно заполнять кабину, становилось трудно дышать. Как на картине Репина «Приплыли». Хорошо им там, в боевиках, либо в потолке, либо в полу кабины непременно найдется люк через который можно выбраться. А вот как быть, если ничего такого просто не предусмотрено конструкцией?

Я сбросил с плеча ремень ножен и вынул меч – вот он, путь к спасению! Просто удивительно, какие силы пробуждаются в человеке, когда жизнь загоняет тебя в угол. Через пару минут в нижней части стенки кабины была готова вполне приличная дыра, в которую я мог протиснуться. Я выглянул и посмотрел вниз. Захватило дух, высота не менее сорока метров. Но делать было нечего, хоть я и боюсь высоты до смерти, а в кабине уже просто нечем было дышать. Я закинул меч в ножнах за спину и стал протискиваться в дыру. Ухватившись за направляющую кабины, я соскользнул по ней, едва не сорвавшись из-за смазки, до седьмого этажа. Возле двери я прочно утвердился на поперечине, крепящей направляющую к стене. Оттянув ролик автоматического замка, я повернул ручку и распахнул дверь шахты. Последнее усилие и я на этаже. Грязный как черт от смазки, покрывавшей направляющую, но зато целый и невредимый. Немного отдышавшись я бросился вверх по лестнице. На восьмом этаже я сорвал со стены огнетушитель и разрядил его через сетку двери прямо в шахту. Следом второй. Из шахты повалил густой дым. А когда я добавил туда третий и четвертый огнетушители, то и он прекратился. Я вытер с лица, вернее попытался вытереть, пот и копоть, и тихо вошел на этаж.

Вася стоял возле открытой крышки силоса и развлекался тем, что плевал вниз. Я подкрался и хлопнул его по плечу. Он обернулся, увидел меня и взмахнув руками отпрянул назад, едва не сорвавшись в силос.

– Что это с тобой, Вася?

– Да ничего, ты бы, Петрович в зеркало на себя посмотрел, тогда бы не спрашивал!

– А что случилось-то? – несколько запоздало, как мне показалось, спросил Вася.

– Лифт сгорел, вот что!

– Дану?

Я пристально смотрел Васе прямо в глаза, фиксируя реакцию, но увы, ничего подозрительного не заметил.

– Так тушить же надо! – спохватился он.

– Уже потушил. Где веревка?

– Вот, на датчике висит. А чем цеплять-то? Ты привез?

– Чем цеплять?! – взорвался я, – да тут рукой достать можно!

– Давай, попробуй, а я греметь вниз не хочу!

– Не велика потеря бы была, – бросил я, обнажая меч.

– Доставай, – я протянул Васе, совершенно пораженному моим маневром, ножны.

Мы сделали замер уровня зерна. Оставалось почти треть бункера. И все же зерно не шло, и я догадывался, нет, знал, что ему мешает. Там, под пятнадцатиметровой толщей зерна было погребено тело Сергея Рахова.

Вася отправился на пульт, а я зашел на подсилосный этаж. Не слабая нам предстояла работа! Резать двадцатимиллиметровую сталь на высоте пять метров. Я пошел обратно и чисто машинально завернул к причальной галерее. Засов был открыт! Пора встречать гостя. Зайдя в электромастерскую, я взял у Алексея фонарь, защитные очки и кусок изоленты. По дороге прихватил небольшой чурбачок, который давно приготовил для этого случая, и кусок жести.

– Татьяна, я в причальной галерее, неподалеку от телефона, если что, звони туда. Но только в крайнем случае! Если через час не вернусь, ищите меня там.

– А что случилось? – глаза ее были как полтинники.

– Потом скажу, но возможно сегодня мы кое-что выясним насчет исчезновений.

