В этой книжке ничего не выдумано. Все, что здесь написано, действительно было. Писали эту книжку 5 человек. Все мы – домохозяйки-безбожницы, наши мужья – рабочие ленинградских заводов. Самой молодой из нас 36 лет, самой старшей – 57. В этой книжке каждая из нас рассказывает, почему раньше верила в бога и почему рассталась с этой верой теперь.

Тяжела и горька была наша доля до Октябрьской революции.

Старый, эксплоататорский строй ставил трудящуюся женщину в тяжелое забитое безвыходное положение, он держал ее в «домашнем рабстве» на положении «домашней рабыни».

«Женская половина рода человеческого, – писал В. И. Ленин, – при капитализме угнетена вдвойне. Работница и крестьянка угнетены капитализмом, и сверх того они даже в самых демократических из буржуазных республик остаются, во-первых, неполноправными, ибо равенства с мужчиной закон им но тает: во-вторых, – это главное – они остаются в „домашнем рабстве“, „домашними рабынями“ будучи задавлены самой мелкой, самой черной, самой тяжелой, самой отупляющей человека работой кухни и вообще одиночного домашне-семейного хозяйства»

Эксплоатация трудящихся женщин капиталистом, помещиком и кулаком; бесправное, угнетенное, придавленное положение в семье; неграмотность, некультурность, одиночество, прикованность к кухне; беспрерывные, порождаемые тяжелой жизнью, болезни членов семьи и самой трудящейся женщины – все это приводило к тому, что трудящаяся женщина искала утешения в религии, обращала свои взоры к богу, ждала от него помощи и избавления.

И крепко молилась несуществующему богу трудящаяся женщина. Молилась и не понимала, что это еще более ухудшало ее положение, ибо религиозность делала трудящуюся женщину неспособной к борьбе за освобождение от цепей капиталистического гнета и домашнего рабства.

Советская власть, как власть трудящихся, с первых же дней Октябрьской революции уничтожила подлейшее неравенство женщины в политических правах. «Из тех законов, которые ставили женщину в положение подчиненное, в Советской республике не осталось камня на камне!». (Ленин). Трудящаяся женщина благодаря Октябрьской революции получила возможность уйти от постылой, отупляющей кухни и стать сознательной и активной участницей социалистического строительства.

С каждым годом мы все больше и больше осуществляем, проводим на деле это полное и действительное освобождение трудящейся женщины. В нашей стране построены и строятся гигантские фабрики-кухни, хлебозаводы, столовые и прачечные, растет невиданными темпами число яслей, детских площадок и садов, неграмотность среди трудящихся женщин доживает последние дни. Советская трудящаяся женщина первый раз в истории вовлекается в массовом масштабе в общественно-производительный, социалистический труд на фабрики, на заводы и в колхозное производство.

«Сотни и тысячи женщин Советского Союза работают в органах советской власти, в кооперации, в области культуры, просвещения, здравоохранения, учатся в техникумах, вузах и втузах. Сотни тысяч крестьянок-ударниц колхозных полей, членов правлений колхозов, бригадиров на разнообразнейших участках сельского хозяйства – наравне с мужчиной укрепляют колхозный строй, который несет женщинам полное освобождение» («Правда», 8 марта 1933 г.).

Сознательная и активная участница социалистического строительства не нуждается в «божьей» помощи, она о презрением отбрасывает поповско-сектантские сказки о небесном рае и своею собственной рукой строит новую, лучшую жизнь на земле, жизнь без всякого угнетения и эксплоатации, без горя и нищеты. Миллионы трудящихся женщин уже расстались навсегда с религией, миллионы порвут с нею завтра.

Еще недавно пишущие эти строки были религиозны. Теперь каждая из нас безбожница. Мы поняли, какой вред приносит религия женщине, и об этом решили рассказать другим, особенно тем, кто еще находится под влиянием религии, кто еще не сбросил с себя религиозные предрассудки., привитые трудящимся в старом, эксплоататорском обществе.

Пусть каждая трудящаяся женщина, которая прочтет эту книжку, задумается над своим отношением к религии, пусть она вспомнит свой жизненный путь и сравнит его с нашим.

Когда она это сделает, то увидит, что правда на нашей стороне, она убедится, что религия является злейшим врагом трудящихся, она поймет, что религия мешает нам строить новую, социалистическую жизнь. А поняв все это, трудящаяся женщина сбросит со своих глаз вековые религиозные повязки и встанет в ряды сознательных и активных строителей бесклассового социалистического общества, встанет на тот путь, на который зовет ее ленинская партия и любимый вождь и учитель трудящихся – т. Сталин.

Бригада безбожниц-домохозяек:

Баранова,

Белобородова,

Корзунова,

Михайлова,

Сторубленкова.

25 июля 1933 г.

У меня был муж пьяница. Зарабатывал он по тому времени не плохо, но почти все пропивал. В педелю пропивал не меньше 8 рублей. Он умер от чахотки еще в 1910 г. Сколько я от него натерпелась – вспомнить страшно. Если трезвый – молчит, как стена, слова не выпросить. Сидит, ест и глаз не поднимет. Но это было редко. Чаще всего он приходил прямо из «казенки». Тогда уж разговорчив был до такой степени, что за капитальной стеной все было слышно. Начинает например так: «У тебя, Зина, чего глаза блестят – пьяная?» Я ему: «Сам ты пьяный». «Ах, ты еще разговаривать будешь!» И начинались издевательства и избиение. Возвращался в 2 часа ночи. Однажды привязался ко мне: «Какая ты жена, что мужа не встречаешь!» И так ударил кулаком, что я свалилась сразу на пол. Лежу без сознания и встать не могу. Он к сестре: «Сходи к жене, посмотри, что там с ней».

