собрание книг русских футуристов
А. Крученых был не только уникальным поэтом-экспериментатором, но и одним из первых теоретиков и историков русского авангарда. Его исследовательская работа соседствовала с пристальным интересом к поискам своих друзей. В этой связи и следует рассматривать первый опыт создания поэтического и человеческого портрета поэта. Показательна и оценка самого В. Маяковского, считавшего эту работу лучшей из всего, написанного о нем. В книгу включена литография (карандаш) О. Розановой, на обложке рисунок Д. Бурлюка.
Алексей Елисеевич Крученых
Стихи В. Маяковского
Рис. О. Розановой
Подобень Маяковского (на обложке) рис Д. Бурлюка
Стихи В. Маяковского
Я подошел к зеркалу
Сказал спокойно:
«Будьте добры причешите мне уши»
Гладкий парикмахер вдруг сделался хвойный
Лицо вытянулось как у груши
Сумасшедший!
Рыжий!
Запрыгали слова
Ругань врывалась от писка до писка
И до-о-олго
Хихикала
Чья то голова
Выдергиваясь из толпы как старая редиска.
что это? стихи? а где же словарь, словоновшество, словесность? где новый синтаксис?
разве вы не видите что это деревяшки!
а ритм где? нет, это кто-то колотит кулаками в двери пивной, выкрикивая: Сезам отворись!
это не стихи а ремесленная подпись к картине М. Ларионова
«Парикмахер»
и рыжий доволен
«губы у меня как калоши зубы как у лошади»…
а! наконец, то появился поэт боксер!
он всегда был таким:
«Вбиваю гулко шага сваи
Бросаю в бубны улиц дробь я
Ходьбой усталые трамваи
Скрестили синих молний копья»
«кулак у меня – 4 пуда, а если еще принять во внимание силу рычага…»
«я люблю смотреть как умирают дети»…
бедные малютки!
берегитесь это рыкает людоед!
«моим голосом хорошо бы гвозди вколачивать в стенку»
и взявши в руки не перо, а помело, он мажет
(Стихи привожу из книг «Я», «Требник Троих», «Дохлая Луна», «Рыкающий Парнас» «Трагедия В. Маяковский» и др.):
Через час отсюда в чистый переулок
Вытечет по человеку ваш обрюзгший жир,
А я вам открыл столько стихов шкатулок,
Я, бесценных слов мот и транжир.
Вот, вы, мужчины – у вас в усах капуста
Где то недокушанных недоеденных щей.
Вот вы, женщины, на вас белила густо,
Вы смотрите устрицами из раковин вещей.
И все вы на бабочку поэтиного сердца
Взгромоздитесь грязные, в калошах и без калош.
Толпа озвереет и будет тереться,
Ощетинит ножки стоглавая вошь.
А если сегодня мне, неотесанному гунну.
Кривляться перед вами не захочется – и вот
Я захохочу и радостно плюну, плюну в лицо вам,
Бесценных слов Я – транжир и мот.
вот!
на этом лице не повесишь:
«плевать строго воспрещается»
оно само плюнет тебе в «рыло»
И если И. Северянин поет «для нас Державиным стал Пушкин» и в то же время с эстрады читает Пушкина, то о Маяковском мы «лучшего» мнения – он в самом деле может «зарезать как птичку»
«Ле
зем
Зем
ле»
Выколоть бельма пустынь
На губах каналов дредноутов улыбки поймать
Стынь злоба
На костер разожженных созвездий взвесть
Не позволю мою одичавшую дряхлую мать
Дорога
Рог
Ада
Пьяни грузовоз храпы
Дымящиеся ноздри вулканов хмелем расширь
Черные перья дьяволов бросим любимым на шляпы
Будем хвосты на боа обрубать у комет ковыляющих в ширь…
Ваши души слишком хрупки и бледны
у вас есть и поэты – метры
а у нас Маяковский – три аршина!
и писк «бедных крыс» так жалок
перед этими 4-х пудовыми кулаками!
это не колдовской шопот великого заклинателя В. Хлебникова, а
звонкие пощечины, «фонарные столбы по поношенным мордам!»
бить и не задумываться!