Я выскочил за дверь и побежал к галерее. Остановившись возле двери, я выровнял дыхание. Потом потянул на себя дверь, она мягко повернулась, стукнувшись о стену, а я прижался к косяку возле транспортера и прислушался. Тихо, только шорох крысиной возни. Я прошел метров пятнадцать и неподалеку от телефона, там где транспортерная рама немного поднималась, стал готовить позицию. На проходе, метрах в трех перед собой, я положил кусок жести, пистолет примотал изолентой к транспортерной стойке так, чтобы его ствол был направлен на уровень лица человека, если бы этот человек стоял на моей жестянке. Обнаженный меч положил под левую руку, очки нацепил на лоб и залез под транспортер. Сидеть пришлось согнувшись в три погибели, на чурбаке, но игра стоила свеч. Я погасил фонарь, выключил предохранитель пукалки и замер. Через некоторое время крысы привыкли к моему присутствию, притом же, что я сидел не шевелясь, и стали заниматься своими дедами, не обращая на меня внимания. Отлично, наверняка они услышат гостя раньше меня. Не знаю сколько я сидел так, борясь с темнотой и досадуя на весьма чувствительный сквозняк, холодивший мне щиколотки и норовивший залезть под телогрейку прямо к пояснице. Мне показалось, что не меньше часа, как вдруг возня прекратилась, а спустя пару минут и я услышал шаги! Я опустил защитные очки на глаза, нащупал правой рукой рукоять пистолета, левой меч и замер. Неуверенные шаги идущего на ощупь человека слышались все ближе. И вот под ногами незнакомца загремела моя жестянка. Я задержал дыхание и трижды нажал на спуск. Хлопнули выстрелы, послышался надсадный кашель и шорох сползающего по стене тела. Есть! Я включил фонарь и с мечом в руке выскочил из-под транспортера. Мгновение и я приставил острие к груди сидящего у стены врага! Сквозняк довольно быстро унес облако газа в сторону причала и я смог сказать с торжеством в голосе:

– Если шевельнешься – ты покойник!

Он не ответил, был слишком занят – пытался дышать в перерывах между приступами кашля. Выглядел мой противник весьма плачевно – шапка съехала на лоб, а на телогрейку в три ручья текли сопли и слезы. Я быстро ощупал его карманы и с торжеством вытащил пистолет! Газовый, такой же как у меня… И фигура врага вдруг показалась мне знакомой.

– Вася, – протянул я разочарованно, опуская меч. – Какого черта ты здесь делаешь?!

– А ты? – нахально поинтересовался он в промежутках между приступами кашля.

– Тебя ищу! Где тебя нечистая сила носит? Уже целый час найти не можем!

– Какой час? – возмутился Вася, поднимаясь на ноги, – еще и тридцати пяти минут не прошло. Понимаешь, командир, баба у меня здесь живет, только ты, никому.

– Где здесь, в галерее, что ли?

– Зачем в галерее, ее дом аккурат напротив аварийного выхода.

– И именно сейчас тебе загорелось?

– Да причем тут загорелось, – махнул рукой Вася, вытирая слезы. – Ее мужик на мельнице работает, и как раз в нашу смену, так что другого времени у нас и нет.

– Ладно, дон Жуан, – я протянул Васе его пукалку, – пошли на пульт. А об этом инциденте мы, наверное, умолчим?

– Само собой.

Мы вышли из галереи, я захлопнул дверь и задвинул засов.

– Наконец-то! – встретила нас оператор.

– Вася, на девятом вторая труба не идет. Редуктор заклинило.

– А электрик… – начал было Вася.

– Да там они с Егорычем, иначе откуда я про редуктор знаю. Давай быстрее.

Вася вытащил из-под стола жестяной чемоданчик с инструментами и вышел.

– Хочешь чаю? Только что вскипел.

– Не откажусь!

Выпить чашку горячего чая после получасового холодного сидения было просто блаженством!

– Пойду верну Алексею его вещички, – я кивнул на фонарь и очки.

Не знаю почему, ведь я только что закрыл засов своими руками, я завернул к причальной галерее. И засов был открыт! Вот это номер, стало быть галереей пользуется не только Вася! Или он опять смылся? Я быстро вернулся на пульт.

– Татьяна, позвони-ка на девятый.

Через пару минут трубку взяли, ответил сам Вася.

– Ну что там?

– Червяк развалился, буду ставить новый.

– Хорошо, – я положил трубку. Значит, не Вася. Риск новой засады возрос многократно, но я знал, что все равно не откажусь от своей затеи.

– Татьяна, я в галерею, попытаю еще счастья.

Посмотрев на часы, было около половины первого, я взял пару сладких сухариков из своего обеда, фонарь, очки и отправился на «пост».