Сошлось много народу, думали, что я умерла. Я, как сквозь сон, слышала, как кричали: «Зина, Зина!» После этого случая у меня начались сердечные припадки. Себя мне не жалко было, но вот дети, чем они виноваты? Из 9 детей четверо родились мертвыми, трое до году не дожили. Доктор сказал, что это от побоев и нервных потрясений, которые я переживала.

После побоев я всегда много молилась. Я не говорила готовые молитвы. Они не подходили под мое горе. Я сама выдумывала обращение к богу и к святым. Помню, так просила: «Спасите меня и сохраните, Гурий, Симон и Авив. Господи, за что меня наказуешь? За что я должна мучиться? Избави меня от него. Облегчи мои страдания»…

Я теперь и думаю, что муж мне кулаком в голову вбивал религию. Я от его побоев и от униженного положения своего искала в религии утешения.

Добавлю еще одно. От горя такого у меня росло религиозное чувство, но одновременно закрадывались противоположные чувства. Иногда плачу, молюсь, а сама думаю: какой это бог, что он позволяет меня бить ни за что! А вообще картина была такая: когда все тихо, спокойно, хорошо – про бога забываешь, а чуть что – снова за молитву. Теперь вот: страха никакого, и религии никакой.

Я научилась читать при советской власти. Раньше буквы не знала, а теперь вот мне 53 года, я сижу за книгой до 2 часов ночи.

Болезнь детей тоже повышала мою религиозность. У меня болела чахоткой дочь Анна. В сырой, тесной комнате это не редкость. Не видя ниоткуда помощи, я очень часто ходила в церковь. Когда дочери было 12 лет, она совсем на живого человека не походила. Однажды говорит: «Мама, я верно умру скоро». Я сразу побежала по обычаю в церковь ставить свечу на «воздух». Там уже стояло 3 свечи. Они уже догорали, это значит 3 человека в это время умирали. Поставила и я, четвертую свечу. Пришла домой. Дочь говорит «Мама, я умираю. Помолись за меня. Пусть бог даст смерть или жизнь мне». Я на колени: «Господи, спаси ты ее, прекрати ее страдания, дай ей облегчение и здоровье»! Смотрю, Аня моя поднялась с подушки и села на корточки. И через минуту «Нет, я все же не верю, что есть бог. Если бы он был, он бы не мучил меня, ни в чем не повинную Я жить хочу, жизни я не видела а умирать должна да в страданиях таких. Нет его». Тут она упала как сноп на подушку мертвая. Вот и помог бог, дал здоровья, называется.

Теперь вот и бесплатное лечение. Да и сама я при советской власти просветилась: знаю, что молитвой чахотку не вылечишь. Если бы кто и заболел у меня, не к богу, а к доктору пойду. А раньше никакой тебе помощи. Зато на наш труд всякие эксплоататоры жили в сытости и чистоте. К ним и болезнь не приставала, перед ними и врачи на цыпочках бегали. Нашему брату оставляли только тяжелую работу на них, темноту, болезни всякие и религию обманчивую.

Только сейчас я поняла, что религия – враг трудящейся женщины.

Я рассказывала о том, как меня бил до полусмерти пьяный муж. Я не нашла защиту у попа и церкви, а я ее там искала. Я жаловалась попу на исповеди на мужа. Но батюшка мне отвечал: «Надо жить покорно, терпеть надо, роптать нельзя! Смиряйся, смиряйся!» Я теперь и понимаю так, что религия еще больше гнула к земле нашего брата. Ты защиты ищешь, а тебе: «терпеть надо, роптать нельзя».

У меня неверие началось с попов. На попов я денег всегда жалела. Зато бывали неприятности. Помню один случай. После исповеди положила вместо пятака всего три копейки. Отошла шага три, глядь, а мой батя как швырнет мне вдогонку три копейки.

Когда у меня болели ноги, то я три раза на коленях оползла церковь Параскевы-Пятницы, на Охте в Ленинграде. Не лечила ноги, а ползала зря по земле. Ясно, что ноги стали болеть хуже. В прошлом году племянница моя пошла в церковь. Заказала попу молиться за упокой ее родителей и за здоровье нас, трех сестер. Поп перепутал. Отпел за здравие умерших и за упокой нас, живых. Племянница от страха не знала, что делать. Но с ней был ее сын 10 лет. Он-догадливый мальчик. Говорит: «Ты, мама, не расстраивайся. Пойду к попу и скажу, чтобы перечитал наоборот». Так и сделал.

После этого я долго смеялась. И теперь не хожу в церковь. Я теперь совсем не боюсь бога. Знаю, что помру и в пылинку превращусь. Особенно меня укрепляет в неверии то, что безбожники народ куда лучший, чем те, кто молится и днем и ночью. Я понимаю так, что религия ничему хорошему не учит. Все только: грех да смирение. Мне 53 года, старуха такая, что хоть на утиль пусти, а если буду умирать, то попа прогоню и безбожный значок нацеплю.

Расскажу про то горе, которое приковало меня к религии на многие годы.

Когда я вышла замуж, то переехала в семью мужа. Семья была огромная, в 25 человек. Самую большую власть имела бабушка моего мужа. Ниже чином отец мужа, потом свекровь. А дальше дело перепуталось. На место моего мужа стал его младший брат. Это случилось потому, что родители моего мужа снизили своего старшего сына перед младшим за женитьбу этого старшего сына на мне – горожанке, против воли и власти. Я и мой муж были на положении батраков в этой большой семье.

Скоро муж ушел на действительную военную службу, и я осталась одна. Я и стирала, и за скотом ухаживала, и воду таскала, словом – не выпрягалась из работы. Я у всех, к тому же, была на побегушках. А сколько всяких обид терпела! Плачет мой сынишка, ползая по полу, а я не смей подойти: сначала успокой овец да поросят, а потом на сына взгляни. Я должна поросят ублажить, а моего ребенка ногой швыряют. А сказать слова не смей – выгонят совсем из дому. В слезах горе и выливала.