«если б любили как я вы бы растлили любовь»…
Я люблю смотреть как умирают дети
Вы прибоя смеха мглистый вал
Заметили б за – слоновьим хоботом
А я
В читальне улиц
Так часто
Перелистывал
Гроба
Том
А полночь промокшими пальцами щупала
Меня и забитый забор
И с каплями ливня на лысине купола
Скакал сумасшедше топор
Я вижу он сквозь город бежал
Хитона оветренный край целовала плача слякоть
Кричу
Кирпичу
Слез исступленных вонзая кинжал
В неба распухшего
Мякоть…
«Так часто перелистывал гроба том» – вот его книги!
«Кричу
Кирпичу!»
не слова у него а кирпичи!
это у мыслителей были такие тонкие и грустные худосочные и ковылящие слова
(и да и нет) а у этого какие
крепкие!
это не пресный язык Брюсова и Бальмонта, не бесконечная канитель А. Белого или ложное глубокомыслие г. г. В. Ивановых и Блоков
нет он мудр как Шекспир – в кажущемся гаерстве и мотовстве
не слова а радий!
апашу других и не надо
они ему заменяют нож
и если какой нибудь Пушкин але Соллогуб – холодное зеркало, то железный кулак Маяковского шутя превратит его в порошок!
На чешуе железной рыбы
Прочел я зовы вещих губ
А вы ноктюрн сыграть могли бы
На флейтах водосточных труб?
Я стер границы в карте будня
Плеснувши краску из стакана
И показал на блюде студня
Косые скулы океана
Апаш сжился с городом
и как житель лесов понимает язык деревьев и зверей (таков, напр., наш В. Хлебников) так и Маяковский свой среди вещей города
Читайте железные книги
Под флейтой золоченной буквы
Копченые выползут сиги
И нежные головы брюквы
И если с веселостью песьей
Закружат созвездия «Магги»
Бюро похоронных процессий
Свои пронесут саркофаги
грубые вещи взбунтовались и убежали от людей и восстали на них.
«Даже переулки засучили рукава для драки»
Асфальт против Ницше! Нож на балерину!
«у портного с вывески сбежали штаны
и одни пошли гулять без человеческих ляжек»,
Маяковский – заговорившая жестяная рыба!
у него не душа а футуристский оркестр
где приводимые в ход электричеством молотки колотят в кастрюли!
так жутко видеть не сердце а барабан водосточную трубу и трещотку
По мостовой души моей
Изъезженной
Шаги помешанных
Бьют жестких фраз пяты
Где
Города
Повешены
И в петле облака застыли башен кривые
Выи
Иду один рыдать что перекрестком
Распяты
Городо
вые…
но вот странно «иду рыдать»
Зачем же отчего?
что другие от него рыдают – ну это понятно,
а отчего-же рыдать апашу?
ах, значит вы не знаете этого грубого, примитивно грубого существа!
апаш дерзок и циничен но в той же мере и чувствителен (сантиментален)
ведь заметил же кто то «что набожнее всего эти женщины»
Господа! да разве это можно?
Даже переулки засучили рукава для драки
А тоска моя растет непонятно и тревожно
Как слеза на морде у плачущей собаки
переход от ножа к слезам у хулигана дело обыкновенное
и это не истерика и не безумие, не
то что случилось с людьми «утонченной» мозговой кашицы – Ницше, Гаршиным и др.
нет, он только апаш, он зарыдал оттого что его чувства еще сохранили первобытную восприимчивость!
и он дурит он пугает когда изображает безумие
в этом то наше (я говорю о будетлянах, т. наз. «кубо футуристах») спасение!
безумие нас не коснется хотя, как имитаторы безумия, мы перещеголяем и Достоевского и Ницше!
хотя мы знаем безумие лучше их и заглядывали в него глубже певцов полуночи и хаоса!
ибо Хаос в нас и он нам не страшен!..
Так проходит «апаш трагик» закрывая своей желтой Кофтой всю Россию и не один критик «пожелтел» при ее появлении
и тоска современного дикаря больше и глубже Надсона.
Отец мой сжалься ж
хоть ты и не мучай
Это тобою пролитая кровь моя льется дорогою большой
Это не душа моя клочьями порванной тучи
В выжженном небе на ржавом кресте колокольни
Время
Хоть ты хромой богомаз лик намалюй мой
В божницу уродца века
Я ж одинок как последний глаз
У идущего к слепым
Человека.