Я занял прежнюю позицию, примотал пистолет, положил сухари рядом с жестянкой и выключил свет. Как только свет погас, началось валтасарово пиршество. Крысы вовсю хрустели неожиданным угощением, пищали и возились. Превосходно, теперь то уж они долго отсюда не уйдут, ожидая, не обломится ли чего еще. А лучше сторожей не найдешь. Прошло, наверное не больше пятнадцати минут и крысы замерли как по команде, а потом кинулись врассыпную. Какой-то крысенок с размаху налетел на мой каблук, жалобно пискнул и замер, прижавшись к ботинку. Вскоре и я услышал тихие шаги. Ну уж теперь то в мой капкан угодит настоящая дичь! Я нащупал рукоятку пистолета, взял меч и замер, прислушиваясь. Кажется дичь оказалась слишком велика для капкана, судя по звуку шагов по галерее шло по меньшей мере трое, а то и четверо! Я стал потихоньку отодвигаться поглубже под транспортер и неосторожно задел мечом стойку. Совсем слегка, но этого оказалось достаточно – шаги смолкли! Я разом покрылся горячей испариной, похоже, следующий кандидат в исчезновенцы – я. Мысли лихорадочно забегали в поисках выхода. Вот, то что надо! Я опустил руку к ботинку, шаря по полу и стараясь делать это как можно более тихо. Пальцы почти сразу наткнулись на крысиный хвост и я резко надавил на него и тут же отдернул руку. Обиженный крысачок жалобно пискнув, метнулся в сторону. После минуты ожидания, показавшейся мне вечностью, шаги возобновились. Сработало! Три раза звякнула моя жестянка, значит, их все-таки трое, через некоторое время хлопнула дверь и наступила тишина. С трудом переведя дух, я выбрался из-под транспортера, отмотал пистолет, и держа в левой руке не зажженный фонарь, а в правой, у груди, меч, на ощупь двинулся к выходу. Я осторожно открыл дверь и прислушался – тишина, если не считать, конечно, шума работающего оборудования. Я шагнул за порог, а в следующий момент правую сторону шеи что-то обожгло и о лезвие меча звякнул нож! Не успев даже испугаться, я рубанул стоявшего слева убийцу по голове. Кровь залила ему лицо и больше наверное от неожиданности, чём от силы удара, он упал на транспортер. Я мгновенно перевернул меч в руке острием вниз, бросив фонарь освободил левую руку, и когда неизвестный, извернувшись, попытался воткнуть мне нож в живот, перехватил меч двумя руками, и изо всей силы всадил лезвие ему в грудь! Меч вошел между ребрами, вышел под лопаткой и воткнулся в транспортерную ленту. Ноги неудавшегося убийцы заскребли по полу, тело сотрясла крупная дрожь. Он попытался приподнять голову и что-то сказать, но на его губах выступила только кровавая пена. Тело дернулось, вдруг разом расслабилось и замерло. Кончено, я прижался к стене и замер, прислушиваясь. Все спокойно. Я потрогал рану на шее, царапина, хоть и обильно кровоточащая, мой неказистый меч второй раз спас мне жизнь. Надо было заняться покойником. Он был одет в серо-синий теплый комбинезон, черную шерстяную шапочку, короткие черные сапоги на мягкой подошве и черные перчатки. В карманах не обнаружилось ничего интересного – ключи, в том числе и от машины и разная мелочь. Зато под комбинезоном с левой стороны висела кобура с великолепным Зауэром тридцать восьмого калибра. С правой стороны кобуру уравновешивал подсумок с патронами. На воротнике комбинезона был прикреплен уоки-токи японского производства. Великолепие револьвера несколько портил грубо сработанный глушитель с резиновой мембраной, здорово смахивающий на самоделку. Я выдвинул барабан, все шесть патронов были на месте. В армии я показывал весьма посредственные, если не сказать больше, результаты при стрельбе из ПМ, притом что из автомата стрелял только на отлично. Правда, я относил свои неудачи в основном на счет короткого ствола ПМ, и вообще его полной непригодности для армии. Так что уж из Зауэра, который прямо просился в руки, не промахнусь. Я выгреб и рассовал по карманам патроны. Выдернув меч, я тщательно вытер его о комбинезон покойника и спрятал в ножны. Вдруг замигал светодиод на уоки-токи. Черт! Ответить было, пожалуй, так же опасно, как и не отвечать – и позывных я не знаю, и голос не тот. Я схватил револьвер, лихорадочно прикидывая, где могут быть два остальных бандита. Вряд ли они уехали наверх без третьего, скорее всего ждут где-то здесь, внизу. У лифтов слишком светло и там сравнительно часто ходят люди. А вот подсилосный этаж совсем другое дело. Я медленно двинулся вперед, держа револьвер двумя руками перед собой. Дойдя до колонны я остановился и взял на прицел лестницу, ведущую на пол-этажа вверх, на подсилос. Долго ждать не пришлось. С лестницы выползла тень убийцы, отбрасываемая горящей как раз над лестницей, хвала электрикам! яркой лампой. Я поднял револьвер на уровень глаз и затаил дыхание. Мне никогда раньше не приходилось стрелять с глушителем и сейчас его непривычная тяжесть на конце ствола здорово мешала. Да еще некстати лезли в голову мысли, как пристрелян револьвер, по центру или под обрез и сильно ли сказывается применение глушителя на баллистике пули. Как будто это имело значение для каких-то пятнадцати метров, с которых я буду вести огонь! Тень стала гуще, и вот показался ее хозяин, в серо-синем комбинезоне и с пушкой, тоже с глушителем, в руке. Он заметил меня и его пистолет дернулся в мою сторону. Я нажал на спуск.