Но плакать при всех тоже страшно. Скажут: «Ага, тебе плохо у нас, ищи лучшего дома». Так что горе надо было прятать в себе, в сердце своем. Но, чем больше невыплаканных слез, тем тяжелее на сердце. Хочется рассказать свое горе кому-нибудь, тогда легче становится. Пусть и не помогут, но все же легче. Но кому расскажешь, кто поможет, кто утешит? Таких людей я не видела!

Я видела один выход: спрятаться от глаз людских, перед молчаливой иконой, вылить горькие слезы, матери божьей поведать горе свое и от нее ждать утешение. Всякий праздник в монастырь ходила. Икон там больше, чем народу. Я выбрала одну икону богоматери. Я надеялась, что все мои страдания облегчит многострадальная богоматерь.

Но страдания мои не облегчались, и я мучилась в этой семье около 10 лет.

Когда я уехала с мужем к моим родителям, у меня немного отлегло от сердца, отошла в сторону и религия. Правда, я боялась, что будет еще хуже, потому что меня с мужем прокляли. Мой муж, вернувшись с действительной службы, начал петь революционные песни, не признавал царской власти и бога. Зато когда мы уезжали от его родителей, то вышли проводить отец мужа и свекровь. Отец мужа поднял икону и сказал: «Будьте прокляты за неповиновение родителям и за мысли дьявольские».

Этого проклятия я очень боялась. Но все же после облегчения жизненного освободилась я от слез, молитв и поклонов.

Лет пять я прожила сносно и про бога вспоминала только по привычке.

Потом мне пришлось снова два года жить в очень тяжелых условиях. Муж уехал в город, а я одна осталась в деревне. Денег он мне присылал очень мало, потому что сам получал 30 к. в день. Я была совсем беспомощной. Нужно было самой и пахать, и сеять, и дрова рубить. II вот никогда я так часто не бегала в церковь, как в эти два года. В монастыре Трифону и Прокопию блаженному два молебна заказала за последние три рубля. Мало этого: надевала вериги Трифона. А как только приехал муж полегче стало жить, и религия от сердца отхлынула.

Но когда у меня заболели дети, – а доктор до революции был дорог и недоступен, – снова появилась надежда на бога. Меня учили, что болезни посылает бог за грехи. Я начала часто молиться, сотни свечей сожгла, ходила работать на монастырские земли, заказала больше 20 молебнов с водосвятием да с акафистом. Ходила даже к Серафиму в Саровскую пустынь. Конечно, ничего не помогло. У меня умерло 4 детей. По бедности и темноте к доктору обращалась редко, вот и умирали один за другим. Вместо доктора обращались все к Николаю-угоднику. Просила его походатайствовать перед божьей матерью, чтобы божья мать упросила христа, а христос, в порядке очереди, чтобы упросил бога-отца послать здоровье моим детям.

После смерти 4 детей я немного остыла в религиозном чувстве. Но потом сама заболела цынгой и снова начала молиться. Когда же я видела, что молитвы не помогали, что ребенок умирает, я озлоблялась на бога. Когда умер брат, которого я очень любила, я, уходя от покойника, первый раз про себя подумала: нет видно бога, если он не помогает.

По неграмотности мы не могли разобраться в религиозном обмане. Ничего не объясняют, ничего не знаешь, дома только и слышишь: «бог всемогущий, бог всевидящий, бог покарает, бог помилует». Весь воздух был пропитан кухонным дымом и религией. Вот мы такие и вышли: темные и религиозные.

Трудно и перечислить все примеры вредительской роли религии.

Приведу два-три примера.

В 1905 г. мой брат активно работал в социал-демократической партии. Он распространял революционную литературу. Сколько полиция ни обыскивала брата, но литературы «бунтовской», как ее называли, не могли найти. Очень хитро брат прятал эти дорогие книги. Брат хотел и меня вовлечь в революционную работу, чтобы вести работу о женщинами. Но я, хотя и очень сочувствовала ему, все же от революционной работы отказалась, отказалась из-за религии. Греха боялась: слышала ведь я, что большевики идут против царя земного и царя небесного.

Если бы не моя религия, я бы какую агитацию повела среди женщин. А тут – стоп, религия не пустила.

Моя религиозность тушила во мне революционные мысли. Вред налицо.

Или вот еще. До замужества я много работала на кулаков. Ты голодаешь, а он от твоего труда жиреет. Но роптать, завидовать – грех. Религия учила страданию, терпению. Словом, религия гнула меня к ногам эксплоататоров. А про попа и говорить нечего. На наши денежки он купил себе 100 десятин земли. Беднота бесплатно ему все запахивала и убирала. Свой хлеб стоит, а поповский в один день снимали. У попа нашего было 5 сыновей. Все, как один, дубы. Но ни один в армии не служил. Все откупились. Поп хвастался, что ему каждый сын обошелся в 1000 рублей, откуп этих поповичей обошелся деревне в 5000 рублей. Это было еще до 1905 г. Вот тебе и «польза» от религии. Польза, но кому, спрашивается.

Первые сомнения в религии у меня появились в 1908 г. Мой брат, как я уже говорила, вел революционную работу. Он мне много читал запрещенных книг. Теперь я помню две книги: «Хлеб, свет и свобода» и «Пауки и мухи». В этих книгах описывалась тяжелая жизнь рабочих и крестьян, рассказывалось о том, как богатеи-пауки запутывают в тенета трудящихся и сосут из них кровь. В этих книжках говорилось, как нужно силой завоевать свободу. Из этих книг я поняла, что всюду царила неправда. И эту неправду попы защищают, говорят, что богу так угодно. Зачем мне такой бог, который только тунеядцев любит? – думала я. Появлялись сомнения.

