
Эго-футуристы: Альманах V. В издание вошли стихотворения Вадима Шершеневича, Василиска Гнедова, Павла Широкова, а также статья Ивана Игнатьева «Эго-Футуризм».
Тексты даются в современной орфографии.
Засахаре Кры
Эго-Футуристы V
Редакция – И. В. Игнатьев.
Художник – Лев Зак.
Обложка – жар-птичьего цвета с лазорьим аккомпанементом.
Типография – Т-во «Свет», Невский, 136
1913
Иван Игнатьев
Эго-футуризм
Шествуя по лестнице Культуры, человек старался вытравить в себе все ему присущее, Природное.
Взамен того, чтобы идти навстречу Богу, он шел от Него в противоположную сторону.
Он не развивал своего «Я», своего Лица, своего Индивидуала, он стремился старательно «подчищать» эластичною резиночкой все признаки малейшего «Ego, Эгоизма». И этому не виделось помехи и этому помехой не считалось то, что результат подчисток был всегда один – дыра.
Человек, проповедуя альтруизм, не видел, не желал видеть, что корни альтруизма растут из эгоизма.
«Сознательный эгоизм почти равен альтруизму: он не ищет борьбы: инстинктивный эгоизм вызывает и ведет борьбу, и, только благодаря эгоизму других, может быть ограничен в своих желаниях.
Все эгоистичны, но не все одинаково понимают это, и, в большинстве случаев, эгоизм разыгрывается на началах как бы альтруистических за общие желания и интересы, но это только кажется, сущность же борьбы в эгоизме личностей, а все идеи, сопутствующие ей, служат ее подспорьем и поддержкой личного эгоизма человека.
Принимая в расчет и уважая чуждые нам эгоизмы, мы более служим альтруистическим идеям, чем эгоистично проповедуя альтруизм, которого в действительности нет.
Только, так сказать, от трения эгоизмов друг об друга создается нечто похожее на альтруизм» [1].
Закон Природы сам по себе таков, что «Я» не может быть эгоистично в отношении к самому себе, и как бы альтруистичен не был данный индивид, – его конечный альтруизм покоится на эгоизме…
Чем дальше глубь веков, тем сильнее и прочнее вытравление личности, Природы.
Ее исконный враг – Культура. Это смертоносный яд для «Я».
Противоядие яду, сражающему Нетленное, осознано давно и разносторонне.
Мы знаем Будду Гаутама, Жан Жака Руссо, Фридриха Ницше, Александра Ивановича Герцена, Максима Горького, Генрика Ибсена, Евгения Соловьева (Андреевича), Иоганна Готлиба Фихте…
Возможность достижения человеком божественности.
Сверхчеловек.
«Я» и «не-я».
Самостоятельность Личности.
Презрение условностями и освобождение от цепей общественности…
Герцен «боялся всякого подчинения», возводя на пьедестал анархию, в смысле признания высшей, верховной санкции за самим человеком, за его «Я».
Он требовал «отделения человека от официальной жизни своего народа, признания за личностью ее религиозной, нравственной и даже политической „автономии“».
На то, что «идея освобождения личности дошла до анархии и атеизма», указывал еще Евгений Соловьев.
Тот же Евгений Соловьев приходит к идеологии силы, делая, в виде компенсации, оговорку: …«силы, поддержанной и основанной непременно трудом».
Идеология силы переходит в формулу: «только сила кристаллизуется в право, а не бессилие». «Каждое право должно быть заработано: не заработанное право миф, мечта, прекраснодушие».
Соловьевский индивидуализм почерпнут из чаши Горького.
Этот индивидуализм ширился, сближаясь с общественной идеологией, пришедшей от эгового индивидуализма к индивидуализму коллектива, индивидуализму классовому, – индивидуальному самосознанию Пролетариата.
С точки зрения борьбы интересов развития Личности исходят отношения Евгения Соловьева к Ж. Ж. Руссо и Толстому.
Борьба за свободу и самостоятельность своего «Ego» у Руссо и у Толстого неразрывна от борьбы против разврата Культуры, Культуры вообще.
«Разврат это ложь. Развратно все, что лживо, все, что не отвечает истинным потребностям и влечениям человека, все, что ведет его совесть к компромиссу, все, что позволяет ему жить чужим трудом и носить чужое лицо» [2].
Следственно, первое условие индивидуализма Толстого: «жить своим трудом, за свой счет и страх, чтобы сохранить святыню своей личности».