Послышался легкий хлопок, а результат превзошел все мои самые смелые ожиданий! Пуля попала именно туда, куда я и целился – в левую половину груди, моего противника развернуло и отбросило назад на лестницу. Я осторожно подошел, держа синий комбинезон на прицеле. Подобрал и, поставив на предохранитель, сунул в карман Вальтер военного образца, выпавший из руки террориста. Потом я попытался нащупать пульс на его шее. Пульса не было. Это пожалуй и к лучшему, где-то здесь есть ведь еще один. Вероятно, и он затаился где-то в подсилосе. Но выйти на подсилосный этаж, где горело только дежурное освещение с хорошо освещенной лестницы, без всякой подготовки или отвлечения противника было вряд ли разумно. Да еще к тому же, Татьяна остановила оборудование – обед, черт бы его побрал, и наступила такая тишина, что, кажется крыса чихнет – услышишь.

Я стащил с убитого его черную шапочку и надел взамен свою, светло-серую. Затем взял труп под мышки, стараясь не испачкаться в крови, и приподнял его голову над последней ступенькой, слегка поворачивая из стороны в сторону. Словно человек изо всех сил приглядывается и прислушивается. Не прошло и полминуты, как тело дернулось у меня в руках, а на плечо брызнула кровь и частицы мозга из простреленной насквозь головы покойника. Я отбросил труп и прыгнул вперед и вверх, и успел добежать до колонны, прежде чем маня взяли на мушку. А любопытно, что же у него за пушка, что он так прошил голову? Я вытащил из кармана четыре патрона и бросил их вправо, целясь в вентилятор. Как только патроны загремели по железу, я засек в глубине этажа слабый хлопок. Отлично, он засел за центральным рядом колонн. Я взял левее и переходя от колонны к колонне потихоньку стал продвигаться в сторону предполагаемой позиции противника, заходя ему во фланг. Продвигаясь, я выбрал подходящее место и снова швырнул пару патронов все в тот же вентилятор, вызвав еще один выстрел и уточнив местонахождение цели.

В общем, все оказалось гораздо проще, чем я ожидал. За седьмой по центру колонной я обнаружил последнего террориста. Он стоял на коленях, опираясь на какой-то тюк и лихорадочно нажимал переключатели на своей рации. Наверное поэтому бдительность его была весьма относительной, и я смог взять его на прицел без особых хлопот. Прикинув, что лучше – стрелять на поражение или попытаться взять его живьем, я остановился на втором варианте и взведя курок гаркнул:

– Не двигаться! Бросай оружие!