Пришла война. В 1914, 1915, 1916 гг. из Вятки, куда я переехала, полк за полком уходили на фронт. Всех солдат прогоняли через церковь. Сытый, жирный поп накидывал через голову на солдатскую шею черный шнурок с простым медным крестом. Помню в 1914 г. из Вятки угнали на фронт 193 Свияжский полк Через некоторое время я узнала, что от этого полка осталось всего 10 человек. Вот и благословили, рассуждала я. А дома ведь дети голодают. И жены беспомощные все глаза выплакали. Как же это бог позволяет? Я стала ненавидеть и попов и бога. Я еще боялась подумать, что бога нет, но я его уже не любила и перестала ему молиться. Когда в 1915 г. снова солдатам накидывали на шею кресты, то я теперь уже думала иначе – не крест, а петлю надеваешь ты на шею солдатскую, да еще благословляешь эту петлю А тут еще немец из Риги приехал. Он жил до войны в России и был рабочим в Риге. Его и выслали подальше от фронта Его, помню, звали Вильгельмом.

Он мне так объяснил: «Мой брат – рабочий, твой брат – рабочий; мой брат не хочет воевать, и твой брат не хочет воевать. И вот мой брат и твой брат один другого бьют, а за что? Война нужна капиталистам». После таких разговоров я все больше убеждалась, что религия – это погоняло в руках эксплоататоров. Попы гонят этой погонялкой овец христовых то на работу к буржуям, то на войну, нужную этим буржуям – словом, куда хотят. Но полной безбожницей я стала только в 1918 г. Я тогда была членом вятского исполкома. Наступала весна. Врагов у нас в Вятке и около города было много. Часто ждали нападения на исполком. Я целыми ночами стояла с винтовкой у ворот исполкома.

Особенно зашевелились враги перед пасхой. Попы черными крысами шныряли по талому снегу, собирали кучки верующих и купцов. В четверг перед пасхой один товарищ из исполкома сказал мне: «Сходи ты, – говорит он мне, – в архиерейский дом, там что-то неладное: собрание какое-то попы устраивают. В случае чего звони, вышлем летучий отряд».

Я и пошла. Надела длинное Черное платье и попросила у знакомой черную шаль. Оделась под монашку и иду в архиерейские покои. Кругом архиерейского дома двор и ограда с воротами. Подхожу к воротам. Там стоят два здоровенных привратника. Ага, думаю, увидим, кто кого одурачит. Наклонила голову, чтобы не узнали лицо, и говорю:

– Господи, Иисусе христе, боже наш. Молитвами святых, отец наш, помилуй нас.

– Отколь, сестрица?

– Из монастыря.

– Чего тебе надо?

– Я пришла под благословение владыки.

– Его сейчас, сестрица, увидеть нельзя, он очень занят.

– Мне очень надо, пропустите. Большевики монастырь наш заняли и сестер разогнали. Надо с владыкой посоветоваться.

– Никак нельзя, дорогая, секретное собрание, велели никого не пропускать.

– Я слушать не буду, мне это не интересно.

Они посоветовались и пропустили меня. Мне только это и надо было. Вошла в архиерейский дом. Зашла в гостиную. Там полно: 3 архиерея, человек 40 попов, купцы с женами. Все известные лица. Самый отборный враг. Секретарствовал отец Иван, который обучал меня закону божьему в школе. Мы один другого теперь ненавидели, но узнавали за версту. Вообще в Вятке в те дни враги лучше знали друг друга, чем друзья. И вот я на глазах у всех. Никто меня не узнал, но мне показалось, что на меня все смотрели. Я забралась в угол, шалью больше укрыла лицо и села на диванчик. Слушаю. Говорят о каком-то моменте. Если его пропустить, народ не собрать, и будет поздно вообще. Но вот и ясность наступила. Вносится предложение: известить всех благонадежных, всех истинно верующих, чтобы они приготовились к сигналу. Для выступления было назначено 12 часов ночи не то в четверг, не то в субботу перед пасхой. Все извещенные должны взять с собой кто ружье, кто револьвер, кто топор, кто вилы. Ровно в 12 часов ночи должны ударить во всех церквах во все колокола. По этому сигналу все вооруженные должны сбежаться на кафедральную площадь. Там все должны под командой архиереев броситься на горсовет рабочих и крестьянских депутатов, всех там перебьют, а потом захватят и другие учреждения. Это предложение внес и яро защищал толстый человек в штатском, местный купец, с черной раздвоенной бородой. Его поддерживал епископ Павел из Трифоновского монастыря.

Предложение приняли и начали назначать командиров. Я не разобрала чью-то фамилию и, позабыв про все, сдернула с левого уха монашескую шаль. Лицо мое приоткрылось. Смотрю на президиум, а отец Иван, секретарь собрания, уже мнет протокол и сует его за пазуху. Весь покраснел, засуетился, глаза на лоб и на меня смотрит. Все зашевелились, глядя с удивлением на секретаря: не с ума ли сошел – думали они. Я сразу догадалась, что меня узнали, задушат, думаю, святоши окаянные.