Основанием его общественной личности будет «воздать труду должное, т. е. уничтожить эксплуатацию масс, все равно под каким бы знаменем – государственности или капитализма – ни происходила эта эксплуатация».
Ж. Ж. Руссо – «великий плебей и великий пролетарий, попавший в общество герцогов и принцев крови, которые смотрели на него, как на редкого зверя. Его всячески соблазняли, чтобы он перешел на сторону праздных и сильных. Но Руссо остался верен себе. Несмотря на все соблазны, он ни на минуту не прекращал войны с „частными людьми хорошего тона“, с приличным обществом. И тут он беспощаден. Его красноречие стихийно. Здесь ненависть веков и поколений, здесь злоба и негодование всех трудящихся и обремененных, здесь гордое и могучее „Я“, выступившее на защиту своего попираемого достоинства, ревниво оберегавшее свое одиночество и независимость против соблазнов лести, богатства, славы»…
Христианство – религия рабов, протест против римской цивилизации.
Идеи Пролетариата – религия Труда и Капитала.
Эгоизм же – религия рабов духовного крепостничества, Культуры, Города (т. е. общежития)…
Такого рода броскости от Теософии к Социализму, от Биологии к Философии, от Мистического Анархизма к Эгоцентризму, и обратно, и, наконец, к Эгофутуризму, интуитивному осознанию, интуитивному озарению, все это претерпевало такое ничтожное в своем величии и великое в своей ничтожности – человеческое «Я».
В ощущении неопровергнутого предела таится трагизм асимметричности Потребности и Возможности, Влечения и Средств к Достижению.
Фундамент трагизма – сила.
Сущность трагедии – непрестанное недовольство духа.
Смысл ее – муки и ошибки, боль и радость Искания.
Отсюда – Трагическая Красота, отсюда прогрессивность пути ее.
«Из семян, посеянных трагическим искусством, – говорит Петр Пильский, – вырастет то отдаленное, что будет называться возвышенной и прекрасной человеческой индивидуальностью».
По Максиму Горькому «в карете Прошлого далеко не уедешь», вот почему «мы и должны жить для человека Будущего».
Горький, правый совершенно в первом, не прав во втором.
Мало того, что мы – люди Настоящего, – мы сами, а не кто Иной, Последующий, – люди Будущего. Ибо наше Бытие – непрерывный ряд мгновений:
мгновенья Настоящего, мгновенья Будущего.
Цель современья в выявлении индивидуальности и отделении ее от коллектива, в непрестанном трагичном прогрессе, в непрестанном устремлении к достижению возможностей Будущего в Настоящем.
Часто при химическом опыте необходима продолжительная реакция, и только лишь после толчков, оканчивающихся нередко взрывами, удается получить искомое.
Точно такую же историю повторил собою и «Эгофутуризм».
Впервые слово это встречается в брошюре г. Игоря-Северянина «Ручьи в лилиях» (СПб., 1911), в виде подзаголовка к поэзе «Рядовые люди» («Из цикла Эгофутуризм»). Затем оно находит применение в «Прологе Эгофутуризм» того же Игоря-Северянина, в «Скрижалях Академии Эгопоэзии», в «Доктринах интуитивной школы Эгофутуризм» и в целом ряде сборников «Пб. глашатая», в одном из коих, именно в «Орлы над пропастью», – закончен обозрением «Первый год Эгофутуризма».
Доктрины г. Северянина разослались осенью, а в октябре редакции обошел листок г. Олимпова.
«Хартия интуитивной школы Вселенский Эгофутуризм – основана 13 января 1912 года – начертаны скрижали Эгопоэзии Вселенского Футуризма – Константином Олимповым (К. К. Фофановым) совместно с Игорем-Северяниным, а в октябре 1911 года образован кружок „Ego“, причем знак Ego приняли по предложению Константина Олимпова. Слово „Поэза“ создано и впервые начертано Константином Олимповым 19 мая 1911 года на траурной ленте надгробного венка своему Отцу – Поэту К. М. Фофановому – „Великому Психологу Лирической Поэзы“ с одного конца ленты, с другого эпиграф из Фофанова – „Поэзия есть зверь, пугающий людей“.
Основные (!) поэзы „Вселенского Эгофутуризма“ Константина Олимпова овсемирены: „Интерлюдия“, „Эван Эвоэ!“, „Абан“, „Шмели“, „Тройка в тройке!“. Беседы К. Олимпова о Вселенском Эгофутуризме запечатлены частью „Теосом“ в ряде статей, напечатанных истекшим летом в газете „Дачница“ (№ 2, 3, 4, 5). Идеи доктрин футуризма, изданных в сентябре 1912 года, заимствованы Игорем-Северяниным из напечатанного. Вселенский Эгофутуризм признает мнения в искусстве иностранного футуризма с некоторыми оговорками, о которых будет своевременно сообщено.