Террорист повернулся с похвальной быстротой, наводя на меня пушку. И так как весь его вид недвусмысленно говорил, что следовать моим советам он не намерен, мне не оставалось ничего другого, как прицелившись ему в бедро, спустить курок. Удар пули бросил его на пол, закрутив волчком. В падении террорист выронил оружие, и я со всей возможной скоростью бросился вперед, чтобы помешать ему поднять пистолет. Мне пришлось перепрыгивать через транспортер, приземляясь я споткнулся и эта задержка едва не стоила мне головы. Террорист успел таки дотянуться до пистолета и я буквально в последний момент, в прыжке, выбил его оружие ногой. Пистолет вылетел из его руки и исчез в темноте. Я взял его на прицел.

– Все, отстрелялся!

Приставив револьвер к голове террориста, я опустился на корточки и обыскал его. Ничего интересного, кроме большого ножа, который я отбросил подальше, я не обнаружил. Раненый держался молодцом – пуля не задела кость, но тем не менее выходное отверстие в его бедре было величиной с железный рубль и боль он, должно быть, испытывал адскую. Использовав в качестве жгута шарф, я перетянул ему ногу, в вместо тампона подложил его шапку. Поднявшись я отошел в сторону.

– Ну а теперь, расскажи мне все!

– Что это все? – прикинулся дурачком террорист.

– Все это все, – я слегка пнул его в раненую ногу, и он скривился от боли. Конечно мне было противно прибегать к таким методам, но с другой стороны на их руках была кровь трех человек. – Так как?

– Спрашивай, – после недолгого молчания выдавил из себя террорист.

– Вопрос первый. Для чего вы это делаете? Какова конечная цель?

– Что это? Какая цель? – недоуменно переспросил он.

– Хорошо, – я выдвинул барабан и выбросил в ладонь стреляные гильзы и патроны.

– Шесть на одного это несправедливо. Пусть будет один на одного, дам тебе шанс подумать.

Я внимательно наблюдал за его лицом, но увы, никакой реакции не заметил.

– Отличная вещь! – я покрутил один из патронов в пальцах, – полуоболочечная пуля, усиленный заряд. Как бедро, болит?

Террорист скрипнул зубами в ответ.

– Так вот, если я не получу ответов на вопросы, то мы с тобой сыграем в гусарскую рулетку. Первой целью будет левое колено, затем правое, и так далее. Будет очень больно, но когда мы дойдем до локтей, ты, я думаю, расскажешь все.

– Впрочем нет, что я садист, что ли! Если не поможет колено, следующей целью будет живот. Умирать будешь долго, особенно, если успеет приехать «скорая».

Я вложил «патрон» в гнездо, крутанул барабан, захлопнул его в корпус и, взведя курок, взял на прицел колено террориста.

– Итак?

– Пошел ты… – прохрипел он в ответ, но на его лбу, несмотря на холод, выступили капельки пота.

– Как хочешь, – щелкнул боек и террорист с облегчением перевел дух. Еще бы, он-то ведь не знал, что в барабане вместо патрона тридцать восьмого калибра всего лишь стреляная гильза.

– Пока повезло, – я снова взвел курок и перевел ствол на его живот.

– Интересно, повезет ли тебе на этот раз! Снова щелкнул боек.

– Да ты не то что в сорочке, в дубленке родился, – ухмыльнулся я, взводя курок в третий раз.

– Довольно, – подал голос террорист, – я все расскажу. Только как бы тебе не пожалеть об этом!

– Ничего, как-нибудь. Валяй, рассказывай.

– Как тебе наверное известно, есть определенные политические силы желающие добиться отставки Президента.

Я неторопливо качнул стволом револьвера.

– Тоже мне новость.

– И недавно эти силы приняли решение всеми возможными способами ускорить этот процесс.

– Пока не вижу связи.

– Терпение. Значительно способствовать ускорению этого процесса можно было бы, дестабилизировав обстановку в столице и вызвав недовольство москвичей деятельностью, или бездеятельностью, правительства. Как российского так и московского, а следовательно и Президента. Самый простой способ добиться этого…

– Это оставить жителей столицы без хлеба! – докончил я за него.

– Именно. Ваш комбинат делает более половины московской муки. Два других московских комбината на ремонте. Вы сейчас всего на четверть снизили производительность и что творится в булочных. Так что…

– Ерунда! – перебил я его, – муку можно подвезти из других городов.