Я скорее к телефонной будке, которая была рядом. Там сторож: «нельзя», – говорит. Я не спасовала. «Пойдем в коридор, говорю, я что-то расскажу, здесь мешать будут». Он пошел. Я его пустила вперед. Как только он в коридор, я захлопнула за ним дверь и заперла на задвижку. Сама моментом к телефону. Дверь в коридор была стеклянная, и сторож видел оттуда, что я делала. Он думал, что я пошутила: смотрит дураком в стекло и смеется обидчиво. Я в совет: «Собрание заканчивается, попы заговор устроили, высылайте отряд»… Повесила трубку оборачиваюсь назад, а народу уже половины нет. У двери давка. Я хотела бежать наперед, но думаю, в толпе стукнут. Через минуту в зале было пусто. Я во двор. Черная толпа растянулась лентой. Впереди всех архиереи в черных клобуках с развевающимися черными хвостами. Я не знаю что делать. Хочется всех этих черных крыс задержать, но как? Хотелось хоть одному попу вцепиться в полы пока приедут из совета. Смотрю, вот-вот передние архиереи приближаются к воротам. Еще минута, и все рассыплются за оградой. Но вот все вдруг остановились. У ворот крики. Гляжу, наш летучий отряд ветром пронесся через ворота, сбив с ног привратников, с которыми я полчаса торговалась. Черная свора метнулась в стороны. Некоторые лезли на ограду. Но было поздно. Погнались. Всех выстроили и повели в совет. Меня тоже арестовали. Начальник летучего отряда не знал, что мне поручено было проследить за этим собранием. Но в совете ему все объяснили.

Было чрезвычайное заседание совета. Всех арестованных допросили. Попы скрывали контрреволюционность собрания. Секретарь, поп Иван, успел даже протокол новый написать. Но я его накрыла. Во время допроса я предложила обыскать его. В поле рясы между подкладкой и верхом нашли смятый протокол. Все это произошло в течение одного дня. В этот день у меня испарилась последняя вера в бога. Попы учили: люби врагов. А зачем же они звали убивать своих врагов? Звали верующих-трудящихся убивать своих братьев по классу. Этот день я никогда не забуду.

Если в религии я видела вред, то безбожие дает мне много пользы.

Пока я была верующей, у меня не было тяги к общественной работе. А как только я сделалась безбожницей – дело другое. Религия учила нас: «каждый за себя, а один бог за всех». Религия мешала нам, трудящимся, объединиться.

Когда я перестала верить в бога, я активнее взялась за работу на общую пользу пролетарскому государству, я например много поработала над организацией у нас в жакте детской комнаты. Теперь десятки домохозяек сдают своих детей в детскую комнату, а сами могут итти на фабрику работать, учиться вести общественную работу и т. д.

Теперь я стараюсь всех домохозяек сделать безбожницами.

Хороший способ отвлечь от религии домохозяйку – это втянуть ее в общественную работу. Я вовлекла домохозяйку Минаковскую в работу санкомиссии и товарищеского суда. Она перестала ходить в церковь. Раньше на антирелигиозные лекции не ходила, а теперь интересуется, говорит: «найду правду».

А вот еще способ поколебать религию. Весной 1932 г. в воскресенье я мобилизовала 189 домохозяек для проведения воскресника в совхозе «Индустрия». Работали на огородах так хорошо, что директор нахвалиться не мог. Домохозяйки работали дружно, весело. Бог никого не покарал, а пользу совхоз получил, и мы заработали. В месячник чистоты я организовала несколько воскресников по очистке двора, лестниц и квартир. Это очень хорошо подрывает религиозность. Во всяком случае, кто участвует в воскреснике, тот в церковь не идет и про религию начинает забывать. Я и лекции ставлю. Домохозяйки мои больше всего любят слушать о том, откуда что взялось: мир, земля, человек и т. д.

В прошлом году в ночь на рождество я устроила культпоход в клуб кожевников. Там был духовой оркестр, концерт, игры. Домохозяйки говорили мне: давай устроим такие же вечера – в церковь не пойдем. Я скажу так, что теперь настоящих верующих домохозяек мало. Безбожниц тоже меньше половины. Большинство в недоумении. Им нужно помочь разобраться в религиозном обмане.

Тяжелая жизнь – вот причина моей, как говорят, бывшей религиозности. Мне теперь 47 лет, а я – чистая безбожница, хоть и старуха. Наибольшая религиозность у меня была в молодости, в старое время. И я знаю, почему это так было.

Мне было всего 3 года, когда умер мой отец, бедняк-крестьянин. Всего нас сирот осталось шестеро да мать-вдова. Вот и живи. Мои старшие сестры и братья работали у соседей-кулаков. Я начала с 8 лет зарабатывать кусок хлеба. Сначала пасла кулацких гусей, а потом пошла и на трудные работы. Работала по 18 часов за 20–30 копеек. А если жнешь весь день, а под вечер дождь пошел, – совсем не получишь денег; что съел, – то твое, а заработка нет. Зимой и такой работы нет. А от голода помирать неохота. Рад-радешенек когда позовет богатей белье стирать. Помню, раз мать, помогая мне полоскать белье, провалилась в прорубь. Был острый мороз. После этого случая она долго болела. И за всю нашу работу в этот день мы вдвоем получили стакан ячменной крупы. У нас редкий год хлеба хватало.

В престольные праздники дочери богатых соседей, наряженные, веселые, едут на ярмарку. Меня с собой не брали. Им со мной стыдно было. Сижу весь праздничный день одна дома. Душевную тяжесть в слезах и в молитвах изливала. По два часа подряд клала земные поклоны перед иконой. И теперь я поняла, что я тогда потому часто к богу обращалась, что работала на других, была под кулацким гнетом, кулака кормила своим трудом, а сама терпела нужду, голод да еще всякие унижения. Вот и просила бога о помощи, потому что сама помочь горю не могла.

У меня была в Бобруйске замужняя сестра. Бывало – муж ее так изобьет, что лица не узнать. Спасаясь от него, она из Бобруйска к нам в деревню 30 верст ночью пешком проходила. Мы ее умоем, переоденем, накормим. Утром приезжает муж с урядником. Сестра в слезы. Муж ее, такой здоровенный, хватает за руку и тянет на улицу. Урядник, помню, отгибал пальцы, когда сестра хваталась за кровать. При этом он приговаривал: «Надо слушаться мужа, раз бьет, значит, знает за что, заслужила видно».