P. S. Настоящее разъяснение выходит с большим опозданием, вследствие опасной болезни Константина Олимпова, потерявшего возможность следить за последними новостями в литературе с конца июля по кот. текущего года.
Константин Олимпов
П. М. Фофанов (Теос)
Октябрь 1912 года».
Игорю-Северянину пришлось ответить «открытым письмом».
«Константин Олимпов в печати оклеветал меня. Я прощаю его: мое творчество доказательно. Теперь, когда для меня миновала надобность в доктрине: „я в будущем“, и, находя миссию моего Эгофутуризма выполненной, я желаю быть одиноким, считаю себя только поэтом, и этому я солнечно рад. Моя интуитивная школа „Вселенский Эгофутуризм“ – путь к самоутверждению (?!?). В этом смысле она бессмертна. Но моего Эгофутуризма больше нет: я себя утвердил (?!). Смелые и сильные! от вас зависит стать Эгофутуристами!
Игорь-Северянин
23 окт., 1912 года».
Оппонент не промолчал.
«Декларация К. Олимпова.
Вторично утверждаю: идеи доктрин футуризма, изданных в сентябре 1912 года, заимствованы Игорем-Северяниным из напечатанного, и о моей клевете на него – речи быть не может, также его словесный жест прощения излишен.
Опровергаю его толкование Футуризма: усматриваю софизм, позволяющий выйти ему из крайне неделикатного положения и Вечную Перчатку Бессмертия – Эгофутуризм – ометаморфозить в галантерейную.
Свидетельствую: первоначальная рукопись скрижалей Эгопоэзии, начертанных 13-го янв. 1912 года, хранится в настоящее время у Игоря-Северянина.
Уверяю: теоремы моей интутивной школы „Вселенский Эгофутуризм“ докажутся грядущими поколениями Вселенского Эгоискусства и – утверждается аксиомами.
P. S. Этой декларацией полемика об основании „Вселенского Эгофутуризма“ – прекращена.
27 октября 1912 года
Константин Олимпов (К. К. Фофанов)».
В ноябре Игорь-Северянин выпускает четверть-листовку «Эпилог Эгофутуризма», помеченную датой «24-го октября, 1912 г. Полдень». Этим крайне нетактичным изданьем Северянин порывает с Эгофутуризмом («Мой мозг прояснили дурманы, душа влечется в Примитив»), награждая попутно эпитетом Иуды бывшего соратника своего Олимпова.
Насколько ценны все предыдущие брошюры Северянина, настолько малоценен его «Эпилог». Ведь, как хотите, нельзя назвать существенным и новым самовосхвалительности («Я, гений Игорь-Северянин… повсеградно оэкранен… повсеградно утвержден!»), неопровержимыми его «заслуги» («Я покорил (?) литературу! Взорлил гремящий на престол!»), его колумбовы «откровения» («дарованье» толпе холопов значенье собственного Я).
Бесценна, с одной стороны, и вся северянинская «школа».
По собственным же словам Северянина, «школа» Эгофутуризм – это только «Я (Северянин) – в будущем», а по северянинским же «Доктринам» Эгофутуризм (опять-таки как «интуитивная школа») – «грядущее осознание жизни и искусства», базирующееся на четырех тезисах[3].
За весь период пребывания в Эгофутуризме Северянин создал и знал только слово «Эгофутуризм» («Я в Будущем»).
А что такое этот «Эгофутуризм г-на Северянина» – Северянин и сам не мог определить точно. Сегодня «Академия (Эго)поэзии», завтра – «грядущее осознание жизни искусства», послезавтра – «самоутверждение неизвестно чем и когда».
Северянин заплатил в «своем» Эгофутуризме и первом, сколько-нибудь удобном, случае он «проясненно» бросает свои «дурманы», благо находится «настоящий издатель»[4], а «патентованный» критик Д. Философов, почуяв новую ягоду, приудобивающуюся на тепленький академический кустик, торопится «признать», хотя и осторожно:
«…Весело слушать его (Северянина) пустяки, потому что у автора есть несомненный талант.
Есть надежда, что он (кто – талант или Северянин?) скинет с себя ребяческую курточку, и станет поэтом, как и все…»[5].