– Это не совсем так. В радиусе пятисот километров, как минимум, нет комбинатов, где можно было бы набрать необходимое количество. А парализовать железную дорогу не так уж и сложно, и совсем необязательно для этого даже подрывать колею.

– Можно машинами…

– Не смеши, – в свою очередь перебил меня террорист, – за шестьсот километров такого количества не навозишь. Да и есть определенные возможности воздействовать и на автотранспорт…

– Нет, что-то тут не сходится, – опять перебил я его, – зачем тогда эти исчезновения? Почему бы просто не взорвать нас?

– Ну нет. Тогда московское и российское правительство выступили бы в роли борцов с терроризмом. И уж если не вызовут к себе симпатии, то по крайней мере не вызовут своими действиями и недовольства. К тому же мы бы дали властям отличный повод придавить оппозицию.

Совсем другое дело, когда два предприятия стоят на ремонте, а третье, вполне работоспособное, не может обеспечить москвичей мукой для хлеба! Неважно по каким причинам, при умелой подаче в прессе… Тогда о-го-го, что можно сделать! К тому же наши действия это всего лишь одно из звеньев цепи.

Во всем этом была определенная омерзительная, но беспощадная логика.

– Великая цель оправдывает великие средства, а тут какие-то несколько человечков, – мой палец напрягся на спусковом крючке.

– И ради ваших грязных делишек и потребовались эти убийства, эти лужи крови, весь этот ужас!

– Мы всего лишь выполняли приказ, – забеспокоился террорист, – тут ничего личного.

– Чего, чего? Приказ!? Ты что, хочешь сказать, что вы из МВД, МБ или еще откуда?

– Именно, и лучше убери пушку. Мы из группы Гамма, Министерство безопасности России. Так что лучше давай-ка дуй к телефону и звони на Лубянку, дежурному по министерству. И поторапливайся, если хочешь…

– Заткнись, мразь! – я снова навел револьвер на его брюхо. – Если бы вы были из МБ, я был бы давным-давно покойником. Да и ваши глушители доверия не внушают. А может у тебя документ какой имеется?

– На задание документы…

– Понятно, не выдаются. Даже если бы я тебе и поверил, это не имело бы значения – вы убийцы! А потому продолжи нашу беседу. Где тела погибших?

– Ты уже и сам догадался, в силосах, конечно.

– А почему собаки ничего не обнаружили и так странно себя вели?

– Это просто, – ухмыльнулся террорист.

– После того, как сходила кровь, мы прятали тело в пластиковый мешок и бросали в силос А место обрабатывали свежей шкурой белого медведя. Видишь тюк? А его запаха и лайки зачастую боятся, что уж говорить о городских собаках, хотя бы и розыскных.

– Ясно, – вот значит, чью шерсть я находил. Последний вопрос. И не юли, если хочешь жить. Кто на элеваторе?

– Этого ты не узнаешь!

– Не корчи из себя героя. Ты всего лишь смрадный ублюдок, наемный убийца! Так что давай, колись! – и я качнул револьвером. – С каждым поворотом барабана твои шансы падают!

Террорист помолчал, раздумывая.

– А, да ладно. Это Вася.

– Вася?! Значит, все же он!

– Ага, я! Не шевелись, командир, а то прострочу! – послышалось у меня за спиной. – И все то ты хочешь знать, командир. Не спроси ты про меня, может быть и остался бы в живых. А теперь извини. Брось пушку! и не беспокойся, в случае чего я не промахнусь!

Я бросил револьвер и скосил глаза вправо. В руках у Васи был не какой-нибудь там ПМ или Вальтер, а АПС! Курок на боевом взводе, переводчик в положении «АВТ» – шансов никаких.

– Отлично, теперь Вальтер. За ствол и медленно, очень медленно!

Я положил пистолет. Вася слегка расслабился.

– Жаль не удалось сжечь тебя в лифте, а как было бы хорошо! Записали бы в акте: «Возгорание пыли, скопившейся на крыше кабины лифта, приведшее к несчастному случаю, произошло в следствии неисправности контактов СПК…». А может в результате самовозгорания с магнитной отводки, неважно. И все. Никаких хлопот и можно продолжать дальше. Но ты вывернулся!