Когда я выходила замуж, мать со слезами просила меня не венчаться. «Убьет, – говорила она, – посмотри на Февронью, на ней места нет без рубца». И я помню, что она была религиознее меня, потому что у нее муж был прямо мучителем ее.

Наша беспросветная темнота в старое время помогала религиозной заразе держаться в наших головах.

У меня темнота была и в голове и в комнате. Вспоминаю 1904 год, в бывшем Петербурге. За всю свою жизнь мне пришлось один год поработать на фабрике. Работала я вместе с моим мужем на фабрике Штиглица. Теперь это фабрика им. Халтурина. Зарабатывала я 13 рублей в месяц, а муж – 18 рублей. Работали по 11 часов в день. Жили в комнате в 30 метров. В этой комнате, кроме нас, жило еще 4 семьи. Мы занимали один угол и платили за него 5 руб. в месяц. В этом темном, тесном углу жили: муж, я и двое детей. Одного ребенка я пристроила на сундук, а второго подвесила в корзине к потолку, над сундуком. Сколько горя было о родившимся ребенком. Лежала в больнице 3 недели и за это время на фабрике ни копейки не получила. Привезли из больницы, стоять не могу, ноги дрожат, а на работу иди.

Барону Штиглицу не было интереса мне помочь. Ему хоть умирай, а работай. Пришлось бросить работу, потому что дома и стирка, и дети, и кухня – все на тебя глядят и держат дома. Закопаешься домашней работой, где там про книги думать. Учиться не училась, некогда было, да и помочь в этом никто не хотел. Помню, на фабрику принимать не хотели. Цифр, говорят, не знаешь. А у нас, у староверов, было запрещено читать гражданские книги.

Вот теперь правильно учат ненавидеть и бороться с нашими классовыми врагами. А религия наоборот: учит любить врагов. В 1901 г. у нас в Бобруйском уезде был большой голод. Больше всех голодала беднота. И вот что я помню. На заутрене, в перерывах, богачи едят пшеничные драчены с маслом, а у меня в животе соловьи поют, в рот взять нечего. Завидно станет, зло заберет на такое неравенство. Кто меньше работает, тот лучше ест, думала я. Но тут опомнишься – грех завидовать, грех ненавидеть. Смириться надо. Приходилось молитвой голод заглушать. Выходит что моя религия, которая смиряла меня была полезна им, кулакам, а не мне.

Расскажу еще один факт. Деревня Богушевка Бобруйского уезда Минской губернии была сплошь старообрядческая. Но в церковь ходила главным образом беднота, в особенности женщины. Бывало, великим постом, на пятой неделе, читают каноны Марии Египетской. Читают всю ночь. У чтеца голос громкий, заунывный и в слезу. Каноны на славянском языке. Все непонятные и страшные, вроде: «Гряди, окаянная душа моя, с плотию твоею».

После каждого канона все поют запев: «Слава тебе, боже наш, слава»… При этом отбивают 3 земных поклона. А у староверов поклон дорого обходится: сначала стоишь на ногах, потом падаешь на колени, потом стукаешься лбом об пол, опираясь слегка на руки, потом сразу снова становишься во весь рост. Один поклон готов. Начинай сначала. От 5 часов вечера до 7 часов утра таких поклонов отбивала я до 900. Иногда в ночь больше тысячи отгрохаешь. От жатвы так спина не болела, как от поклонов. И ночь не спишь к тому же. Какой работник на завтра! Богатые редко бывали на этих мучениях. А бедняки здесь в церкви надеялись выпросить лучшую жизнь Религия сбивала бедноту на ложную дорогу.

А какие большие расходы были на церковь, сколько у нас попы поели!.. Отец мужа поминал 7 своих родственников. Поминал 3 раза в году. За каждую душу платили попу 15 копеек. Старик работал гонт на рынок. Копа (60 штук) гонту 16 копеек: Выходило, что один покойник – забирал копу гонту, а 7 покойников – 7 коп. Если 3 раза поминать в году, 21 копа гонту уходит на поминание душ. Я раз внесла 1 рубль 05 коп. попу за упокой душ. По дороге потеряла 15 копеек. Поп сверил деньги с покойниками и заметил разницу. Он мне и говорит: «тут или 15 копеек не хватает, или один усопший лишний». Не дожидаясь ответа, он взял да и вычеркнул с конца душу Кузьмы.

Когда я болела в деревне, муж выслал мне на молебен из Петербурга 3 руб. Он зарабатывал 70 коп. в день, а на молебен 3 руб. отдал. Я на селедку пятак жалела, без сахару воду кипяченую пила, недоедала. Болезнь ослабленный организм одолевала легко. Не на молебен, а на питание нужно было потратить эти 3 руб.

Всего вреда от религии не перескажешь.

Родилась у меня дочь. Понесла, конечно, крестить. Ну, и простудила, заболела воспалением легких, а через 3 недели похоронила я ее. Помню, хоронила 30 января, в сильный мороз. Я тогда У столько слез вылила, что того попа можно бы утопить в моих слезах. Религия – это такой враг наш, что я и рассказать не могу. И я очень довольна тем, что стала неверующей.

Еще в деревне, до приезда в Ленинград, т. е. до 1905 г., у меня зашевелилось сомнение в боге. Я же говорила, как нас, бедняков, обижали кулаки-староверы. Никуда глаз не покажи: всюду осмеют и обзовут бобылкой. Я задавала себе вопрос: почему всемилостивый бог позволяет им жить на наш труд, а нам вместо благодарности за нашу работу мы только видим презрение. Но окончательно пошатнулась моя религиозность в 1905 г. Я тогда жила в Петербурге и работала на фабрике вместе с мужем (теперь это фабрика им. Халтурина, а раньше это была фабрика барона Штиглица).