сильный человек так часто надрывается и вот он бредит изнеможженный:
Земля, дай исцелую твою лысеющую голову
Лохмотьями губ моих в пятнах чужих позолот
Дымом волос над пожарами глаз из олова
Дай обовью я впалые груди болот
Ты нас двое ораненных загнанных ланями
Вздыбилось ржанье оседланных смертью коней
Дым из за дома гонит нас длинными дланями
Мутью озлобив глаза догнивающих в ливнях огней.
Сестра в богадельнях идущих веков
Может быть мать мне сыщется
Бросил я ей окрававленный песнями рог
Квакая скачет по полю канава зеленая сыщица
Нас заневолить веревками грязных дорог…
И тут понятны и особенно остры его воспоминания о матери воплотившейся в руки золотых солнц реклам и бас звучит особенно грустно на «Невском мира».
У меня есть мама на васильковых обоях
А я гуляю в пестрых павах
Вихрастые ромашки шагом
Меряя мучу
Заиграет вечер на Гобоях рисавых
Подхожу к окошку веря я
Что опять увижу севшую
На дом тучу
А у мамы больной пробегают народа шорохи
От кровати до угла пустого
Мама знает что это мысли сумасшедшей ворохи
Вылезают из за крыш завода Шустова
И когда мой лоб венчанный шляпой фетровой
Окровавит гаснущая рама
Я скажу раздвинув басом ветра вой
Мама
Если станет жалко мне вазы
Вашей муки
Сбитой каблуками облачного танца
Кто же приласкает золотые руки
Вывеской изломанные
У витрин Аванцо…
и не странно ли это:
крыша Шустова стонет о «своей маме»
не урок ли это сыновьей любви?!
всего ужаснее «пьющие одно молоко», а это большое грубое дитя поддается самым простым человечьим слабостям и право Каин не так уж виноват – он не мог перенести предпочтения явно оказываемого братцу…
как супруг Каин наверно был очень внимателен и кроток
(М. м. Г. г., кто поймет над кем из вчерашних мыслителей я издеваюсь? Над какой группой? Или вы думаете будетляне так просты что не сумеют Вас запутать в сети прикрытые видимостью логической безопасности?.. эх вы страусовы перья!)
Да, я говорю совершенно серьезно! апаш немыслим без апашки и вы еще не знаете что любви апаша женщина больше всего верит
Какие клубки, какие противоречия, возмутительные до того, что даже не хочется «голову ломать» из за них!
. . . . . . . . . .
рыжие! хулиганы! пещерные люди!
… – да, дикари!
Ха-ха!
так значит – дикари?
великолепно! – ведь
есть и небоскребы воли
а мы дикари – и воля ли
«заеденного клопом культуры» сравнится
с дикарем?
мы первобытны
и лишь у нас небоскреб пе-рво-бытной воли!
и презрения!
и гордости
и жестокости!
«Хочу быть дерзким» – стонал символист –
а нас все уже упрекают
в дерзости!
Слава им!
. . . . . . . .
кто то жует и чавкает…
«зеленая женщина! этакой ногой хорошо в зубах ковырять»
«девушки вы любите мое мясо…»
это готтентот выражается о женщине
это апаш который немыслим без апашки
зовет ее, воркует:
Морей неведомых далеким пляжем
Идет луна
Жена моя
Моя любовница рыжеволосая
За экипажем
Крикливо тянется любовь созвездий
Пестрополосая
Венчается с автомобильным гаражем
Целуется с газетными киосками
А шлейфа млечный путь моргающим пажем
Украшен мишурными блестками
А я
Нес ложе палимому бровей коромысло
Из глаз колодцев студеные ведра
В шелках озерных ведь ты же висла
Янтарной скрипкой пели бедра
В кр-
а я
Где злоба крыш не кинешь блесткой лесна
В бульварах я тону тоской песков овеян
Ведь это ж дочь твоя моя же песня
В чулке ажурном
У кофеен.
Может быть такие длинные излияния красноречивого апаша менее удачны чем остальные его подвиги, быть может смешон апаш влюбленный и тоскующий, он гораздо убедительнее когда рвет и рычит, а не воркует.
Побольше презрения…
До нас люди жили завистью то к жене то к ослу то к звездам и луне солнцу и вольному ветру
и лишь будетляне твердо стоят на глыбе мы.