– Говорил ведь вам, – обратился Вася к раненому, – начинать надо с него! Слишком умен, а значит, опасен. Как говорил Шопенгауэр: «Мозг человека оружие более страшное, чем когти льва». Но вы же не слушаете хороших советов, вы сами с усами, умники!

– А теперь все, дело закрыто. – Вася перевел пистолет на террориста. Я незаметно отодвинул левую руку назад и взялся за конец висящих за спиной ножен.

– Подожди, Вася…

– Нечего ждать, лучшего ты, козел, и не заслуживаешь…

Вася не договорил. Я прыгнул в его сторону, выхватывая из-за плеча меч. Уже в прыжке мне стало ясно, что конечно я не ниндзя и опередить Васю, похоже, не успею. Но выбора то все равно не было, это был последний шанс. Лицо Васи перекосила ухмылка, и он нажал на спусковой крючок. Но эта ухмылка сменилась недоуменной гримасой, когда боек громко стукнул по капсюлю, а выстрела не последовало! Осечка! Я перехватил меч двумя руками и вкладывая в удар скорость броска, тяжесть тела и придавая клинку дополнительное ускорение левой рукой, смещая на себя нижнюю часть рукоятки обрушил меч на плечо Васи! Клинок легко разрубил телогрейку и углубился дальше почти до пояса! Я выдернул меч и тело Васи тяжело рухнуло на бетонный пол.

Не знаю, что заставило меня оглянуться, но оглянувшись, я увидел, что раненый террорист уже дотянулся до брошенного мною Вальтера! Я круто развернулся, занося меч, и когда большой палец правой руки террориста сдвинул предохранитель, он был уже большим пальцем покойника, а голова его покатилась по полу.

– Отличная работа! – послышалось справа-сзади и из-за колонны вышли два человека в черном. Черные комбинезоны, черные шлем-маски с прорезями для глаз, черная обувь и черные перчатки. Ни дать ни взять настоящие ниндзя! Вот только в руках у каждого вместо меча был короткоствольный Хехлер-Кох с лазерным прицелом. Интуиция подсказала мне, что хвататься за оружие нет необходимости, и я спокойно ждал их приближения.

– Капитан Кольцов, спецназ МВД России, группа «Витязь», – представился первый.

– Сержант Глушко, – слегка поклонился второй.

– Спецназ? – растерялся я, – так что же, значит, вы все знали?

– Не все – Вася, правда был у нас на подозрении, но что касается остального… Словом мы знали слишком мало, что бы действовать, но вполне достаточно, что бы поставить ловушку. Уход ОМОНа – приманка, ну а мы – капкан.

– И никто об этом не знал?

– Только директор.

– И вы что же, здесь с первого дня, как ушел ОМОН, а мы вас даже не заметили.

– Мы же все таки спецназ.

– Сержант, – обратился капитан ко второму «ниндзя», – а с вас ящик шампанского. Семьдесят пять процентов безвозвратных потерь противника от холодного оружия.

– Подождите, – перебил я их, – так что же вы следили за каждым моим шагом?

– Не только за тобой, за всеми. А тебя еще и подстраховывали. Но ты отлично справился со всем в одиночку.

– Но если так, то почему вы не остановили меня?

– А зачем? – ухмыльнулся, судя по голосу, капитан.

– Так даже лучше. Наши фотографии все равно бы не появились в газетах. А из тебя сделают героя, и как не банально и пошло это звучит, страна сейчас действительно нуждается в героях!

– Какой я герой.

– Самый настоящий!

– А сержант тем временем наклонился над Васиным телом и вынул из его руки АПС. Он ловко извлек магазин, передернув затвор выбросил несработавший патрон из ствола, ловко поймал его на лету и так же спрятал себе в карман. Затем он достал другой магазин, вставил его взамен вынутого, снова передернул затвор и вложив АПС в руку Васи дал короткую очередь!

Должно быть на мое лицо было жалко смотреть, потому что капитан ободряюще похлопал меня по плечу:

– Не надо огорчаться, ты сделал все сам, мы просто чуть-чуть помогли и все. Ладно, счастливо. Не забудь перевязаться и звони на Петровку.

И когда я повернулся, что бы уйти, неожиданно добавил:

– Надумаешь сменить работу, приходи. Вакансия найдется!