Я состояла членом зубатовской организации^[1], платила 30 коп. членских взносов и ходила на собрания, которые происходили на Дегтярной улице. В пятницу 7 января наша фабрика забастовала. 8 субботу с утра мы пошли на зубатовское собрание, ждали попа Гапона. Часа в четыре дня наконец приехал «отец Георгий», как его называли. Гапон советовал брать с собой на Дворцовую площадь жен и детей, но не брать оружия. Из толпы кто-то крикнул: «Товарищи, не слушайте, это волк в овечьей шкуре». Толпа колыхнулась, загудела. Видно было, что таких, как этот, было мало. Я сама подумала, что это плохой человек, раз против батюшки говорит. Потом собирали подписи под петицией. Я, как неграмотная, поставила крестик. Назавтра я вместе со всеми пошла к царскому дворцу. Шли тихо, пели молитвы, но вдруг – шум. Народ волной хлынул назад Впереди показалась стена верховых казаков, с голыми саблями. Выглянуло, помню, солнышко… Сабли жутко засверкали над человеческой тучей. Помню картину казак рубанул саблей одному студенту по шее, сзади. Студент одной рукой держал падающую шапку, а другой зажимает рану. Кровь сочилась ключом между пальцами. Вечером на больших санях ломовые извозчики возили трупы, как снопы. Весь день я ходила сама не своя. Бог, царь, Штиглиц, Гапон и тот рабочий, который смело крикнул на собрании, – все это перемешалось в голове.

Бог казался таким слабым, маленьким. Через два дня мы вышли на работу. Перед началом работы нас всех погнали на чердак. Проводили по 2 человека, чтобы не обрушилась старенькая деревянная лестница. Там нас угостили молебном… об успокоении смуты. После молебна поп говорил проповедь. Говорил, что революционеры подкуплены японским золотом, что царь прощает нас, виновных, что царь ночью не спит и днем не ест, заботясь о рабочих. Говорили, что не надо было итти ко дворцу. Я вспомнила про Гапона, который, наоборот, советовал пойти ко дворцу без оружия, с молитвой. Мы так и сделали. Нас расстреляли, а теперь другой поп говорит, не надо было итти. Я тогда почувствовала сильную ненависть к попам, стала охладевать и к самой религии.

В 1906 г. я жила на Варфоломеевской улице. Там в доме № 28 жил рабочий по фамилии Долгих. Однажды у этого дома вечером я увидела толпу. Оказывается, полиция выводила из дома этого рабочего. Его обвиняли в изготовлении бомб, на том основании, что по ночам в его комнате не погасал огонь. Все соседи-рабочие очень любили этого смелого революционера. Через 2 дня после ареста его расстреляли. Муж через знакомых достал фотографию этого революционера. В день получения этой фотографии я сняла икону и на ее место повесила портрет рабочего-революционера.

Теперь в нашем жакте меня иначе не называют, как «безбожница».

Я не в силах объяснить всего, что дало мне безбожие. Я почувствовала себя человеком. Вот здесь в шкафу «Вопросы ленинизма», «Маркс и Энгельс о религии», «Антирелигиозная хрестоматия», «История атеизма». Это мне премии за хорошую учебу в Антирелигиозном рабочем университете и за активную безбожную работу в жакте. Эти книги мне дороже жизни. Я иногда от обеда оторву копейку, а безбожную книгу куплю. И безбожники – народ очень уж хороший. Все такие простые, деловые и близкие, родные. Все религиозные предрассудки забыла. Раньше, же – вспоминать как-то стыдно даже – грехов боялась, в религии понапрасну спасения искала, в сновидения верила и даже никогда с левой ноги надевать сапоги не начинала. Религия, как сети, запутывала меня.

Понимая вред религии, я давно принялась обрабатывать верующих домохозяек.

У нас в доме живет уборщица Шура. Муж ее был большой пьяница и часто бил ее. Я посоветовала ей развестись и подать на него в нарсуд. Она так и сделала. Мужа ее за хулиганство и воровство на заводе выслали из Ленинграда. Шуре стало жить легче. Потом я заметила, что она рано утром полуодетая выбегает на улицу, чтобы узнать у прохожих, сколько времени. Ей нужно было к 8 часам на работу, а просыпалась она, чтобы не опоздать, в 6 часов, а то и в 5 часов. А потом уж на час не уснешь, да и проспать можно. От таких утренних прогулок она простуживалась. Я через райсовет безбожников купила ей часы-ходики. Она не знала, как благодарить меня. А я ей говорю: «Это не я, а безбожники тебе помогли». Я к ней часто захожу. Советую ей, как воспитывать детей, как самой устроить свою жизнь. Говорю и о религии. «Я, мол, тоже была верующей, а вот теперь безбожница, и бог меня не карает. Вот внук у меня некрещеный, а такой здоровенный, веселый, розовый, а мать его, моя дочь, при крещении в „святой“ купели заразилась и по сей день глазами страдает». Она сперва не соглашалась, о безбожниках и слышать не хотела. А недавно со мной в Дом безбожника ходила. При встрече теперь говорит мне: «Александра Потаповна, когда пойдете в Дом безбожника, зовите меня».

Еще лучшие успехи у меня были с домохозяйкой Рябковой. Когда Рябкова собиралась крестить ребенка, я ей рассказала про смерть моего ребенка от крестин и посоветовала ей отложить крестины до весны. Рябкова согласилась. За это время я еще больше ее убедила во вреде религии. И вот 24 мая 1930 г. по радио было извещено, что вечером в 7 часов в Областном доме безбожника будут показательные октябрины. Вечером в Доме безбожника зал был переполнен домохозяйками до отказа. Был поставлен доклад «Религия и новый быт». В президиуме сидела Рябкова с ребенком. Представители пионербазы – юные пионеры – приветствовали октябренка и взяли над ним шефство. Октябренку торжественно поднесли красный галстук, барабан и другие подарки. Через несколько дней после октябрин Рябкова записалась в ликбез. А еще на самом вечере Рябкова с мужем заявили о своем вступлении в Союз воинствующих безбожников и просили записать как-нибудь в безбожники и маленького октябренка.