Как раньше тянулись, как ночные цветы, поэты к луне – и вот эта богиня брошена с высоты и что же?
мы ее рассматриваем в микроскоп – так она ничтожна!
Луна как вша ползет небес подкладкой –
Неуследим изгиб закабаленных уст!
О не топчи своей улыбкой гадкой
Нескромных устремлений куст!..
уж не Саломея ли эта луна? не Психея ли?..
«будем как солнце!» шепелявил «ручной дикарь» а теперь что?
«в дырах небоскребов где горела руда
И железо поездов громоздило лаз
Крикнул аэроплан и упал туда
Где у раненого солнца вытекал глаз»
«огни фонарей и ярче и хлестче!» добавляет еще Маяковский
так и все – рушится от нашего рева:
мы устали звездам выкать
мы узнали радость рыкать
и мы видим: «мир погибнет а нам нет конца» («Победа над солнцем»).
«будем хвосты на боа обрубать у комет ковыляющих в ширь»
и что ж – если все рушится – разве мы не единственны в своей мощи?
И если мы пока говорим о современности то только для того чтобы поскорее перерасти и ее!
и пусть наряжается «мот» в желтую кофту или модный сюртук и розовый жилет
пусть ничего кроме городских улиц не знает Маяковский – это хорошо! Побольше красок и крика!
. . . . . . . . . .
И современность забилась в судорогах!
Это у Брюсова такой глупо спокойный игрушечный город:
«царя властительно над долом
огни вонзая в небосклон» – (собр. соч. Брюсова 1913 г.)
вот удивительно! а куда же и направляется дым и огонь городов как не вверх и над чем же царит город как не над долиной
не то у Маяковского
тут дана не внешне описательная сторона а внутренняя жизнь города, он не созерцается а переживается (футуризм в разгаре!) и вот уже город исчезает, а воцаряется какой то ад:
Адище города окна разбили
На крохотные сосущие светами адки
Как рыжие дьяволы скакали автомобили
Над самым ухом взрывая гудки
А там под вывеской где сельди из Керчи
Сбитый старикашка шарил очки
И заплакал когда в вечернем смерче
Трамвай с разбега взметнул зрачки
А в дырах небоскребов где горела руда
И железо поездов громоздило лаз
Крикнул аэроплан и упал туда
Где у раненного солнца вытекал глаз
И тогда уже скомкав фонарей одеяла
Ночь излюбилась похабна и пьяна
А за солнцами улиц где ковыляла
Никому ненужная дряблая луна
Попомнишь эту ночь! Город ожил, мостовая – громадное брюхо ящера, и то раздувается то суживается и тогда раздаются такие восклицания:
У–
лица
лица
у
Догов
Годов
рез-
че
Че-
рез
И лезет улица в рот как бесконечно длинная спица пронзит и одного и тем более двух
Восток заметил их в переулке
Гримассу неба отбросил выше
И вырвав солнце из черной сумки
Ударил с злобой по ребрам крыши
Что делается! все было так спокойно и прочно – и вот набросилось запрыгало:
Вулканы бедра за льдами платий
Колосья груди для жатвы спелы
От тротуаров с ужимкой татей
Ревниво взвились тупые стрелы
Спугнув . . . . . .
«И все же она движется» Это страшнее всего для мрачных судей!
И в этом оправдание поэзии Маяковского!
Город увлек апаша и куда бросит его?..
Куда летит этот молодой человек махая в воздухе 4-х пудовыми кулаками?!
. . . . . . . .
. . . . . . . .
обращаясь к трупу бездыханно павшему на мостовую мы можем сказать слово:
«ты был апашем в жизни и долго не понимал своего призвания!..
Не было апаша в поэзии и все истомились ожидая его как удара кулака который бы вылечил их от горбатости
И вот когда все истомились вконец ты явился и уже многие узнали тебя
Радуясь!
Ибо убить хулигана (в жизни) может лишь апаш (в поэзии)
И все радуются последней драке ибо все знают:
победишь ты – и исчезнет грязное пятно апаша
Все ждут
когда наконец покончит с собою современность открывая страны
будетлянские»…
время настало!
люди полюбившие кинемо, – Танго и Линдера трансформатора полюбят и Маяковского.
Эй, иди!
Время настало!!!