Проще: От души желаем Северянину воспользоваться свободным ныне лаврами, например, Дмитрия Цензора…
«Никудышность» теософии и философии г. Северянина имеют, однако, с другой стороны, гораздо большее значение, нежели его последующая поэзия. Северянин сыграл роль яблока, приведшего своим паденьем на голову Ньютона к открытию последним закона всеобщего тяготения. Как только перестала существовать северянинская «интуитивная школа Вселенский Эгофутуризм» – по инициативе директора «Пб. Глашатая» Ивана Игнатьева возникает Эгофутуризм в качестве интуитивной ассоциации, обнародовавшей «Грамоту»:
«I. Эгофутуризм – непрестанное устремление каждого эгоиста к достижению возможностей Будущего в Настоящем.
II. Эгоизм – индивидуализация, осознание, преклонение и восхваление „Я“.
III. Человек – Сущность.
Божество – Тень Человека в зеркале Вселенной.
Бог – Природа.
Природа – Гипноз.
Эгоист – Интуит.
Интуит – Медиум.
IV. Созидание Ритма и Слова.
Ареопаг:
Иван Игнатьев
Павел Широков
Василиск Гнедов
Димитрий Крючков».
Эгофутуризму суждено было пройти «Пути василисковые». Первый Путь пройден. Недолгость его искуплена жертвами.
Погиб поэт Игорь-Северянин, материальности предпочивший Идейность, рыночному спросу – Свободу.
О Поэте Северянине нельзя не опечалиться.
Тем паче что остальные «жертвы вечерние» ничтожны даже своею множественностью.
Утром о них не говорят.
И. В. ИГНАТЬЕВ
Василиск Гнедов
На возле бал
Слезетеки невеселий заплакучились на Текивой,
Борзо гагали веселям – березячьям охотеи –
Веселочьем сыпало перебродое Грохло
Голоса двоенились на двадцать кричаков –
Засолнило на развитой листяге –
Обхвачена целовами бьетая ненасыта, –
И Вы понимаете ли в этом что-нибудь:
Слезетеки эта – плакуха – извольте – Крыса…
Кук
Кук!
Я.
А стрепет где?
Гнезда перепельи разбухли,
Птенцы желторотили лес…
Кук!
Я.
Стрепетили стрепетки уныво –
Лес желтевел белокол…
Кукала кука:
Кук!
Галоче станывал Бук –
Кук его – Гук!
А где-ж стрепета?
Маршегробая
Крылобрат! Водопад! Разгули звери дно! Раскинжаль на Планеты два Сердца! Сердце в Гробу – Сонячко Сердце на гробе. Я блескаю Гробам! Столоку Виноград! Разрыдавлю Все Горы сквозь полночь… Где полосят ущелье гробое… Я и правдить хочу – и на Стон залетнуть – целовать Бирюзу – крокодилить в Гробу – проглотать Троглодит – пусть не будет Стези – я Стезя – Я свой гроб – Я и марши маршу – на плечах Я свой Гроб и себя уношу. – Я свой Гроб и Себя осклепляю в траве, разношу по кустьям – и обглодки божу… Запишу на скалах белых написей Рок: «Здесь лежит», «Здесь лежит»: «Белый Я» – «Кровь моя». Впалачу: «Сожалей» под людские Сердца… Законю на Скалой полосато Мечо: «Не ходите к Мечу» – на Горе закричу – «Положайте Сердца на Доланах!».. На Долистых Доланах кишинеть станет Мир – поставлять под Мечаку Калину… Как Калина Кровка, – Мечает Мечак… Выклоняются Горы в наклоне – Я мечи золочу над Смеянкой лечу – и мечу хохочу, крик ломчу… Две зверяные клетки висут на руках – Столокнилось ба горе счастье. Два полгоря и счастья расшиблись на клетки, клеть одья побежала в могилу, другая на выши рыдачить. Дерзачай Крапива! – Гром затворчу – усну…
Свирельга
Ги! Поэт белоснегий – раскрыленка неяроча сна,
Распоясаны Лебедь – беззадорка задорка
Крашень… Колеса расцветенная спица, – вертовертаный дно небоклон…
Переезжил на Дачу Зимую – переканчивал лес еляки…
Подводовил ГуашоЧиненки – на встрети губы локал.
Назовлял я тебя дрога-дрога – рукой еловито люблял.