Я жила раньше в деревне. Поп часто объезжал дворы. Молебен не начал, а уже любопытствует. Амбар открыт, он туда: «Хозяин здесь? Вот у тебя горошек, а у меня поросенок, сыпь ему». Увидит окорока, тоже заглядывает и говорит про то, что у матушки скоромного ничего нет. Осматривает: где куры, где творог. Оно и ясно, если он сам не зайдет, хозяин вынесет гарнец овса и в мешок скорее, чтоб неудобство скрыть. А если поп пальцем на колбасу покажет, тут уж перед священником не отвертишься. Так вот и кормили дармоедов.

Что меня сделало безбожницей, – причин тут много. Я часто бывала в Ново-Девичьем монастыре. Там, где ни стань, все сгонят. Подойдет монашка и скажет: «Это место откуплено купчихой». Пойдешь в другое место: «Это место откуплено графиней». Деваться некуда серому человеку.

Почему, думала я, есть богатые и бедные? Правды нет, нет, видно, и бога. Потом я всегда задумывалась над тем, что в библии все святые безобразничают больше, чем даже любые грешники.

От попов и от религии меня оттолкнул такой случай. Понесла крестить дочку в церковь. Поп пронес девочку через царские врата, подошел ко мне и спрашивает, – как его имя? Я говорю: не его, а ее, это ведь девочка. Ее зовут Вера.

«Какая Вера?! Дура! – закричал поп? Алтарь опоганила». Мне так и тюкнуло в сердце. Советская власть женщину с мужчиной на одну доску ставит, а религия и за человека нас не считает. Я повернула в сторону от религии. А вот еще факт. Я сколько ни молилась за больную дочь, ничего не помогало. Понесла к доктору, и дочь выздоровела. Я стала больше в науку верить. Много помог ликбез для прояснения. Я читала безбожные книжки и задумалась над тем, почему так много богов. Мне это очень не понравилось. Кому и молиться не знаешь. Я ходила 3 года в клуб и много слушала безбожных лекций. Они мне много церковных обманов раскрыли.

По окончательно я отошла от религии тогда, когда стала вести общественную работу. Два года работаю в сан-комиссии и в обществе «Друг детей». Общественная работа отвлекла меня от религии.

Без религии живется светлее, яснее, лучше разбираешься в жизни, нет того тупоумия, что раньше. Работаю по МОПР'у. Знаю, что революция и наше строительство, а не религия, дадут трудящимся счастье.

Начала интересоваться жизнью всего нашего государства и жизнью заграничных рабочих. Хожу поэтому на политкружок. Хоть я и беспартийная, но от партийцев в кружке не отстаю.

Я теперь работаю на фабрике им. Мюнценберга. На нашей ленте 32 человека. Много верующих, из деревни. Но я, как капля камень, каждый день подтачиваю их религиозность. Сначала меня некоторые недолюбливали. Но я на работе первая. Это мне авторитет завоевало. Беседуют со мной с интересом И вот из 32 человек 7 завербовала уже в СВБ.

Религия – как удушливый газ. Все объято было грехом и страхом. Это – одно. Другое – это растрата времени. В молодости я каждое воскресение, каждый праздник ходила в церковь. А до церкви 3 версты было. Чуть петух запел в третий раз, меня и будят. Заутреня начиналась в 6 часов, а приходила я – замок еще висел. Сижу, бывало на кладбище и жду, когда зазвонят. Иногда идешь к обедне, а жара на всю губернию. Парит так, что просто язык на плечо. Бывало по 100 поклонов отбивала. Отмахивала иной праздник и полторы сотни. Молилась часто в сарае, в горнице, в поле, а результатов так и не вышло!

И насчет божественного «исцеления» есть у меня пример. Уже при советской власти в 1928 г. я работала на техно-химическом заводе. Там были две сектантки-чуриковки. У одной из них, Ивановой Анны, разболелась поясница. Вторая чуриковка, Козлова, предложила святые лекарства: маслице и медок братца Ивана Чурикова. После такого «лекарства» у больной вся спина покрылась волдырями. К доктору Иванова все-таки не пошла. После этого Иванова долго гуляла по бюллетеню. Вот вам врет здоровью и вред производству.

До революции я была очень религиозная. После революции в 1917 г. я очень часто ходила на митинги, где выступали большевики и раскрывали тайные царские договоры о войне. Я поняла, что зря умирали «за веру, царя и отечество». Это разъяснение подорвало мою религиозность. Потом еще один факт имел значение.

В 1921 г. меня делегировали от всей волости на губернскую конференцию женщин. Перед моей поездкой в селе собрались все женщины. Сначала мужчины смеялись над «бабской сходкой», но мы от них потребовали самых лучших лошадей для поездки делегаток на уездную конференцию. Женщины чувствовали себя равноправными людьми. На меня это так подействовало, что я перестала с тех пор молиться. А потом, когда коммунизм начал развиваться быстрыми темпами, я решила, что сила у нас, а не у бога. И теперь я не только безбожница, но и член большевистской, ленинской партии.

(1) Зубатовские организации – так назывались по имени начальника Московского охранного отделения полиции Зубатова создаваемые полицейскими шпионами особые рабочие организации. В этих организациях при полощи обмана и лжи рабочих учили, что они могут добиться улучшения своего положения без революционной борьбы против царизма, путем предъявления одних только экономических требований к фабрикантам и просьб к царскому правительству.