Ты томнялся Синевоче Горой – не чаял – не чаял –
Передольчу к тебе ли на Дачу, – буду ласками лгать…
Переехала Кошка на Дачу – загорелся сыр-бор – пустяки,
Снопы долинато плескали – репейник поджалал камыш.
Кругопляш развинтяли колеса – в небе Белка подвышала картон…
Эва! Милостивые Государи – скажите – в котором ухе у меня звенит камертон…
Грудь верблюдкой твоя застонила.
Стоноем заводил Караван – две Пустыни сошлись в поцелуе.
Лебедовик плескался в диван…
Уверхи златопляшу полую – диван под Горою стонал.
Ты Поэт белоснежий,
Раскрывое жало у Пежи…
Стоноемно тебя целовчал…
Павел Широков
Сказка миража
Я не знаю, – близко-ль, далеко ли…
Знаю, что за волокнистым морем,
Где в лучах вонзились, словно колья,
В глуби неба шелковые зори,
Пролегали выпуклые земли…
Воздух спал, зачаровав проливы…
Воздух спал, скажите не затем-ли,
Что бы сделать души прихотливей?..
Возвышались хрупкие палаццо,
В них, казалось, жили сами боги.
Все умели весело смеяться,
Потому что не были убоги.
Не скрывали от смущенья лица,
Не дрожали, словно лист осины.
Для того, чтоб плакать и стыдиться.
Были нужны веские причины.
Защищал от гнусных покушений
Там живущих добрый царь Драконов…
Так цвела страна без злых лишений,
Без забот и даже без законов.
Но проспала опытная стража
Черных туч убийственные перья,
Разнеслися клочьями Миража
Все обрывки шелковых поверий.
Снег улегся на тропинки рая.
На кусты, на камни и на крыши,
И теперь вот нет такого края!..
Если-ж есть, то не такой, как выше.
Первая поэза о Грезэлии
Цепя и режа чувствованья, звуки
Текут порывно в жуткой глубине…
Бросают их невидимые руки.
Касаясь струн, звенящих будто вне.
И каждый звук меня ведет глубоко…
Я иногда вхожу в безстенный зал,
Где каждый – Все, но вечен одиноко,
И каждый, знаю, вечность разгадал.
Я – принц Фантаст! В Грезэлии забыто
Все внешнее, – к нему я так-же слеп.
Когда-же грудь кольнет слегка избыток,
То он ведь нем и, словно Мир, нелеп.
Я ухожу за жизненные стены,
Чтоб жить душой, чтоб не звала назад
В свой топкий круг цепь повседневной пены…
Во мне мой Мир и я им властно взят.
Февраль 1913.
Вадим Шершеневич
Коломбина сомневается
Весенние талые звуки…
Сомнение давит грудь…
Ах, облегчит-ли муки
Кто-нибудь?
Амура стрелы так тонки,
Но ядом пропитан конец…
Я жду на-днях ребенка
И не знаю: кто-же отец?
Любила двоих я сразу,
Двоим обнажила свой стан –
Тебе, Пьеро светлоглазый,
Тебе, Арлекин – Дон-Жуан.
Одному отдалась я в смехе,
И взял он меня, как тигр.
Другому-же – зная утехи
И радость любовных игр.
Один целовал мои руки,
Другой пылавшую грудь.
И вот под талые звуки
Глаза застилает муть.
Ах, облегчит-ли муки
Кто-нибудь?
Я тоже Пьеро
Сижу я, глупый, как сказка,
На талом, бледном пути…
Коломбины пахнет подвязка
Сырой фиалкой Coty.
Сижу, никому не мешаю,
Как голос совести – нем…
Видеть сны себе разрешаю
Вишь в оправе французских поэм.
В стиле Джотто на блеклой бумаге
Вывожу пируэтом «S»
И в старинной ржавой отваге
Обнимаю холодный эфес.
И всю злость своего каламбура
Посылаю Вам, Арлекин…
Отстраняюсь от стрел Амура,
Как от брызнувших грязью шин,
И в снежных опавших розах
Я – искусственный, как триолет,
О больше, чем сладостных, грезах
Мечтаю – Пьеро и поэт.
Москва.
Примечания
(1) К. М. Фофанов. Оранжевая Урна. Изд-во: Петербургский глашатай, 1912, с. 4.
(2) «Л. Н. Толстой» – Монография Андреевича.
(3) «Орлы над пропастью». Изд. «Пб. Глашатай», 1912. С. 4
(4) Один из московских эксплуататоров «модернистов для бедных»
(5) Речь. № 12. 1913